Пепел острога

– Слишком много возни. Проще просто стрелами перебить, а остатки под мечи и топоры.

– Это дело вкуса. Иногда хочется, чтобы месть вкус имела особый. Но я сейчас о мести могу только отдаленно мечтать. С одной рукой много не навоюешь. И потому мститель из меня не получится.

В это время из шалаша высунулся Смеян и прервал разговор. В лице шамана одновременно светились удивление, радость и непонимание.

– Вот, и сирнан перед вами вырезали, – сообщил Овсень.

– А сирнан-то почто? С них-то и взять нечего, кроме трех шкурок.

– Под руку попались, и перерезали. Видят, что те безобидные, значит, резать надо. Это манера поведения народа. Культура у них такая.

Смеян выбрался из шалаша. Лицо сияющее.

– Бубен сам ко мне пришел, – сообщил торжественно. – А я думал, как пойти искать, где искать? Не помню, где потерялся. Ветром его унесло. Вихрем крутило.

– Да-да, ноги у него выросли, – заметил Овсень без смеха. – Соскучился по тебе и сам второпях прибежал.

Шаман на бубен посмотрел внимательнее, словно искал глазами выросшие ноги.

– Ты принес? – спросил, наконец, у сотника.

– Добряна, – показал Овсень на волкодлачку. – Что с моим десятником?

– Спит… Хорошо спит. Ты хороший заговор прочитал. Он и завтра спать будет. А потом встанет, почти здоров… Потом я еще подлечу, травок соберу, отвар сделаю, заклинания прочту, и совсем здоровым будет…

– Ладно. А теперь пойдем со мной, погуляем. Я тебя попросить кое о чем хочу. Бубен не забудь. Камлать [85] , может, будешь…

* * *

85

Камлать – шаманить, исполнять шаманский обряд.

Отошли они недалеко и присели у небольшого костра, оставленного еще воями, что были здесь часовыми при раненом. Их шаман заставил делать для дикарей погребальный крадо. Сейчас вои, утомившись от такой непривычной для них работы, ушли отдыхать в шалаш, который поставили для себя неподалеку. Костер почти прогорел, но Смеян, отложив в сторону бубен, подложил в огонь сразу большую охапку хвороста, подул на угли, и хворост вспыхнул ярко. Сотник еще и несколько срубленных толстых веток туда же бросил. Теперь огня хватит надолго, а когда прогорит легкий хворост, ветки будут еще долго давать свет и тепло.

Сели у этого огня, и Овсень, самые худшие подозрения которого оправдались, выложил шаману свою беду. Это много времени не заняло, потому что Смеян и сам уже начал, кажется, что-то понимать. Да и назвал Овсень волкодлачку именем дочери вслух…

– Очень тебя попрошу, подскажи, как человек знающий. Можно ли сделать что-то? Можно ли вернуть Добряну? Ты своим камланием узнать что-то можешь?

– Ой-ей-ей, как нехорошо все, как нехорошо. Ты, Овсень, много ждешь от меня. Я никогда с оборотнями дела не имел, – признался шаман, – то, что у вас оборотни делают, у нас может по моей просьбе сделать мое «животное силы» [86] . Но я попробую в чужие тайны со своей стороны посмотреть, я призову свое «животное силы» и спрошу его. Оно многое знает. Еще я попробую сам кое-куда заглянуть, как умею, тогда и скажу. Только сначала мне нужно узнать, как все было. А то я могу понять неправильно и сказать неправильно.

86

Каждый шаман имеет свое астральное «животное силы», помощника в шаманских «путешествиях» и во всех других шаманских делах. «Животным силы» может одинаково быть и медведь, и мышь, и собака, и птица любая, и дело здесь вовсе не в физической силе астрального существа, а в его способностях оказывать помощь в нужных вопросах, давать советы. Наличие «животного силы» характерно для шаманов разных континентов, от индейцев Америки и народов российского Севера до африканских ньянга.

– Спрашивай и заглядывай, – поторопил сотник. – Я должен узнать это как можно быстрее, пока можно что-то исправить. Боюсь, когда мы отсюда уедем, будет слишком поздно. У меня сердце в груди разрывается, только подумаю, что Добряна навсегда такой останется.

– Да… Камлать буду… – встал Смеян и сразу, еще до того, как выпрямиться, ударил в бубен и сам вздрогнул, как и его инструмент.

Звук серебряных и костяных бубенчиков, вставленных в оправу бубна, зазвучал тонко и на разные голоса. И сразу привлек внимание людей, которые стали собираться вокруг костра, образовав широкий круг, внутри которого сидел только сотник. Первыми пришли женщины, за ними и вои подтянулись, за воями волкодлачка вошла в круг и улеглась у ног сотника, но никто не мешал, никто не сказал ни слова, молча наблюдая, как совершает свой обряд сирнанский шаман.

А тот мерно выхаживал в такт ударам бубна, старательно притоптывал при каждом шаге и все убыстрял темп ударов, одновременно ускоряя движения и превращая свое хождение в танец. Танец этот был диким, бессистемным, как пламя костра, движения вроде бы были одни и те же, но, казалось, они не повторяются. А сам Смеян уже начал трястись и, подобно языкам пламени, извиваться, и казалось, что он вот-вот может переломиться пополам. Начала трястись голова, потом руки и ноги, потом все тело. А бубен бил и бил, все быстрее и быстрее, а скоро уже сам шаман, кажется, не осознавал, что с ним происходит, он не ходил, он прыгал, размахивая руками, войдя в какой-то раж, и глаза его дико горели, отражая огонь и совершенно не замечая, что происходит вокруг него…

А потом бубен в последний раз вздрогнул тонко и устало, долгим звуком, и стих внезапно, словно уронили его, и сам шаман тихо и обессиленно опустился на землю. Он лежал рядом с костром, неестественно и неудобно подогнув ноги, освещенный только с одной стороны, и лицо его то ли от костра, бросающего отблески, то ли от этого танца казалось красным.

Кто-то из воев хотел было подойти и посмотреть, что случилось с шаманом. Не из любопытства, а от беспокойства, желая оказать помощь, если требуется. Но Овсень, уже не однажды видевший камлание сирнанских шаманов, сделал рукой запрещающий знак. Трогать Смеяна было нельзя – он ушел в шаманское «путешествие», и если его в это время побеспокоить, то может и не найти свое тело для возвращения.

Смеян лежал без движений и, казалось, без дыхания больше часа. Овсеню пришлось даже встать и подбросить в огонь хвороста, и еще несколько рубленных толстых веток, чтобы костер горел дольше. Потом сотник сидел и ждал, когда Смеян проснется и что-то скажет ему…

* * *

Времени прошло много. Люди, устав ждать, не зная, что им следует ждать, разошлись и улеглись отдыхать. Для всех день выдался и утомительным и переживательным – как не устать! И только один сотник проявлял терпение. Ему было очень важно получить сведения, которые другим путем он получить пока не мог. А шаману Смеяну он хотел верить и мог верить, потому что Всеведа говорила о нем как о хорошем шамане. Всеведа не стала бы обманывать.

Смеян проснулся, пошевелился и сел. Очень медленно, с трудом координируя свои движения, сел, словно все тело у него было изорвано, измучено, изранено и болел каждый член. Наверное, думал сотник, глядя на Смеяна, и в самом деле даже садиться тому было больно, потому что танцу было отдано неимоверно много сил, а еще больше сил было отдано шаманскому «путешествию», хотя никто, кроме самого Смеяна, толком не знал, что это такое. Но Овсень слышал, что бывали случаи, когда шаман во время своего «путешествия» даже погибал и не возвращался к своему родному костру, и тело его остывало без движений, потому что никто не решался побеспокоить шамана и попытаться привести тело в чувство. Да это и запрещалось, потому что стоит тело с места сдвинуть, и шаман может его потерять, и не сумеет в него вернуться. Кроме того, по ту сторону жизни, куда шаман уходил, тоже было немало, надо полагать, опасностей и угроз, и много существ, желающих захватить человека из постороннего мира. И шаману следует иметь значительный груз знаний, чтобы избежать опасностей и вернуться.

Сотник не расспрашивал Смеяна, когда тот пододвинулся или, скорее, подполз к нему ближе и сел по другую сторону волкодлачки. Молчали долго. Наконец Смеян погладил голову волчице и заговорил:

– Бедное дите… Угораздило же тебя попасть на глаза колдуну…

– Колдуну? – переспросил Овсень.

– Да, тому самому сильному и злобному чернолицему колдуну, что грязной тряпкой валял меня по кустам своим вихрем. Он и здесь тоже был, и он был здесь главным. Он всех сюда за собой привел. Он был главным, и он был виновником. Я сначала поговорил со своим «животным силы», выслушал совет, потом отправился в «путешествие» по времени. По времени трудно путешествовать, и очень опасно, потому что любое действие там, любая случайность может весь мир здесь без меня перевернуть. А я еще силы не восстановил, чтобы все правильно делать, и рисковал сюда не вернуться, или вернуться, но оказаться совсем не в своем теле и не среди вас, но у меня получилось все хорошо. И посмотрел все, что здесь происходило, когда сумел подойти ближе, обернувшись малозаметным сусликом… Колдун все и начал. Он своей черной мыслью зажег ваш острог по углам. Сразу со всех четырех сторон. Он очень сильный колдун. Может, наверное, мыслью и простого человека поджечь… Такая у него сильная мысль… Но он поджег только острог… А все завершали вои, что приплыли сюда для грабежа. Потом люди бежали, а дикари гнались за ними. Узнать кого-то было трудно. А тут суслика еще и сова заметила. Она могла на меня напасть. Тогда я сам стал белой совой [87] , прогнал простую сову в ночь и взлетел над острогом. И сверху нашел Всеведу. Она выводила дочерей через восходные ворота. Ворота сами беглецы и открыли. Я видел, как трудно это было сделать женщинам со слабыми руками, потому что при моей жизни эти ворота ни разу не открывались. И женщины никак не могли выйти. А огонь к ним приближался. И по ту сторону ворот дикарей еще не было. Они знали заранее, что эти ворота не открываются, и потому не спешили туда. Открыла только Всеведа… Она всех отогнала, посмотрела на засов, и он сломался. Это был удар взглядом. Даже я почувствовал сверху, будучи совой. А тот колдун намного сильнее меня и все чувствует сильнее. Он этот удар Всеведы почувствовал тоже и сразу туда помчался. И дикари за ним…

87

Белая сова – полярная сова, очень крупная и сильная птица, в шаманизме многих северных народов считается олицетворением мудрости и знаний, подкрепленных физической силой. Вполне возможно, что именно из более древнего шаманизма в таком именно виде, только уже простой совой, а не полярной, этот символ пришел к древним грекам и олицетворился в Афине Палладе.