Перед бурей
Шрифт:
венными путями проникало и в наш медвежий угол, находя
здесь различные, подчас довольно неожиданные отклики.
160
В феврале 1899 года в Петербурге произошла первая
большая студенческая демонстрация, во время которой ка
заки избили нагайками сотни представителей учащейся
молодежи. По тем временам это было событием перво
классного значения. Весть о студенческой демонстрации
очень быстро разнеслась по всей стране, и даже царское
правительство
ное сообщение» о ней в печати. Высланные из Петербур
га студенты приехали в Омск с целой кучей самых сен
сационных рассказов и привезли с собой вновь сочиненную
в столице песенку, припев которой гласил:
Нагаечка, нагаечка,
Нагаечка моя!
А помнишь ли, нагаечка,
Восьмое февраля?
Петербургская демонстрация, конечно, стала предметом
горячего обсуждения в нашем кружке, причем особенно
волновался по этому поводу Олигер. Разумеется, все мы
сочувствовали студентам и возмущались поведением цар
ского правительства, однако никаких продуманных полити
ческих выводов мы еще не в состоянии были сделать. Мы
чувствовали только, что откуда-то издалека, из столицы,
на нас пахнуло струей свежего воздуха и что это должно
иметь какое-то практическое отражение и в нашей привыч
ной омской жизни.
Однажды в начале марта, после очередного собрания
нашего кружка, мы возвращались втроем — я, Олигер и
Гоголев. Олигер был в каком-то особенно приподнятом на
строении и вдруг ни с того, ни с сего воскликнул:
— Непременно нужно выпустить прокламацию!
Я не знал, что значит прокламация, но считал нелов
ким обнаруживать свое невежество. Поэтому я сделал
умный вид и ответил:
— Что ж, давай выпустим!
Гоголев знал еще меньше меня, но, конечно, поспешил
присоединиться к большинству.
Олигер пришел в чрезвычайный восторг и предложил
не откладывать дела в долгий ящик. Он зазвал нас с Го
голевым к себе домой, и все мы трое спешно приступили
к «выпуску прокламации», или, точнее, Олигер командо
вал, а мы с Гоголевым исполняли его приказания. С не
обычайной быстротой сам Олигер набросал текст «прокла
мации». Я сейчас не могу восстановить ее точного содер-
161
жания, но помню, что выдержана она была в довольно
высокопарных выражениях, грозила «страшной расправой»
всем «кровавым собакам, пьющим народную кровь» и при
зывала граждан г. Омска «проснуться и взять в руки ду
бину покрепче». Мы с Гоголевым не знали, что сказать
по поводу произведения Олигера, но, в конце концов, ре
шили, что возражать нечего: очевидно, все «прокламации»
так пишутся. Олигер должен это лучше знать. Автор же
«прокламации», составив текст, долго мусолил карандаш
во
рту и все придумывал, как бы подписать свое произведение. Не найдя, видимо, ничего более подходящего, он
вдруг выхватил карандаш изо рта и размашистым почер
ком поставил под текстом «прокламации» коротенькое
слово: «Мы».
Теперь надо было «прокламацию» размножить. Олигер
сбегал в военную аптеку, которой управлял его отец, и
тайком притащил оттуда небольшой гектограф с чернилами.
«Прокламация» была быстро переписана печатными бук
вами (чтобы не узнали почерка) при помощи гектографи
ческих чернил и затем отпечатана в количестве полусотни
экземпляров. Я в первый раз в жизни имел дело с гек
тографом, и работа на нем мне очень понравилась. В даль-
нейшей жизни эта гимназическая учеба мне весьма приго
дилась. Затем был сварен мучной клейстер, и мы стали
обсуждать, как лучше организовать расклейку нашего
произведения. Решено было так: каждый берет с собой
стакан клейстеру с кисточкой и пачку «прокламаций», и
все мы отправляемся в различные части города для рас
клейки. По окончании своей миссии вся тройка вновь
собирается у Олигера для обмена сообщениями о резуль
татах.
Признаюсь, у меня сильно билось сердце, когда я, рас
прощавшись на углу улицы с Олигером и Гоголевым, от
правился в свое первое нелегальное приключение. Было
уже поздно — около часу ночи. Омск спал глубоким сном.
Фонарей в городе в то время не было, и на улицах царила
кромешная тьма. Только в высоте сверкали звезды. Снег
крепко хрустел под моими ногами, а под шубой о колено
бился подвязанный к поясу стакан с клейстером. Я быстро
побежал по своему участку, выбирая дома и наклеивая на
них прокламации. От времени до времени я останавливал
ся и прислушивался: не идет ли кто? Но везде царила
мертвая тишина. Только на базаре я услышал издали рав-
162
номерный стук колотушника1
и поспешно притаился за
одной из лавок. Последний листок я наклеил на парадные
двери жандармского управления, и, чрезвычайно доволь
ный удачным выполнением своей миссии, я быстрым ша
гом направился к дому Олигера, по дороге глотая свежий
морозный воздух. К двум часам ночи весь наш «триум
вират» вновь собрался: дело было сделано, полсотни ребя
ческих «прокламаций» белели на домах и заборах омских
улиц. Мы были страшно взволнованы и стали ждать по
следствий своего выступления.
На следующий день город был полон шопотов, слухов,
толков о «подметных письмах» (слова «прокламация» не
существовало в лексиконе тогдашних омичей), а жандарм