Перед бурей

семье наступил мир, и мы опять стали добрыми друзьями.

Однако осенью 1899 года война «отцов и детей» была

в полном разгаре. Я вел ее упорно и настойчиво, но она

все-таки тяготила меня и до известной степени нарушала

мое душевное спокойствие.

Еще одним — и очень важным — обстоятельством, от

ражавшимся на моем состоянии, была гимназия. После то

го, что было пережито зимой 1898/99 года, гимназия те

перь вызывала во мне лишь одно чувство — глубочайшего

отвращения, лишь одно желание — бежать подальше от ее

стен. Всякие фиговые листочки были окончательно сдер

нуты в ходе событий прошлого года. Директор, инспектор,

учителя, программа занятий, система воспитания, д а ж е

самое здание гимназии стали мне ненавистны и противны.

В

полном отчаянии я писал Пичужке: «Я положительно с

ужасом думаю о том, что мне еще два года предстоит

оставаться в гимназии». К тому же наш дружный и бое

вой класс теперь как-то «размагнитился» и осиротел: Оли

гера не было, Гоголев и Петросов перевелись в другие

города, наш старый кружок распался, а для нового кружка

171

среди наличного состава учеников подходящего мате

риала как-то не находилось. Я оказался в состоянии

известной духовной изоляции, которую лишь отчасти смяг

чала дружба с Михаилом Марковичем, сидевшим в седь

мом классе на одной со мной парте.

И все это вместе взятое — разлука с Пичужкой, до

машний разлад, враждебность к гимназии, распад круж

ка, отъезд Олигера — создавало у меня чувство одиноче

ства, тоски, беспокойства. Я не находил себе места, я о

чем-то жалел, чего-то хотел, к чему-то стремился. Поэзия

сразу дала выход и вместе с тем перебила все эти на

строения и понесла меня на крыльях творческого увлече

ния куда-то вперед, в неведомую даль...

Скоро одно случайное обстоятельство сразу создало

мне репутацию «поэта», по крайней мере, в стенах нашей

гимназии. Случилось это так. В Южной Африке началась

англо-бурская война. Она сильно всколыхнула тогдашний

политический мир. Россия сразу заняла позицию против

Англии и за буров. При этом произошло любопытное пере

сечение двух совершенно противоположных политических

линий. Царское правительство и связанные с ним офици

альные круги сочувствовали бурам, потому что «импера

торская Россия» враждовала с Великобританией, особенно

в Азии. Либеральные, радикальные и вообще прогрессив

ные слои, в вопросах внутренней политики стоявшие в оп

позиции к царизму, в данном случае также сочувствовали

бурам, потому что они были возмущены, как тогда гово-

рили, «нападением сильного на слабого». В результате вся

Россия, как официальная, так и оппозиционная, оказалась

на стороне буров, и это нашло свое отражение даже в

Омске. В то время во всех домах распевали бурский гимн

и развешивали на стенах портреты бурских вождей, а в

военных, административных и учебных заведениях с раз

решения начальства производились денежные сборы «на

буров». Такой сбор был объявлен и у нас, в гимназии.

Я был горячий «пробур» и повел энергичную агитацию

в пользу сбора. В нашем классе мои усилия увенчались

успехом — было собрано двадцать рублей, но зато в вось

мом классе все, за исключением двоих, отказались что-

либо пожертвовать. Я был глубоко возмущен, и на бли

жайшей большой перемене между седьмым и восьмым

классами произошла крупная стычка, едва не закончив

шаяся кулачным боем. С каждым новым месяцем войны

172

моя симпатия к бурам все больше возрастала. Я радо

вался их победам, огорчался их неудачами. Я жил душой

в Южной Африке, я мечтал о том, чтобы сражаться за бу

ров. Мое поэтическое воображение было целиком захва

чено драматическими событиями в Трансваале и Оранже

вой республике.

Однажды учитель словесности Петров коснулся на сво

ем уроке англо-бурской войны и при этом произнес боль

шую политическую речь.

Класс был очень доволен его неожиданным экскурсом

в современность и сразу же загудел вопросами и коммен

тариями. Вдруг Михаил Маркович, не предупредив меня,

брякнул:

— А вы знаете, Николай Иванович, мой сосед написал

стихотворение о бурах.

— Какое стихотворение? — быстро спросил Петров.

Я был засти нут врасплох и в ответ на требование Пет

рова должен был дать ему написанное мной накануне

стихотворение «Св. Елена», мотивом для которого послу

жил тот факт, что захваченный англичанами в плен бур

ский генерал Кронье был интернирован на острове св. Еле

ны. Петров взял в руки листочек бумаги и начал читать

вслух:

На бурном, косматом просторе

Скала одиноко стоит.

Кругом неприютное море

С утра и до ночи шумит.

— Недурно, недурно! — проговорил Петров. — Хотя

чувствуется влияние Лермонтова.

Дальше в стихотворении в весьма патетических тонах

рассказывалось, как на этой скале все время стоит чело

век, вперивший в горизонт свои очи, как «тяжелые думы

мелькают» за его гордым челом, как этот человек, подоб

но льву, томится в своей каменной клетке и как он всей

душой рвется туда, на родину, «где гибнут друзья за сво

боду, где пули и ядра свистят». Но — увы! — кругом лишь

пустынное море, которое держит узника крепче всяких це

пей. Стихотворение заканчивалось словами:

И с бешеной злобой он ходит

По краю пустынной скалы

И мрачного взора не сводит