Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Такой оказалась благодарность за то, что раньше они по ночам помогали нам строить сцену.

При этом в карцере всегда царил собачий холод. Арестованным приходилось спать без одеял на голых деревянных решетках, под которыми стояла вода!

Я заглядываю в глазок, когда стою на посту в карцере. Некоторые камеры переполнены. В одной из них сидит румын, которому удалось вырвать страницы из библиотечной книги, которую читал часовой. Румын хотел использовать вырванные страницы как курительную бумагу. Вот он сидит в камере и спит как ребенок. На его смуглой цыганской шее болтается медальон с изображением Богородицы.

Здесь же сидит человек, который владеет семью языками. Раньше он жил в Турции. Борисов решил, что он фашист, поскольку он мог выучить семь языков только для того, чтобы шпионить для гестапо.

Вот сидят Брёгер и Хюльсхоф. Брёгер сидит выпрямившись, его взгляд устремлен куда-то вдаль. Но он не видит меня. Одной рукой он обнял за плечи Хюльсхофа. Хюльсхоф опустил на грудь голову с длинными каштановыми волосами. Но Брёгер бодрствует и поддерживает своего друга.

Гансу действительно удается добиться, чтобы Брёгера и Хюльсхофа освободили уже на следующий день.

Вечером они исполняют свои роли клоунов еще лучше. Они добавляют к своей программе несколько новых номеров. Пленные неистовствуют от восторга.

Но после представления их снова берут под арест. Хюльсхоф плачет, когда его ведут в карцер.

Борисов обещает Брёгеру и Хюльсхофу, что они не вернутся больше в карцер, если примут участие в третьем представлении. Подполковник слышал об этих выступлениях и собирается прийти вместе с супругой. Но разве можно обойтись без номера клоунов?

— Так примите участие в представлении. Ведь Борисов обещал! — уговаривает Ганс Брёгера, который ни в коем случае не хочет больше выступать.

На этом третьем представлении клоуны превосходят самих себя. Но их снова бросают в карцер.

— Разве эти черти не играли бы как полагается, если бы я не пообещал им свободу?! — считает Борисов.

Но этот случай с Брёгером и Хюльсхофом оказался еще не самым худшим.

Хуже всего было то, что во время представлений был арестован переводчик, Герман.

Никто из нас не знал, что же случилось. Ходили слухи, что у него была любовная связь с медсестрой Зиной. В те же дни Зина бесследно исчезла.

Даже мы в активе не осмеливались говорить об этом.

Прежде чем Германа отправили в карцер, он должен был перевести на русский язык транспортную ведомость. Как обычно, старосты бараков стояли вокруг Германа со своими деревянными дощечками.

— Как, ты хочешь забрать у меня еще десять человек! — возмущались они.

Дело в том, что наступил срок отправки на стекольный завод новой партии пленных. Ганс, староста антифашистского актива, тоже просмотрел список отправляемых.

— Ты не мог бы подождать с передачей этого списка до утра? Я не хотел бы, чтобы Зеефельд и Шрёдер попали на стекольный завод! — говорит Ганс Герману.

Тогда Герман встал, одернул свой сшитый на заказ китель и сказал:

— Я должен поговорить с тобой с глазу на глаз!

Они ушли за печку.

Вечером Германа посадили в карцер.

Сначала мы посчитали это событие, когда Германа отправили в карцер, глупой шуткой. Возможно, он что-то проспорил Борисову, говорили некоторые из нас. В первый же вечер Герман отправил к нам часового, стоявшего на посту в карцере, чтобы мы передали через него одеяло.

Одеяло в карцер?

— Ну, он знает, что делает. Он должен сам отвечать за свои поступки. Передай ему одеяло! — сказал мне Ганс.

В первые восемь дней мы еще шутили, когда видели, как Германа водили из карцера в уборную. Правда, он уже потерял свой обычный лоск и имел довольно бледный вид.

Потом прошел слух, что Борисов получил сообщение, в котором говорилось, что во время службы в германском вермахте Герман якобы лично расстрелял сто русских партизан.

— Докажите это! — решительно заявил Герман Борисову. Он сам в совершенстве владел русским языком и знал, что нельзя быть тише воды ниже травы, когда разговариваешь с русскими.

После того как Герман отсидел четырнадцать дней в карцере, в пятидесяти метрах от лагеря нашли тело медсестры Зины.

Шауте сразу пришел ко мне и рассказал, как это произошло. Пожарные должны были осмотреть все водоемы. Можно сказать, что совершенно случайно они обнаружили труп в одной из канав за лагерем. В конце Борисов сам возглавил поиски. Он заявил, что Зина якобы повесилась. А потом, видимо, звери оттащили труп в канаву.

Зину было почти невозможно опознать.

Борисов забрал тело Зины к себе в отдел.

Когда стемнело, носилки с телом, прикрытым одеялом, принесли в лагерь. Поздним вечером Борисов приказал отнести их в карцер.

Герман совершенно ни о чем не подозревал, когда Борисов сорвал с носилок одеяло:

— Видишь, что ты натворил!

Герман расплакался.

Для Борисова это было однозначное доказательство вины Германа.

Но Борисов не оставил дело медсестры Зины и военнопленного Германа. Он приказал провести вскрытие трупа:

— Я хочу знать, когда именно обрюхатили эту проститутку!

Капитан медицинской службы, врач-морфинист, отрицательно покачал головой.

Тогда Борисов сам подсел к столу, покрытому клеенкой.

— Как, она еще девственница?!

Борисов пришел в бешенство.

Он сам схватил зеркало и лампу.

— Ничего! — орал он. — Ты хотела к немцам, вот теперь ты к ним и попадешь!

Тело медсестры Зины бросили в общую могилу для военнопленных, которую только что вырыли в Осташкове. Вот так они и лежали рядышком, умершие от голода и оскорбленные. Нагие, какими они и предстанут когда-нибудь перед троном Всевышнего.

Глава 21

В мае 1945 года произошло довольно много разных событий.

То, что Курту и мне 1 мая действительно разрешили переехать из рабочего барака в первый барак и выдали по ватному тюфяку, не произвело на нас особого впечатления. Давно уж было пора сделать это.

Само собой разумеется, было очень приятно, когда я в первый раз смог раскинуться на чистом и мягком ватном тюфяке. Я устроился рядом с Вилли, который уже снова планировал новое культурное мероприятие. С ним я говорил в основном о довоенной жизни. Ему, как продавцу мороженого в Берлине, тоже жилось нелегко.