Перед закатом Земли (Мир-оранжерея)

Добравшись до воды, растение не стало останавливаться. Таким же ровным и мерным шагом оно вошло в воду, погрузившись почти полностью, за исключением верхних склеенных стручков, из которых и состояло теперь его тело. Взяв курс на далекий берег, состоящее из шести долей тело ходульника постепенно исчезло в тумане. Красавчик устремился было за ним следом, выкрикивая свои обычные слоганы, но скоро в молчании вернулся обратно.

– Теперь ты видишь! – воскликнул сморчок, да так неожиданно и громко, что голова Грина едва не лопнула от внезапного звука. – Вот так и мы выберемся отсюда, Грин! Ходульники растут на острове, потому что здесь для них есть много свободного места и они могут развиваться на приволье, а потом возвращаются на материк, чтобы высеять там свои семена. И если эти растения-мигранты могут добраться до берега, то это же самое вместе с ними сможем сделать и мы!

Казалось, что ходульник немного осел на своих шести ногах. Неловко, словно бы его длинные конечности были скованы ревматизмом, растение двинулось вперед на своем шестиножнике, переставляя ноги парами с медлительностью, типичной для всех растений.

Самым трудным для Грина оказалось заставить толстобрюхих занять должную позицию. Для них остров казался милым прибежищем и ничего, даже пинки и кулаки сильного и жестокого хозяина, не могло заставить их примириться с мыслью о том, что им придется по собственной воле покинуть этот благодатный безопасный уголок, променяв его на неизвестные и, скорее всего, опасные перспективы будущего.

– Мы не можем остаться здесь надолго; еды, скорее всего, на всех не хватит, – говорил Грин павшим перед ним ниц рыболовам.

– О, великий пастух, мы были бы рады повиноваться тебе и кричать что есть силы «да». Как только вся еда на милом острове закончится, мы, конечно же, сразу же повинуемся тебе и с радостью уйдем из этого милого места, оседлав ходульников-шагальников, как ты нам это указываешь, и отправимся верхом на них в водный мир на свою погибель. Но пока что мы можем есть здесь милую нашим животам еду своими многими зубами и не уйдем отсюда до тех пор, пока вся еда не закончится.

– Тогда уже будет слишком поздно. Нужно уходить сейчас, пока не все ходульники еще ушли.

Эти его слова вызвали новую волну протестов, вызвавшую в ответ шлепки и пинки, которые Грин отвешивал по мягким задам толстопузых.

– Никогда прежде мы не видели, чтобы кто-то уезжал с острова верхом на ходульниках, уходящих в водяной мир. Откуда мы можем знать, куда деваются уехавшие на них люди, если мы не видели ни одного, который бы уезжал верхом на ходульнике? Ужасный пастух и его нижняя госпожа, отчего вам, одним среди нас без хвостов, вздумалось предаться такой страшной игре? Нам, милым щепкам, вовсе не весело играть в эту игру. Нам не хочется даже смотреть на то, как ходят-шагают эти ходульники-шагальники.

Грин не стал утруждать себя долгими словесными уговорами; стоило ему только взяться за палку, как толстопузые быстро дали себя уговорить и признали все его аргументы и двинулись туда, куда было приказано. Сопящих и причитающих, их пригнали к стоящим друг подле друга шести цветкам ходульника, бутоны которого только что раскрылись. Цветы росли прямо над утесом, с которого открывался вид на океан.

Наставляемые сморчком, Яттмур и Грин провели некоторое время занимаясь сбором еды, которую завернули в листья и навесили на стручки ходульника. Таким образом, по прошествии времени, все было готово к началу путешествия.

Четверых толстопузых силой заставили забраться на четыре стручка. Приказав им держаться покрепче, Грин обошел их всех одного за другим, самолично надавив рукой в полный пыльцы центр каждого соцветия. Один за другим стручки взлетели в воздух, под аккомпанемент пронзительных криков сидящих на них пассажиров, перепуганных не на жизнь, а на смерть.

С тремя стручками все обошлось хорошо, но четвертому ходульнику не повезло. Когда его пружинистый стебель начал разворачиваться, из-за добавочного веса стручок поднялся не вверх, а в сторону. Так он и остался, похожий на страуса со сломанной шеей, и повисший на нем вверх ногами толстопузый орал от страха и бил ногами в воздухе.

– Ой, мамочка! Ой, мамочка! Помоги своему милому толстопузому сыну! – выкликал он, но никто не мог прийти ему на помощь. Потом его руки, уставшие держаться за стебель, разжались. Вместе со всей провизией, продолжая кричать и жаловаться, толстопузый, этот неловкий Икар, кубарем полетел в воду. Сильное течение подхватило его и унесло в открытый океан. Оставшиеся на берегу видели, как несколько раз среди волн мелькнула его голова, а потом навсегда скрылась под быстрой водой.

Освободившись от своего груза, четвертый стручок выпрямился, как и должен был, ударился о другие, уже стоящие в положении готовности стручки, и все вместе семенные коробки замерли, образовав собой прочную сцепку.

– Теперь наша очередь! – сказал Грин Яттмур.

Яттмур не могла оторвать глаз от океана, в котором пропал толстопузый. Схватив свою подругу за руку, Грин утащил ее к паре еще не опыленных соцветий. Со злостью на лице обернувшись к нему, она вырвала из его руки свою руку.

– Мне что же, придется загонять туда тебя палкой, как толстопузых? – спросил ее Грин.

Яттмур даже не улыбнулась. В руке Грин действительно держал палку.

Увидев, что его слова не были восприняты как шутка, Грин крепче сжал палку в своей руке. Увидев это, Яттмур, послушно взобралась на зеленый стручок ходульника.

Крепко схватившись за отростки на стебле растения, они одновременно ударили ладонями по пестикам соцветий. В следующее мгновение распрямившиеся стебли подняли их в воздух. Красавчик продолжал парить над ними в небе, умоляя не забывать о личной выгоде и собственных интересах.

Яттмур была перепугана насмерть. Она упала лицом вперед прямо в полную пыльцы полость соцветия, едва способная дышать из-за сильного цветочного духа, не решаясь двинуть ни рукой, ни ногой. У нее сильно кружилась голова.

Мягкая дружеская рука тронула ее плечо.

– Если от страха ты проголодалась, то не ешь от злого цветка ходульника, а отведай лучше милой рыбы без ходульных ног, которую мы, умные люди-щепки, наловили для тебя в пруду.

Она взглянула вверх на толстопузого, рот которого от пережитого потрясения кривился, а глаза, огромные и добродушные, смотрели на нее, и волосы на голове от пыльцы сделались седыми, словно присыпанные мукой. У толстопузого не было никакого достоинства в поведении. Одной рукой он тер собственную промежность, другой протягивал ей рыбу.

Из глаз Яттмур брызнули слезы.

Озадаченный толстопузый растерянно придвинулся к ней, положив на ее плечо свою покрытую волосами руку.

– Не лей столько мокрых слез на рыбу, потому что рыба не сделает тебе никакого зла, – проговорил он.

– Не в этом дело, – ответила она. – Просто мне обидно, что мы причинили вам, несчастным, столько горя…

– О, мы пропали, бедные несчастные толстопузые щепки! – начал причитать рыболов, и моментально оба его товарища присоединились к его плачу. – Ты говоришь истину, о нижняя госпожа, потому что вы принесли нам много бед.