Перед закатом Земли (Мир-оранжерея)

На мгновение картина словно застыла – троица толстопузых спускается вниз по склону холма, в то время как восемь горных людей поднимаются торопливо вверх, а над всем этим наверху кружит одинокая птица, не зная что ей делать, опуститься ли, чтобы оплакать гибель своего партнера, или же скорее улетать и спасать свою жизнь. В руках у горных людей были луки и стрелы и на бегу они поднимали свое оружие, такое маленькое на расстоянии, но безусловно грозное, и внезапно Яттмур почувствовала тревогу за судьбы глупых добродушных увальней, которые проделали вместе с ней такое далекое и опасное путешествие.

Прижав Ларена покрепче к груди, она закричала им, пытаясь предупредить:

– Эй, толстопузые! Быстро возвращайтесь назад!

В тот же самый миг, как раздался ее крик, один из покрытых мехом горных людей выпустил стрелу. Стрела полетела быстро и очень точно – и кружащая над местом гибели своего партнера птица с кожистыми крыльями по спирали упала вниз. Заметив, что случилось в небе и что подбитая птица падает прямо на него, бегущий впереди толстопузый взвизгнул и присел. Подстреленная птица, крылья которой еще слабо трепетали, упав, ударила его по плечу. От удара толстопузый пошатнулся и тоже упал, а птица, широко раскинув крылья, накрыла его, продолжая слабо биться.

Сразу же после этого толстопузые и горные люди увидели друг друга.

Яттмур повернулась и бросилась бежать к закопченной пещере, где обитали она, ребенок и Грин.

– Грин! Пожалуйста, иди скорее! Толстопузых сейчас убьют! Их поймали эти ужасные ушастые горные люди. Что нам делать?

Сложив руки на животе, Грин лежал у костра, опершись спиной о груду камней. Услышав ворвавшуюся в пещеру Яттмур, он взглянул на нее пустыми и мертвыми глазами, потом снова смежил веки. Его лицо было бледно, и на фоне этой бледности особенно четко выделялся коричневый воротник, которым были окружена его шея, и так же коричневый гребень, спускающийся у него по плечам, разросшись там тяжелыми складками.

– Да сделай же, наконец, что-нибудь ! – закричала на него она. – Что с тобой творится?

– От толстопузых все равно нет никакого толку, – проговорил Грин. Однако, медленно и словно неуверенно, он поднялся на ноги. Она подала мужу руку, за которую тот машинально ухватился, и вытащила его из пещеры.

– Я не могу бросить этих несчастных – они такие глупые, а я так привыкла к ним, – проговорила Яттмур, больше обращаясь к самой себе.

Остановившись на склоне, они удивленно уставились вниз, на маячащие на фоне туманной синевы долины неясные фигуры.

Все трое толстопузых, совершенно целые, поднимались обратно к пещере, волоча за собой одного из кожекрылов. Позади них толпой семенили горные люди, буксируя за собой волокушу, в которую был нагружен другой подстреленный кожекрыл. И те и другие держались друг с другом весьма дружелюбно и болтали, сопровождая свои слова быстрой жестикуляцией, в чем особенно отличались толстопузые рыболовы.

– Ну и что ты на это скажешь? – воскликнула Яттмур.

Вид у процессии был весьма странный. В профиль лица горных людей были заострены словно собачьи морды, их продвижение отличалось нерегулярностью и время от времени то один, то другой из них опускались на четвереньки и бежал так некоторое время вверх по склону. Прислушавшись, Яттмур различила их говор, состоящий из коротких и отрывистых слов, похожих на лай, хотя расстояние было еще слишком велико, чтобы понять смысл сказанного – невозможно было даже понять, были ли эти звуки осмысленными или нет.

– Что происходит, Грин? – спросила она у своего мужчины.

Он ничего не ответил, не сводя глаз с группы созданий, очевидно направляющихся к другой пещере, указанной им для обитания толстопузым. Когда все вместе, толстопузые и горные люди, спустились в ложбину ходульников, он увидел, как и те и другие оборачиваются к нему и Яттмур и смеются чему-то. Он даже бровью не повел на это.

Взглянув на Грина, Яттмур внезапно ощутила острую жалость к нему, который так изменился в последние дни.

– Ты плохо выглядишь, любимый, и ты все время молчишь. Мы оказались заброшенными в такую даль, только ты и я и наша любовь, но теперь ты видимо решил покинуть меня совсем. В моем сердце бьется любовь к тебе, с губ моих слетают только добрые и ласковые слова. Но ни любовь, ни ласковые слова более не трогают тебя, Грин, о, мой дорогой Грин!

Свободной рукой она обняла Грина за шею, но он тут же отстранился от нее. Он заговорил, и слова, слетающие с его губ, были холодны словно снег:

– Помоги мне, Яттмур. Тебе нужно потерпеть. Я болен.

В душе у нее снова вспыхнуло беспокойство.

– Ты выздоровеешь, любимый. Но для чего пришли сюда эти дикие горные люди? Может быть дик только их вид, а на самом деле они вполне дружелюбны?

– Если хочешь, можешь сходить туда и посмотреть сама, – ответил Грин, голос которого по-прежнему был холодным и безжизненным.

Убрав от нее свою руку, он вошел обратно в пещеру и улегся на свое место возле костра, опершись на груду камней и сложив, как и раньше, руки на животе. В нерешительности Яттмур присела с ребенком на руках возле входа в пещеру. Горные люди и толстопузые скрылись в другой пещере. Наверху начали собираться облака, и женщина не знала, куда ей деваться. Пошел дождь, который обещал перейти в снег. Ларен расплакался, и она дала ему грудь.

Постепенно убаюканные монотонным дождем, ее мысли обратились ко времени, прошедшему и текущему вокруг нее. Перед ней в сумраке начали восставать призрачные неясные картины, картины, которые вопреки отсутствию в них логики, отображали собой путь ее мыслей. Вольные дни жизни в племени пастухов представлялись ей крохотными горящими алыми цветками, которые кроме того, при небольшом изменении настроения, могли также стать и ею самой: теперь она не отличала себя, как явление, от явлений окружающих ее. Вспоминая себя в прошедшие дни, она могла видеть себя только девушкой в толпе соплеменников, или кружащейся на празднестве в танце, или той, чья очередь наступила идти за водой к Длинной Воде.

Но те дни алых цветков миновали, оставив единственный бутон, прижавшийся к ее груди. Толпы соплеменников отошли на задний план памяти и скрылись в желтоватой дымке забвения, напоминающей теплый солнечный свет. О свет и тепло солнца! Горячее солнце светит прямо в макушку, отчего голове становится очень жарко, но припекает приятно, ее тело еще полно невинности, счастья, в котором она пока не ведает себя другой – и всюду вокруг нее тянутся эти желтые полосы отрадного теплого света. В глубине памяти она видела себя, отворачивающуюся от своего теплого счастья, чтобы пуститься в путь вместе с бродягой-чужаком, приглянувшимся ей только лишь тем, что он был ей непонятен, и который и сам не знал цели и предела своего пути.

Как непонятен и неизвестен был большой иссохшийся лист, на котором кто-то жалостливо свернулся в клубок. Она шла за этим листом – в ее воображении собственная крохотная фигурка была особенно неловкой и ненужной – а за ее спиной ветры времен уносили в бесконечность желтый свет и алые цветы детства и счастья. Она повзрослела и сделалась больше, ее фигура увеличилась в размерах, теперь она продвигалась сквозь край густонаселенный, полный сладкого млека и исполненных медом лон. Но тут больше не было счастливой музыки, только звуки сладострастно бьющейся друг о друга мокрой от пота плоти тел и шелест просторного листа.