Перед закатом Земли (Мир-оранжерея)

Но даже и это затихло. Навстречу ей приближалась гора. Гора, против которой еще стояли несколько алых цветков. Гора закрывала собой все небо, у ее крутого склона не было ни вершины, ни подножия, потому что пик скрывался в темных туманных облаках, а подножие – в море тьмы внизу. И куда бы она ни взглянула, землю и небеса застилали темные облака и туманная мгла, олицетворяющие длиннорукое зло с коротким и жестоким умом; через несколько мгновений, после очередного витка воображения, склон горы стал уже и не частью ее жизни, а символом всей жизни и всем ее существованием. В ее сознании, не признающем парадоксов, существовал только текущий миг; а в этот миг она находилась на склоне горы, и все, и алые цветы, и желтые теплые лучи, и плоть, все исчезло и ушло прочь, словно бы и не было ничего и никогда.

Гром бури, разразившейся над подлинной горой, вывел Яттмур из забытья, мгновенно развалив на части картины ее грез.

Она оглянулась внутрь пещеры, туда, где лежал Грин. Он как был, так и оставался лежать неподвижно. Его глаза были закрыты, он не смотрел в ее сторону. Неожиданное видение принесло с собой ясность в мыслях, и она сказала себе: «Все беды, которые случились с нами, все они от волшебного сморчка. И я и Ларен стали его жертвами, а также и бедный Грин. Сморчок не дает ему покоя и он страдает от боли. Сморчок гложет его тело и душу. Как – не знаю, но я должна найти способ, чтобы избавиться от ненавистного гриба».

Однако понимание не принесло с собой успокоения. Покрепче перехватив на руках ребенка, она отняла у него грудь и поднялась.

– Я ухожу в пещеру толстопузых, – сказала она, почти не ожидая услышать от Грина ответ.

Но Грин ответил ей.

– Ты не можешь идти туда, потому что Ларен вымокнет под холодным дождем. Отдай его мне, я о нем позабочусь.

Медленно она прошла к Грину через пещеру. В скудном свете, проникающем в пещеру, Яттмур вдруг увидела, каким необычно темным стал гриб, разросшийся у Грина среди волос и на шее. Гриб заметно вырос и спускался Грину на лоб, чего раньше не было. Внезапно испытав отвращение, она, уже начав протягивать ему ребенка, остановилась.

Он взглянул на нее из-под нависшего козырьком над его глазами гриба таким взглядом, какого она раньше никогда не видела; в глазах Грина кипели смешанные фатальное отупение и хитроумие, всегда скрывающиеся на дне всего самого злого на свете. Инстинктивно она отшатнулась от него, прижав ребенка к себе.

– Отдай его мне. Я не сделаю ему ничего плохого, – сказал ей Грин. – Он так мал, и мне его нужно многому научить.

Неожиданно он быстро вскочил на ноги, причем все движения его, хотя и были проворными, были лишены человеческого и казалось, что он пребывает словно бы во сне. Воспламенившись от страха и злости, она отскочила от него и, зашипев словно кошка, выхватила из-за пояса нож, дрожа всем телом. Как зверь, она оскалила на него зубы.

– Не подходи ко мне.

На руках у нее, захлебываясь, заплакал Ларен.

– Отдай мне моего ребенка, – снова сказал Грин.

– Это говоришь не ты. Я боюсь тебя, Грин. Сядь обратно на свое место. Держись от меня подальше! Не подходи!

Но словно не слыша ее слов, он продолжал идти к ней, причем его движения отличались странной дерганностью, как если бы его телу приходилось реагировать на приказы от сразу двух центров жизненного контроля. Она угрожающе вскинула свой нож, но он не обратил на оружие никакого внимания. Его глаза были подернуты пеленой слепоты.

В последний момент Яттмур не выдержала. Бросив нож, она повернулась и опрометью выбежала из пещеры, крепко прижимая к себе ребенка.

В лицо ей ударила буря – ветер со снегом и дождем дул из ложбины между вершинами. В небе сверкали молнии, освещая одинокую сеть великого странника, протянувшуюся откуда-то неподалеку до самых облаков. Внезапно сеть загорелась и пламя плясало на ней, пока его не погасил дождь. Пригнув голову и прижав к груди ребенка, Яттмур побежала и не останавливалась до тех пор, пока не добралась до пещеры толстопузых. Она не смела оглянуться назад.

Только добравшись до пещеры рыболовов, она поняла, как опрометчиво поступила. Но к тому времени было уже поздно что-либо изменить. Когда она вбежала из-под дождя в пещеру, толстопузые рыболовы и горные люди выскочили ей на встречу.

Глава двадцать третья

Грин упал на колени на острые камни у самого выхода из пещеры.

Снаружи творился ужасающий хаос и там невозможно было разобрать ничего, а кроме того, его сознание заслоняла собой пелена. Колышущиеся словно миражи картины поднимались перед его глазами, извиваясь на экране его сознания. Он видел стены из крохотных ячеек, наполненных липким веществом и похожих на соты, вырастающие вокруг него. У него была тысяча рук, но он не мог толкнуть и разрушить эту стену; его руки тонули в вязком сиропе, сковывающем движения. Ячеистая стена разрасталась, смыкаясь над его головой, оставляя видимым только один единственный просвет. Неотрывно глядя в этот просвет, он различил где-то далеко, словно за много миль, крохотные фигурки. Это была Яттмур, она стояла на коленях и рыдала и вздымала руки от того, что он не мог прийти к ней. Другие фигурки, что стояли рядом с ней, были толстопузые. Кроме того, он увидел там Лили-Йо, старого вождя их племени. В последней фигурке – сгорбленной и несчастной! – он узнал себя самого, выброшенного из своего убежища.

Видение-мираж заколебалось и исчезло.

В отчаянии он упал на бок и, с трудом поднявшись, сел, привалившись спиной к ячеистой стене, немедленно отреагировавшей на его близость и открывшейся словно утроба, извергнув из своих ячеек ядовитых созданий.

Ядовитые создания обратились ртами, плотоядными коричневыми ртами, испускающими из себя потоки слов. Окружив со всех сторон, они донимали его голосами сморчка. Рты окружили его так плотно, что на мгновение он оглох от их невнятного бормотания, различая только гул голосов, но не улавливая смысла сказанного. Он открыл рот и хрипло вскрикнул, а потом понял, что сморчок говорит с ним не грубо, а в голосе его слышится жалость и сочувствие; постепенно успокоившись, он попытался взять себя в руки и умерить дрожь, чтобы лучше услышать то, что ему говорилось.

– В зарослях Безлюдья, где обитают мои сородичи, никогда не водилось созданий, подобных тебе, Грин, – говорил ему сморчок. – Все, что мы могли там, это подчинять себе примитивные растения. Растения существуют в бессмыслии. На время их мозгом становились мы. Но с тобой все было иначе. В удивительных и древних наслоениях глубин твоего подсознания я нашел очень много интересного для себя и решил остаться с тобой. Наше совместное пребывание затянулось слишком надолго.

Я увидел в тебе столько ценного и захватывающего, поразившего меня до глубины естества, что забыл о том, зачем я соединился с тобой, Грин. Ты захватил меня в свои сети, точно так же, как захватил тебя в свои сети я.

Но настало время, а оно должно было настать, когда я, наконец, вспомнил о своем истинном предназначении. Я живу за счет твоей жизни для того, чтобы продолжить дальше свою; таков мой путь, таково мое предназначение. И теперь я достиг предела, кризисной точки, потому как я созрел .

– Я не понимаю тебя, – тупо прошептал Грин.

– Передо мной лежит необходимость принятия решения. Очень скоро я должен буду разделиться и произвести на свет потомство; таков способ, посредством которого репродуцируется мой вид, и я не в силах как-то контролировать его. И разделиться мне придется именно здесь, на голом склоне этой горы, среди снега и дождя, и я надеюсь, что мой потомок сумеет тут выжить. Или же… в том случае, если дальше дело будет идти так же неважно, я попытаюсь найти для себя нового носителя.

– Только не моего ребенка.

– А почему бы и нет, Грин? Ларен – это единственный шанс, который здесь мне предоставила судьба. Он молод и свеж; управлять им будет гораздо проще, чем тобой. Само собой, что он пока слаб, но Яттмур и ты, вы вместе будете присматривать за ним и заботиться о нем до тех пор, пока он не сможет позаботиться о себе сам.

– Если это означает так же и заботу о тебе, сморчок, то я не согласен.

Прежде чем Грин успел закончить свою фразу, в его голове вспыхнул свет и сознание его получило такой сильнейший удар, что он упал на каменный пол и мучительно содрогнулся в конвульсиях.