Перегной

Я пер вперед еще два дня. Порядком подустал, выбился из сил, подчистил, совместно с собаками, все съестные припасы. Ночевки на открытом воздухе, невозможность снять и просушить пропитанную потом и снегом одежду меня изрядно вымотали. Шлось, что и говорить, трудно. Впрочем, как и всегда в последнее время. На четвертый день я вышел на следы людей.

Речонка, по которой я шел, уже давно превратилась в ручей и едва угадывалась под снегом. И, наконец, иссякла. Растворилась в каком-то болоте, затерялась в снегах. И я, потеряв ориентир, пошел наугад. Что называется - куда глаза глядят. Через лес.

И набрел на лесозаготовки.

Сначала поредели деревья. Потом стали появляться столбы с цифрами и, наконец, показалась просека. Вдоль нее там и сям уложена была освобожденная от сучьев и ветвей древесина. Просека хранила следы техники, и следы были свежими. Это воодушевляло. И я почесал по этой просеке.

Лесозаготовители - суровые мужики поудивлялись для приличия, и, вроде как сделали вид, что поверили будто я заблудившийся и потерявший ружье охотник. Но вопросов, к моему счастью, особых задавать не стали. А на следующий день, еще не отошедшего от ураганного действия спирта, с оказией, закинули меня на пошедшей за продуктами вахтовке за 50 верст, до поселка Леспромхоза. И подсадили на тепловоз, вытягивающий из лесу, как жилы из туловища, вагоны с бревнами и досками.

Собаки, будто чуя, поскулили возле ног, потерлись ласково, потом облизали мне лицо и были таковы. А я ехал в кабине тепловоза навстречу неизвестности, встречь разлетающихся по обе стороны деревьев, снегов и просторов со ста рублями милостыни, несколькими банками консервов да пачкой сигарет в вещмешке. А еще с благодарностью в сердце и осознанием того, что мир не без добрых людей. Храни их Господь.

Промелькнуло, уже под вечер, заснеженное поле за Штыриным, то самое, что я переходил на подвернутой ноге. Кривой лентой рассеченной плетью кожи блеснула узкая петля Иланьги. Канула во мрак всякая жизнь и опять загорелась, уже в полной тьме близкими огнями Кумаринской узловой станции.

Поезд сбавил ход и я без слов все понял. Пожал руку машинисту, обменялся с ним подбадривающими взглядами и шагнул за порог кабины. Повисев пару секунд на подножке спрыгнул в снег аккурат в повороте между двумя взгорками, там, где нет никакого обзора. И тотчас полез по косогору, скользя по снегу да цепляя на себя репьи.

И вот теперь, в холодном свете уличного фонаря я глядел на теплые огни родного дома. Сердце стучало радостно и рвалось из груди. И вот оно уже вырвалось оттуда, улетело, порхая и ночевало теперь дома, в тепле, уюте, ласке и материнской любви. А разум глядел на все это с улицы и не порхал и не пел, а только чувствовал, как оттягивает плечи намокший вещмешок - сума нищеброда и торба перехожего калики.

Снежинки оседали на нос и щеки, но не спешили таять, будто надеясь отправиться в дальнейший путь по необъятным пространствам. И если и хотели прислониться к чему-то, то к такому же как они холодному и отчужденному. Ибо в этом их смысл. Я сдувал их и они улетали, завихряясь, кружась весело и радостно - сверкая в холодном свете фонаря своим игольчатым холодом.

Я стоял, в нескольких шагах от дома, а если принять в расчет весь пройденный мною путь, так и вовсе в одном маленьком шажочке. Я готовился сделать этот крохотный шаг, последовать за моим сердцем, но не мог. Чтобы завершить свой путь, надо сначала его весь вспомнить. Только так можно сойти с дороги. И я вспоминал.

Вспоминал, как имея разные мнения на волю огромного государства, в центре огромного города сошлись в давке две толпы. На этой кровавой волне меня вынесло прочь в захолустный городишко, где я ненадолго обрел друзей и увидел, что у жизни кроме суеты есть и другие смыслы. Обычные человеческие радости. Собственная спесь и гордыня исторгли меня и из этого дремучего захолустья. Мир, казалось, не признавал меня. Но я не унывал, я почему-то верил, что признание обязательно будет. Я просто шел дорогой, а дорогу, как известно, осилит идущий. В конце - концов, каждый путь охраняется Господом и его ангелами.

И Господь послал мне помощь. Он послал мне друзей и любовь, причем послал их в таком месте, каких, я думал уже и не осталось на земле. Дивный мир, живущий по своим законам, расколотый на две части, но единый в неприятии всего внешнего, он, на удивление быстро принял меня. Я бы мог стать своим в любой его половине, но выбрал свою стезю. И ничуть об этом не жалею. Я обрел там любовь, семью и счастье. Я мог бы прожить там счастливо до скончания своих дней, но спесь и гордость всезнающего чужака, воля вторгшегося завоевателя сыграли со мной злую шутку. Я нашел в этом мире, в этой маленькой деревушке своё счастье, но не разгадал этот мир и принялся его переустраивать под себя. И опять был исторгнут. Выпнут вон.

Я был на грани отчаянья, я был готов покончить с собой, но мне выпал шанс. И когда я разочаровался в этом шансе, то чуть не погиб от холода. И отчаявшись опять, я взмолился, а значит уверовал. И был спасен. Проведя время в избе отшельника я, как мне кажется, многое понял и многое постиг. Многое, но не истину. И вот теперь, постигнув многое, я стою у порога родного дома и думаю - откуда я шел и куда я пришел? И туда ли я шел?

А может быть все было не так? Убегая из большого города я попал в город поменьше, а оттуда в совсем уж маленькую, изолированную от мира деревеньку. А оттуда я попал в скит, изолированный и от мира и от мельчайших соблазнов. Как там говорил Григорьич: "У каждого свой путь обращения из существа в человека. Мой вел через вселенные, а твой путь - обратный".

Я уходил и уходил из всех вселенных в сужающиеся миры и в этих мирах открывал в себе давно забытые в безбрежных волнах цивилизации и общества простые человеческие качества и свойства. Простота обычаев и уклада высвечивала во мне, куда там сложным рентгенам, новые и новые грани, новые умения, новые свойства и способности, новые стороны души. И в то же время эта простота погружала меня в такие страсти, что достойны, наверное, соединения их в историю. Я познал и дружбу, и любовь, и радости, и печали, и ненависть и сострадание. Я, с каждым своим шагом из бесформенного пятна дальше по пути к маленькой точке все более становился человеком, хотя мне порой невыносимо трудно было оставаться им.

Но даже если и так - все равно главным остается для меня вопрос - туда ли и к тому ли я пришел? Дошел ли я до точки, уместился ли в ней? Закончилось ли строение из существа человека? И если да, то что тогда дальше?

Мне было невыносимо, мучительно терзаться этими вопросами. Когда я убегал из Прёта, таких вопросов передо мной не стояло. Господи, зачем ты подвергаешь меня мукам выбора? Почему мне нельзя быть как все и просто жить счастливо? Почему?

Я шагнул вперед. Прошел вдоль стены, завернул за угол. Скрипнул дверью подъезда. Поднялся в темноте по лестнице. Прислонил перед родительской дверью лыжи - посмертный подарок Григорьича. Спасибо тебе старик, спасибо за все. Вроде и не со мной это было, а не забыть. Так или иначе, а конец моим скитаниям. Там - за дверью уже другой мир и другие дела, но память вечна. Ты говорил: "Себя слушай, а других помни". Вечная тебе память.

Я протянул дрожащую руку к кнопке звонка. Вот и все. Будем жить теперь, значит, счастливо. А что такое - счастливо? И что значит жить?

Слишком много вопросов, - ты не находишь, Марат, - сказал я себе. И если на них нет ответа, значит ты еще не пришел. Ты пришел домой, но твой ли теперь это дом. Пройден ли путь, кончена ли история?

Внезапно на улице бахнуло и во всех квартирах послышалось движение. Потом все стихло и только отстукивал, как сердцебиение, во всех домах бой курантов. Наступал Новый Год - время надежд и ожидания чуда. Наконец везде закричали "ура", зачокались и за поздравляли друг друга.