Перегрин

Ганнон Стритан не стал скромничать, сразу сознался, что именно он похлопотал за меня:

— Во время перехода в Рим мы обедали с Квинтом Сервилием Цепионом. Он рассказал, что будет добиваться гражданства для тебя, вот я и попросил, чтобы тебя назначили на мою трирему. Надоели мне эти плебеи, выслужившиеся в центурионы, но так и не научившиеся вести себя прилично за столом. К тому же, с тобой можно поговорить об искусстве.

Ганнон Стритан был страстным любителем греческого театра и поэзии. Как положено образованному человеку этой эпохи, знал наизусть «Илиаду», «Одиссею» и несколько трагедий, о чем постоянно напоминал собеседникам, цитируя греческих классиков. Я так много наизусть не помнил, но вставить строку из греческой классики тоже мог, чего вполне хватало, чтобы слыть образованным человеком. Еще в двадцатом веке я понял, что достаточно знать по паре цитат из самых известных произведений, чтобы эстетствующие недоучки принимали тебя за своего.

41

Трирема «Беспощадная» была длиной тридцать девять метров, шириной шесть, имела осадку почти два метра и водоизмещение около ста тонн. Продолжением киля был таран длиной метра три с бронзовой насадкой в виде передней половины дельфина. Две съемные мачты и бушприт с прямыми парусами. К фок-мачте крепился «ворон», а на грот-мачту подвешивали ассер — бревно с бронзовыми насадками с двух сторон, которое раскачивали и били им по воинам или корпусу вражеского судна. Между мачтами находилась башенка для стрелков, на баке и между грот-мачтой и расположенной почти у ахтерштевня кабинкой кормчего — под две катапульты. Гребцов было сто семьдесят: с каждого борта по тридцать на верхнем ярусе, двадцать семь на среднем и двадцать восемь на нижнем. Верхние весла были длиной четыре с половиной метра и опирались на постицы, средние — чуть больше трех, нижние — два с половиной. По штату полагалось два рулевых, шестнадцать матросов и восемьдесят морских пехотинцев, но постоянно был недокомплект. В случае надобности судно могло взять на борт пару сотен легионеров.

Новая должность открыла во мне и новые качества. Я быстро переукомплектовал экипаж. Воспользовался тем, что на «Стремительной» временно не стало центуриона, потому что Феста Икция перевели на квадрирему — ту же трирему, только большего размера и с двумя гребцами на веслах верхнего яруса — и переманил на «Беспощадную» всех галлов, назначив Перта опционом. Вместо них отдал всех сабинов. Они и раньше меня раздражали склонностью к выпендрежу и нестойкостью в бою. На «Беспощадной» теперь матросы были почти все карфагенянами и греками, лучники — кельтиберами, катапультисты — греками, велиты — галлами и кельтиберами. Так много кельттиберов из разных племен было потому, что последние годы трирема служила в Дальней Испании.

До зимы «Беспощадная» сбегала два раза в Табрак, отвезла новобранцев и почту. Случаев отличиться и отшлифовать боевую слаженность подчиненных не подвернулось. Так сказать, жили на одну зарплату. На зиму трирема была разоружена и вытащена на берег. Часть подчиненных, имевших деньги, я за мзду отпустил со службы до ежегодного принятия присяги. И сам мог не сидеть в Мизене, поэтому, оставив подчиненных на опциона Перта, вместе с Ганноном Стританом убыл в Рим, где снял квартиру в инсуле неподалеку от Тройных ворот, Бычьего форума и храма Геркулеса Масличного — расставленные по кругу колонны, поддерживающие кровлю. Минутах в двадцати ходьбы от меня на склоне Авентинского холма жил в небольшом домусе кормчий, а на соседней кривой улочке — его родители.

Как оказалось, Ганнон Стритан позвал меня с собой в Рим с дальним прицелом. Я это понял, когда был приглашен к нему домой на обед, а по моей классификации на ужин, и познакомлен с младшей из пяти сестер кормчего, единственной незамужней. Я уже знал, что если в семье есть дочь на выданье, то холостяков приглашают не для того, чтобы просто пожрал. Звали сестру Эллисия. Ей шестнадцать, что по нынешним меркам означало, что засиделась в девках, хотя внешность имела привлекательную: голубоглазая брюнетка со стройным телом и высокой грудью. Разве что нос был немного широковат и кожа смугловата, как у многих карфагенянок. Догадываюсь, что за бедного земляка или местного простолюдина отдавать не хотели, а знатные и богатые римляне женились на приданом и связях, а не на красоте, поэтому с серьезными намерениями к девушке не подкатывали. Я уже привык, что мне постоянно скидывают неликвид, поэтому не комплексовал. Главное, чтобы неликвид был красивым и не порченным. К тому же, утешался мыслью, что меня рассматривают, как достойного человека. А почему нет?! Я теперь полноправный гражданин, в отличие от Ганнона, его родителей и трех сестер. Двух старших умудрились вытолкать за юношей из обедневших патрицианских родов. Еще двух — за разбогатевших карфагенян-торговцев, которым за счастье было породниться со знатным родом, пусть и обедневшим.

Третьим за столом был Магон, отец девушки и кормчего. Ему сорок четыре, что по нынешним меркам старость. К счастью, дочь пошла не в него, потому что был страшноват даже для мужчины. При этом образован и умен, и по обоим параметрам превосходил сына, особенно в точных науках и астрологии. Меня всегда забавляли люди, которые питали любовь к математике и астрологии одновременно. Это, как есть соленые огурцы с медом.

Кстати, на обед были, в том числе, и соленые огурцы, которые подали к запеченному гусю. С гусем они шли хорошо.

— А ты никогда не пробовал соленые огурцы с медом? — спросил я Магона.

— Соленые огурцы с медом?! — удивленно переспросил он и после паузы ответил: — Нет, не доводилось.

— Зря! Ты много потерял! — с серьезным лицом произнес я. — Попробуй, не пожалеешь!

При мне пробовать Магон постеснялся, но, уверен, дома обязательно поэкспериментирует. Люди с аналитическим складом ума склонны к дебилизму в кулинарии и в общении с начальством. Это у них такой вариант русской рулетки.

После довольно сытного обеда, который правильнее назвать обжорством, мы перешли в экус (гостиную). Там к нам подключились кандидатка в жены Элисия и в тещи Софониса. Поболтали о том о сём на греческом языке, который, по мнению хозяев, мой родной. Поскольку они владели греческим не слишком хорошо, то не должны были уловить мое не совсем чистое произношение, а если и заметили, то списали на происхождение из дальней провинции. Вроде бы я не ляпнул ничего лишнего, и они тоже.

Посиделки затянулись до темноты, а по ночам на улицах Рима было стремно. Поскольку я был гражданином Римской республики и служил в военном флоте, мне разрешалось носить оружие в городе, но я, не предполагая, что задержусь надолго, не взял с собой саблю, поэтому Ганнон Стритан пошел провожать меня вместе с двумя слугами, один из которых нес горящий факел, а второй — увесистый дрын.

Как только мы удалились от его домуса метров на пятьдесят, кормчий приступил к делу:

— Я заметил, что тебе понравилась моя сестра Элисия.

— Да, красивая девушка, — согласился я.

— Жаль, приданое у нее маленькое, всего десять тысяч сестерциев! — проинформировал он, давая мне шанс в мягкой форме отказаться от предложения.

— При ее внешности это не существенно, — сказал я, понимая, что на внимание девушек-римлянок из знатных семей мне рассчитывать не стоит, опять жить с необразованной крестьянкой не хотелось, а пользоваться услугами проституток рискованно, потому что венерические заболевания никто не отменял.

— Ты бы взял такую в жены? — задал вопрос Ганнон Стритан, давая мне еще один шанс избежать ярма.

— С удовольствием! — искренне ответил я и заявил прямо и конкретно: — Скажи родителям, что я согласен взять в жены Элисию.

— Это хорошо! — обрадовался он. — Приходи послезавтра, обручим вас и недельки через две, когда выпадет хороший день для свадьбы, поженим. Или ты хочешь еще погулять?

— Нет, уже нагулялся, пора семью заводить, — сказал я.

— Прекрасно! — воскликнул Ганнон.

— Только я не знаю ваших обычаев, — признался я.

— Поженим по римскому обычаю, если не возражаешь. Ты ведь теперь римлянин, — предложил он.

— Да мне все равно, но и римские тоже не знаю, — поставил я в известность.

— Я сей час все тебе расскажу, — начал Ганнон Стритан и, пока дошли до моего дома, посвятил меня в тонкости процедуры взаимного закабаления.

Через день я пришел в домус его родителей, который был меньше и заметно беднее. Как догадываюсь, приданое Элисии дает брат Ганнон. У римлян такое встречается очень редко. В этом плане у карфагенян родовые связи крепче, что с одной стороны радовало, потому что я становился членом рода и мог рассчитывать на поддержку, а с другой — и мне придется помогать им. Мы с невестой при свидетелях ответили «Согласен» на вопрос, готовы ли вступить в брак. Как научил кормчий, я по римскому обычаю дал невесте золотую монету — эхо когда-то существовавшего выкупа. Затем достал из кошеля железное кольцо. Такие вот обручальные кольца у римлян, которые невесты носят до свадьбы. Видимо, традиция идет с тех времен, когда железо ценилось, как золото. Или это тонкий намек на то, что супружество — железные кандалы. Элисия, покраснев от счастья, протянула мне левую руку, немного подрагивающую, на безымянный палец которой я и надел кольцо. На этом же пальце будут носить обручальное кольцо и католики с протестантами, а на безымянном правой руки — вдовцы, вдовы и разведенные, из-за чего я первое время неправильно определял семейный статус западноевропейцев, как и они мой. Железное кольцо оказалось широковато, но, надеюсь, невеста за две недели не потеряет его, что считается дурной приметой для будущего мужа. Кое-кто в таком случае даже отказывался от брака, что сейчас ненаказуемо, поскольку больших затрат обе стороны пока не понесли.