Садисты, исчадия ада,Российских лесов муравьиОстанки ползучего гадаВлекут в лабиринты свои.Там, в хвои подгнившей кошаре,Детишкам покой и уют.Там мелкие глупые твариВсевышнему славу поют.Там Господу каждая особьНесёт свой докучливый бред.И есть между ними философ,И есть между ними поэт.
Калужская область, 1936
Америка
Лист облетает с осины унылой.Мёрзнет кладбище ракит.Осени стылой нечистою силойСтая грачей свои чёрные крылаМашет, шуршит, голосит.Нет, не родня я грачу долбоносому,Пашни червей
палачу.В дальней Америки солнечной осениБыть я индейцем хочу.Там, в вигвама светлом чуме,Средь плотин лесных бобровКурит трубку Монтезума,А не Венька Иванов.Пионер сидит небритый,Следопытистый такой,Соколиный глаз залитыйСмерть-настойкой Зверобой.Он руки корявым крюкомШьет беззвучный мокасинИ вертит в оленьих брюкахСвой Длиннющий Карабин.Там, за северной границей,Где растёт Разрыв-трава,В леса сумраке таитсяХитрожопая Лисица —Славный воин Магуа.Там, в краю лесных индеекНатянув туземный лук,С кучей дьявольских идеекБдит бесштанный Чингачгук.Под лесов дремучих сводомОн мечтает чипсы естьИ бобрам родной природыБабу галльскую Свободы,Как эпохи ум и честь,В виде статуи вознесть.
Удивиться названию «Кассиопея»,Удивиться слову «зурна».На Земле под странным именем ГеяМы живём в подобии сна.Удивиться тому, что рук всего две,А ног, так целых две,И кататься ночами в траве-мураве,И катать слова в голове.
Однажды, 1936
Бисмарк и Курвуазье
Как-то канцлер прусский БисмаркПил коньяк КурвуазьеС миской жареных сосисокПри копчёной колбасе.Только кинул рюмку в глотку,Закусил свиной ногой,Как подъехала пролёткаИ вошел Вильгельм Второй.Что ж ты, Бисмарк, мать твой насморк,Наш не пьёшь родимый шнапс?Брат мой, царь австрийский Габсбург,Что подумает про нас?Но подумал Бисмарк тёртый:Как же, тут же, шиш тебе,Бошей кайзерова морда,Будь Вильгельм ты хоть Четвёртый,Буду пить Курвуазье!
На неметчине, 1936
Крестоносцы
Понадели шлем железныйИ железные штаныИ Грааль искать полезлиОбетованной страны.Вдруг навстречу из пустыниНа лихих конях пустыньВ шароварах сарациныИ чалмастый Саладин.И кривой заточкой лезвийВ драке грохота войныКрестоносцев тьме облезлойОборвали шлем железныйИ железные штаны.Ну, арабские татары!Где ты, наш Ерусалим?Нам бы ваши шаровары,Мы вас тоже победим.
Иерусалим, 1936
Звероящеры
До зари палеолитаСредь вулканов и болотМеж морями трилобитовДинозаврус Рекс бредёт.Глаз горит кровавым светом,Кожист шкур его покров,И зовут его при этомЕлизарий Скакунов.А на юрской на полянеСредь травы больших хвощейБрат его, пасясь хвощами,Тащит мощь своих мощей.Глаз горит астральным светом,Кожист шкур его покров,И зовут его при этом,Травоядного аскета,Ферапонтий Какунов.Скакунов на КакуноваВылетает из хвощаИ кричит: пожрать готово,Какуновая моща?Так садизму озверизмаПредавались во хвоще,Потому что нормы жизниЗнать не ведали вощще.
ИМЛ, 1936
Будущее
Заготовим чёрный порох,Разведём огонь и дым,Сквозь
Комет зловещий морокВ Дальний Космос полетим.Там ужасные ЧужиеВ чёрных дыр бездарной мгле,В звёздной одури стихииСмерть готовят всей Земле.Или, может, ангелочкиТам на лире дребезжатВ бела савана сорочкеПод нектар и виноград.В мраке драки неземнойИх планеты дальней пыльМы попрём своей ногойИ построим Сказки Быль,Мы взрастим чудесный Град,Город Солнца наяву,Где нектар и виноградВ бывшей нечисти хлеву.Наведём свои порядки —Парить кашу, брагу пить,И в навоженые грядкиКуст смородины садить…
Глядя в небо, по случаю, 1936
Справедливое возмездие
Жил на свете Карл АнтонычС носа длинного крюком.Был Антоныч полный сволочьИ на всех стучал в партком.А поскольку Карл АнтонычДивной плеши был старик,Карл Антоныч даже в полночьНе снимал башки башлык.И тогда его соседиВдруг накапали в партком,Будто плешь из чистой медиОн скрывает башлыком,Будто медь для этой плешиОн украл в горах Урал,Про Вождя частушки брешет,А на днях шпионом стал.Так плешивый Карл АнтонычВ списки чёрные попал,И курочит Карл Антоныч,Новой жизни старый сволочь,В башлыке своём за полночьРудники горы Урал.
Возле Медной Горы, 1936
Реакция Вассермана
Фантазия на тему ДодеНет повести печальнее на свете,Чем повесть о Доде и спирохете.
* * *
Во французской ли деревнеСредь рокфоров и бидеЖил писатель вдохновенный,Звался он Альфонс Доде.Он писал про Тартарена,Тартаренов тарасконИ, под закусь редьки с хреном,Пил бидоном Кот-дю-Рон.Камергер его ПафнутийРастирал Альфонсу хренИ таскал ему на блюдеТарасконов тартарен.Этот овощ, тараскон,С красной феской на конце,Жил в Морокк безводной зонеНа пустынных птиц яйце.
* * *
А в империи ГерманийПрусский немец ВассерманТартарен свой тараканитПод альфонсовый роман.Гений прусских спирохет,Гонореи тараскон,Венерический поэтСтал совсем умалишён.На шарманке он играетИ на дудочке свистит,На людей собачкой лаетИ по-прусски говорит:Ба, Альфонс! Беда настанетЗавтра в царствии твоём,И реакция достанетПоловым тебя путём.Вот вам прусс умалишенный,Жертва додиных химер,С пеной морды вдохновеннойПрусский реакционер.Написал бы я поэмуО трагедии людей.Воет ветер, бьётся пенаО баркас души моей.Пролетает буревестник,В скалах прячется пингвин,На полях былых поместийСкачет русский гражданин.На рассвете утром раноПуст штанов его карман,А на дне его стаканаБдит подонок Вассерман.
Диспансер, 1936
Пасха
Хочешь ли стать островов гваделупою,Папуей острова стать?Старого идола статуей глупоюМожешь на Пасху попасть.Там, в головы охрянистой ушанке,Можешь мечтать о Москве,Делать пельмени, кататься на санкахВ каменной тьмы голове.
Остров Пасхи, 1936
Скунс и опоссум
Когда чумная полночь молчит очами сов,Костей музейных сволочь встаёт под бой часов.Встают останки зебры, зевает пасть зверей,Вертит своей вертеброй вертлявый воробей,Встаёт наш старый пращур, встаёт скелет мартышки,Встаёт кошмарный ящер из дарвиновой книжки,Встаёт скелет-опоссум, ползёт скелет-питон,Опоссумом обоссан и скунсом отравлён.Летят над облаками останки птичьих дам,Прибитые гвоздями к железным костылям,Скелеты рыб зависли над тихой тиной дна,И нет покоя мысли, и нет покоя сна.