Перекрестки

У заднего крыльца библиотеки, на клочке снега, ноздреватого от неравномерно рассыпанной соли, она закурила очередную сигарету. Оказалось, она мечтала об этом тридцать лет. Признавшись во всем Софии, она словно сдвинула надгробную плиту с могилы чувств и обнаружила там на диво нетленную одержимость Брэдли Грантом. Описывая ее Софии во всех подробностях, воскрешая в памяти грехи, которые совершила в ее власти, она вновь осознала ее границы и вспомнила, как точно они повторяют очертания ее личности. Казалось, после тридцатилетнего перерыва страсть к Брэдли стала только крепче – крепче любого истерзанного чувства, которое она питала к Рассу. Брэдли будоражил ее, как Рассу не удавалось и вряд ли удастся, поскольку лишь с Брэдли она могла вполне быть собой – полоумной грешницей. Среднезападным вечером стоя в снегу за библиотекой, вдыхая дым сигареты, она перенеслась в дождливый Лос-Анджелес. Мать четверых, душой двадцатилетняя.

Пересказывая Софии события, приведшие к тому, что она убила в себе нерожденную жизнь, заключила подлую сделку с хозяином дома, где прежде жила Изабелла Уошберн, Мэрион чувствовала, что связь между пышкой и пациенткой пропадает. Пожалуй, прежде Мэрион представляла, как во время рассказа судорожно вздыхает от стыда, как хватается за бумажные носовые платки, но исповедоваться в худших грехах психиатру совсем не то, что исповедоваться католическому священнику. Ни страха, что Бог осудит такое ничтожество, ни сострадания к крестным мукам Господним за ее прегрешения. С Софией, мирянкой, гречанкой, относившейся к ней по-матерински снисходительно, Мэрион чувствовала себя непослушным ребенком. Мысленный рычажок, которым она щелкала в юности, никуда не делся, и его можно было выключить. Мэрион рассказывала решительно, и душа ее воскресла вместе с безрассудной девчонкой, влюбленной в Брэдли. София с каждым ее словом мрачнела, так что в конце концов это даже позабавило Мэрион. Удовлетворение, которое она испытывала, объясняя пышке, какой она, Мэрион, на самом деле дурной человек, напомнило ей, с каким удовольствием она изводила непослушанием Роя Коллинза, своего дядю и опекуна. В конце, вспоминая, как лос-анджелесский полицейский под проливным дождем вынужден был ловить сбрендившую девицу, Мэрион даже хихикнула.

Видимо, из-за ее смешка пышка нахмурила брови.

– Мне очень жаль, что вам столько пришлось пережить, – сказала София. – Это многое объясняет, и я еще больше восхищаюсь вашей стойкостью. И все же я кое-чего не понимаю.

– Мы обе знаем, что это значит, не так ли?

– И что же?

Мэрион нахмурилась, передразнивая психиатра.

– Вы меня осуждаете.

– Из вашего рассказа, – бесстрастно продолжала София, – следует, что в ранней молодости вас соблазнил женатый мужчина. Потом вы вышли замуж за человека, с которым не могли быть собой. И теперь рассказали мне, что над вами жестоко надругался извращенец. А вам не кажется…

– Я знала, что делаю, – перебила Мэрион. – В каждом из этих случаев. Я понимала, что это дурно, и все равно делала.

– Прошу прощения, но чем вы провинились перед Рассом?

– Я обманула его. А теперь он обманывает меня. Что с того?

– Вы предложили ему свою жизнь, и он согласился. А теперь ему надоело, захотелось чего-то нового.

– У нас с Рассом сейчас действительно не все хорошо. Но сравнивать его с хозяином того дома – это слишком. Расс как ребенок.

– Я и не сравниваю. Тот хозяин…

– А уж с Брэдли – и подавно. Брэдли был честен со мной, он хотел того же, что и я. Мы любили друг друга, и он никогда меня не обманывал. Он не виноват, что я спятила.

– Правда?

– Да, правда. Я ненавидела его, когда была сама не своя, но как только пришла в себя, уже на него не злилась. Мне было стыдно, что из-за меня ему пришлось пережить такое.

– Вы чувствовали себя виноватой?

– Безусловно.

– Почему всякий раз, как мужчина причиняет вам зло, вы чувствуете себя виноватой?

Стремительную Мэрион раздражало, что София так медленно соображает.

– Я же только что объяснила. Я плохой человек. Я хотела убить своего ребенка и сделала это, как сумела. Тот хозяин дома не вызывал у меня даже ненависти, только дикий страх. То есть да, конечно, он дурной человек. Но в его пороках я видела отражение собственных. Вот почему я так боялась его.

София на миг прикрыла глаза. Раздражение явно было взаимным.

– Постарайтесь меня понять, – сказала София. – Постарайтесь представить милую ранимую девушку немногим старше вашей дочери. Подумайте о том, как ей было страшно, какая она была беспомощная. А потом представьте мужчину, который при виде такой вот девушки первым делом думает, как бы вынуть пенис и воспользоваться ею. И на этого человека, по-вашему, похожа та девушка?

– Ну, пениса у меня нет, так что…

– Неужели вы тоже первым делом решили бы воспользоваться чужой беззащитностью?

– Вы забываете, как я обошлась с женой Брэдли. Явилась к ней в дом и намеренно причинила ей боль. Она ведь тоже была передо мной беззащитна, разве нет?

– Я так поняла, на самом деле вы злились на Брэдли.

– Лишь потому, что я тогда была не в себе.

– Мне кажется, злость – оправданная реакция на то, как он с вами поступил.

Мэрион покачала головой. Не успела она отыскать потерянное сокровище, как пышка попыталась его отобрать.

– Вы рассказали мне ужасную историю, – продолжала София. – По вашим же собственным словам, вы встретились с Сатаной во плоти. Вот не ожидала, что человек, который считает себя верующим, отнесется к Сатане с таким милосердием.

– Потому что вы неверующая. Это все равно что злиться на дождь, который льется на тебя. Я отдавала себе отчет, кто передо мною. Но все равно впустила его в себя и получила по заслугам.

– То есть вы вините себя, а не его.

– Что тут такого? Гнев ведь не зря считается смертным грехом. В юности меня переполнял гнев, мне хотелось убивать людей. Не потеряй я голову от гнева, быть может, вела бы себя умнее. Я понимаю, вы считаете, винить себя бесполезно, но так полезнее для души.

– Возможно, – ответила София. – Если только вас устраивает то, до чего оно вас довело.

– В смысле?

– В смысле до тревоги и депрессии. До бессонницы. До ненависти к своему телу. Как-то не верится, что любая религия порицает такое естественное чувство, как гнев. Взять хотя бы движение за гражданские права. Думаете, доктор Кинг не гневался, когда куклуксклановцы убивали его сородичей? Да, он проповедовал ненасилие, но с неразрешимой проблемой можно справиться только гневом.

– Я бы не стала уподоблять случившееся со мной тому, что пережили чернокожие в Алабаме. Это даже оскорбительно для них.

София мило улыбнулась.

– Я никого не хотела оскорбить.

– Мне повезло, что на мне вообще кто-то захотел жениться после всего, что со мной было. И чтобы он женился на мне, я его обманула. Вряд ли я имею право жаловаться на то, что сейчас он поступает со мной дурно. Даже эта история с подружкой-вдовой – я не винила Брэдли за то, что он утратил интерес к жене. Так почему я должна винить Расса, что он утратил интерес ко мне? Я куда старше и толще, чем была жена Брэдли.

– Гнев – это чувство, – сказала София. – А чувство лишено логики. Вот сейчас, к примеру, я чувствую гнев на того, кто вас изнасиловал. И немного на вас.

– За что?

– Вы только послушайте, что вы говорите. Вам повезло, что на вас кто-то захотел жениться? Почему? Чем вы так провинились? Тем, что у вас был сексуальный опыт? Тем, что пережили нервный срыв? А если бы вы были мужчиной, вас бы это смутило? Вы бы тоже считали, вам повезло, что какая-то женщина захотела выйти за вас замуж? Да и так ли уж важно выйти замуж? Неужели женщина не считается женщиной, если не найдет мужа и не произведет на свет потомство? Потому что она…

София осеклась и покачала головой, будто жалела, что наговорила лишнего. Мэрион и правда злилась на нее. Пышка всегда выражалась так уклончиво и мягко, что трудно было догадаться, каких она держится взглядов, будь то политика, медицина или теория Фрейда. Теперь же взгляды ее разъяснились. Мэрион подумала, что София всех приходящих сюда забытых или оставленных жен мерит одной меркой. Прикажете радоваться, что эта мерка подходит и к Мэрион?