Перекрестки

– Надо же, – откликнулась Мэрион, – именно об этом ты сегодня решил сообщить мне первым делом.

– Я собирался сказать еще вчера. Нужно срочно принять меры.

– Я уже приняла. Он признался мне, что продавал травку.

– Что? Когда?

Она невозмутимо резала оберточную бумагу. Что бы Расс ни сказал, что бы ни сделал, она всегда на шаг впереди.

– Вчера вечером, – ответила Мэрион. – Ему пришлось нелегко, но, судя по тому, что он признался мне во всем, думаю, ему уже легче. Для меня это дело прошлое.

– Он нарушил закон. Ему нужно показать, что каждый проступок имеет последствия.

– Ты хочешь его наказать?

– Да.

– По-моему, зря.

– Мне все равно, что ты думаешь. Мы выступим единым фронтом.

– Единым фронтом? Шутишь?

Ее хладнокровие было страшнее холодности. Расса так и подмывало нарушить его, схватить ее, навязать свою волю. Вчерашняя ссора открыла источник ярости, о котором он понятия не имел.

Мэрион завернула в бумагу коробку с рубашкой.

– У тебя ко мне что-то еще, дорогой?

Ненависть сковала его язык. Расс вернулся на второй этаж, услышал за дверью комнаты голоса Перри и Джадсона. Всего половина восьмого, странно, что Перри проснулся в такую рань. Расса смущало, что его девятилетний сын, с которым у него отношения полуформальные, но теплые, как с давним соседом, делит комнату с наркоторговцем. В данном случае он как отец девятилетнего мальчика предстает не в лучшем свете. Но когда часом позже, направив свою ярость на расчистку подъездной дорожки, Расс увидел, как Перри и Джадсон выходят с санками из дома, Перри искрился таким детским весельем, что Рассу не хватило духу уличить его в содеянном. В конце концов, сегодня канун Рождества.

Вечером за ужином (по традиции – спагетти и тефтели) Перри был само обаяние, и с Бекки они общались не так, как прежде. Куда девалась его снисходительность, ее оборонительный тон? Мэрион не глядела на Расса и за весь вечер съела несколько макаронин и ложку салата. А когда она поддела Бекки из-за Таннера Эванса, пришлось Джадсону объяснить Рассу, что у Бекки появился парень, и Расс не знал, что хуже – то, что он слышит об этом последним, или что ему все равно. Он обитал в мире, состоящем из Фрэнсис, Бога, Рика Эмброуза и черного пятна Мэрион. Если с кем из детей он и чувствовал душевное родство, то с Клемом, и сейчас его убивало, что Клем на праздники уехал к подружке, лишив Расса возможности загладить вину за то, что Клему пришлось его стыдиться. Дабы облегчить ощущение одиночества, он обратился мыслями к Фрэнсис. Представил, как пробует вместе с нею марихуану, представил, как марихуана ослабляет их стеснительность. Потом попытался истолковать волю Бога, выразившуюся в том, что марихуана прошла через руки Перри.

Расс резко поднялся из-за стола и сообщил, что должен срочно позвонить прихожанке. Он направился прочь из кухни, и за спиной его раздался веселый голос Мэрион:

– Поздравь ее от меня с Рождеством.

Третий этаж пах ее тревогой. На подоконнике в кладовой стояла пепельница, полная окурков, и Расса это даже не смутило. Каким-то образом пепельница подтверждала разрешение, данное ему Мэрион. Пользуясь этим разрешением, он снял трубку в кабинете.

Фрэнсис пропустила мимо ушей его извинение за то, что звонит ей в праздник – он же ее пастор! Расс рассчитывал подождать, чтобы она сама спросила, помирился ли он с Эмброузом и поедет ли в Аризону, но не утерпел и сразу ей все выложил.

– Ура-ура, – откликнулась Фрэнсис. – Так и знала, что я права.

– И насчет Перри ты тоже оказалась права. Он действительно продавал марихуану.

– Ну разумеется, я оказалась права. Разве бывало иначе?

– Я бы хотел с тобой посоветоваться кое о чем. Ты… э-э… одна?

– Почти. Родня приехала на ужин.

– Извини, что побеспокоил.

– Я как раз убирала со стола. Если могу чем-то помочь – говори.

Двумя этажами ниже послышался всплеск семейного хохота, в котором громче всего звучало веселое арпеджио Перри. Быть может, подумал Расс, через год мне уже не придется звонить Фрэнсис, я буду сидеть за рождественским ужином с ней и ее родней.

– Дело вот в чем, – сказал он. – Похоже, Перри взялся за ум. Я бы мог спустить все на тормозах, но, по-моему, необходимо как-то его наказать.

– Ты спрашиваешь не того человека. Ты же помнишь, что лежит у меня в комоде.

– Помню. И это – я имею в виду этот эксперимент, о котором мы говорили, – все усложняет. Не могу же я наказать Перри, а сам… ну, ты понимаешь. Это было бы лицемерием.

– Тогда не делай этой второй вещи. Чего проще.

– Но я хочу. Я хочу сделать это вместе с тобой.

– Ух ты, ну ладно. Мне пора.

– Только ответь по-быстрому, не передумала ли ты.

– Я кладу трубку.

– Фрэнсис…

– Я не отказываюсь. Но мне надо подумать.

– Ты сама это предложила!

– М-мм, не совсем. Попробовать вдвоем – твоя идея.

Он не мог желать намека яснее, что его желания ей известны. Беседа с сексуальным подтекстом во время семейного праздника в доме, который отвела ему церковь, вызвала у него одновременно стыд и восторг.

– Ладно, – сказала Фрэнсис, – счастливого Рождества. Увидимся в воскресенье в церкви.

– Ты не придешь на полуночную службу?

– Нет. Но ваше желание принято к сведению, преподобный Хильдебрандт.

Расс полагал, что их отношения с Фрэнсис, уже полные скрытого смысла и готовые перерасти в упоение, в ближайшие дни выйдут на новый уровень: так ранние христиане верили, что мессия, на их памяти ходивший по земле, вот-вот вернется – что Судный день не за горами. В ожидании ее приговора он отложил очную ставку с сыном, а когда осознал, что ждать, возможно, придется долго, прегрешения Перри превратились, выражаясь словами Мэрион, в дело прошлое. Перри и правда взялся за ум. Не хитрил, не спал допоздна, словно бы вытянулся, похудел и неизменно пребывал в добром расположении духа. Мэрион теперь ночевала на третьем этаже и вставала когда придется, так что порой завтрак Рассу и Джадсону готовил Перри, теперь просыпавшийся раньше Расса.

Новый год принес с собой череду похорон – начиная с пожилой миссис Дуайер, скончавшейся от пневмонии; Расс проводил с прихожанами душеспасительные беседы и отправлял богослужения, пока Хефле отдыхали во Флориде. Дополнительные обязанности, порученные ему Дуайтом после ухода из “Перекрестков”, с него никто не снимал, но сейчас, вернувшись в группу, Расс считал себя обязанным присутствовать на воскресных занятиях. Дабы продемонстрировать Эмброузу искренность своего раскаяния и избежать опасностей работы с трудными подростками, он вызвался утрясать организационные вопросы весенней поездки в Аризону: заказывал автобусы, занимался страховыми полисами, добывал необходимые припасы, договаривался с навахо.

Погрязнув в работе, он наблюдал, как Мэрион его обгоняет. Она курила, каждый день изматывала себя ходьбой и худела на глазах. Ужины она по-прежнему готовила и на Расса, но, перебирая перед стиркой грязное белье, его вещи откладывала в сторонку, стирала только свое и детское. И в церковных делах он теперь вынужден был обходиться без ее помощи, тратить время, которого у него не было, на проповеди (без Мэрион они никак не желали складываться), она же ходила в библиотеку, на лекции в Общество этической культуры и в захудалый дощатый театр – пристанище любительской труппы “Актеры Нью-Проспекта”. Ее новообретенная независимость отдавала борьбой за права женщин, и Расс только радовался бы увлечениям жены, если бы хоть сколько-нибудь развивались отношения с Фрэнсис.