Перелетные работы

– Попоем, - согласилась я, усаживаясь напротив на горшке с ежиком.

– Запевай!
– кивнула мне Аленка.

Я хотела запеть, но ни одна песня не приходила мне на ум.

– Вот ты скажи, - спросила я, - ты ходишь в школу?

– Хожу, - кивнула Аленка.
– В третий класс.

– И у вас там есть пение?

– Есть.

– И про что вы там поете?

– Про портрет, - тут же ответила Аленка.

– Ну-ка напой, - попросила я.

– На войне однажды темной ночью, - шепотом запела Аленка, - словно вспыхнул свет, словно вспыхнул свет! Передал крестьянину рабочий Ленина портрет, Ленина портрет!

– и затопала ногой в такт словам.

– Хорошая песня, - похвалила я и тоже затопала.
– Надо бы ее включить в выступление! А что вы еще там поете?

– Да так, - махнула рукой Аленка.

Мы помолчали. Задумались. Она на своем унитазе, я - на горш-ке с ежиком.

– Меня скоро научат читать, - возобновила я разговор.

– А, - ответила Аленка и засмеялась: - Гы-гы-гы!

– Ты уже умеешь читать?
– спросила я.

– Нет, - ответила Аленка и опустила глаза.

– Тогда давай я тебе почитаю.

– Давай, - тут же согласилась она.

Я встала с горшка и достала из-под ванны букварь.

– "У", - прочитала я.
– "Ше" да "у" будет "Шу", "рэ" да "ы" будет "ры". У Шуры...
– на картинке стояла Шура в школьной форме со скромным букетиком астр и связкой желтых шаров - "Шэ" да "а", - продолжала я, - будет "ша", "рэ" да "ы" - будет "ры"...
– и вот наконец предложение было готово.

– У Шуры шары!
– радостно выкрикнула я.

Аленка взволнованно выхватила у меня букварь и поднесла его к самым глазам.

– "Ры"!
– громко прочитала она и стала внимательно разглядывать изображение Шуры и что-то шептать, шевеля гу-бами.

– А сколько тебе лет?
– спросила я.

– Десять, - ответила Аленка, не отрываясь от букваря.

– А мне четыре, - и я протянула ей руку с загнутым большим пальцем.

Аленка пересчитала мои пальцы.

– Ну и что?

– А то, - объяснила я, - что я скоро тоже пойду в школу.

– Ничего там в этой школе хорошего нет, - вздохнула Аленка.

– Да ладно, - не поверила я.

Мы замолчали. Стало слышно, как дядя Кирша рассказывал за стеной:

– У меня был гувернер. Гувернер - это тот, кто говорит по-французски. А рубашки я носил с золотыми запонками, и на всех носовых платках было вышито: "Куликов".

– О чем они говорят?
– встревоженно спросила Аленка.

– Они говорят по-иностранному, - махнула я рукой и хотела продолжить чтение, но Аленка взволнованно попросила:

– Пойдем послушаем!

Мне пришлось спрятать букварь обратно под ванну и вернуть-ся в комнату.

Сделав благородное лицо, дядя Кирша по-прежнему стоял у окна.

– Парле ву франсе?
– спросил он, увидев нас.
– Уи или нет?

Аленка замерла в дверях. Она не знала, что можно говорить на каком-то другом языке. Тетя Груша печально слушала, думая, что ответить дяде Кирше. Натка энергично листала альбом с фотографиями. Все лица на фотографиях были благородными, и дядя Кирша, чтобы на них походить, выпячивал вперед нижнюю челюсть, опускал глаза и высоко поднимал голову, чтобы хоть что-то разглядеть.

– Батюшки!
– воскликнула Натка и засмеялась.
– Да ведь это же открытки! Самые что ни на есть настоящие открытки!

И она протянула нам раскрытую страницу альбома. К странице была приклеена черно-белая открытка, изображавшая маленького, прехорошенького мальчика, стоявшего на коленях перед елкой. На ветке сидел ангел, свесив вниз крошечные разутые ножки, и что-то читал ему по книге. На мальчике была шелковая ночная рубашка, а завитые волосы почти доходили ему до плеч. И несмотря на то, что открытка была черно-белой, кто-то раскрасил ему щеки красным карандашом.

– Богом клянусь!
– развеселилась Натка.
– У нас дома точно такая же висит на зеркале. Иди, Аленушка, посмотри!

Мы с Аленкой подошли.

– Это я покрасила мальчику щеки, - призналась я.
– Тетя Груша недавно купила мне цветные карандаши...

Но что было дальше, я не успела рассказать, потому что мне показалось, что одним глазом Аленка глядит на открытку, а другим - на выключенное радио на стене. Мне стало весело, что у нее так разъехались глаза. Я захохотала.

– Напакостила и рада, - мрачно сказал дядя Кирша.

Тетя Груша торопливо привстала с дивана, чтобы заступиться за меня, но дядя Кирша снова сделал благородное лицо и смущенно обратился к Натке:

– И все же это фотография, Натали. Мой гувернер как-то сфо-тографировал меня и отослал снимок в один модный журнал. Там с него напечатали открытку, а к рождественской елке пририсовали эту смешную фигурку.

– Сомнительно, - пожала плечами Натка.

– Слово дворянина, - небрежно усмехнулся дядя Кирша и захлоп-нул альбом.
– C'est tout!

– А я могу по-английски, - сказала я.

– Врешь, - засмеялась Натка.

– Врешь, - подхватил дядя Кирша.

И даже тетя Груша удивленно на меня посмотрела.

– Эге-гей!
– сказала я.
– Так по-английски будет Аленка.
– (Аленка подняла голову, и оба ее глаза съехались к переносице.) - Гуо!
– засмеялась я.
– Так по-английски будут глаза.

– Откуда ты знаешь?
– спросила притихшая Натка.

– А меня мама учит, - ответила я.
– Она прошлой зимой приезжала из Ленинграда и говорила со мной по-английски... Энгел, - сказала я.
– Так по-английски будет ангел. Два этих слова похожи.

Потом я назвала по-английски все предметы в комнате, деревья за окном и широкую одежду на Натке - юбку с кофтой и сапоги.

Натка с Аленкой вышли в прихожую - собираться.

Дядя Кирша учтиво подал ей плащ, и этот черный шелестящий плащ я тоже безжалостно назвала по-английски.

– А мой плащ как называется?
– спросила Аленка, застегивая свой маленький плащик.

– Так и называется, - ответила я.
– Плащ-чик!

Потом я смотрела в окно, как они уходят.

– Вон Лелька-то как тебя, дуру, обскакала, - услышала я.
– А ей только четыре года!
– и Натка широкой рукой отвесила Аленке подзатыльник. Аленка заплакала. Потом они свернули за угол, и их стало не видно. Паша-Арбуз выбежал на край тротуара и плюнул им на дорогу. Натка закричала проклятия. Аленка громко рыдала.