Перелом

– Что? Да, конечно. Ты слышал, что я тебе сказал? Горохового Пудинга надо снять со скачек на приз Линкольна.

– Почему?

Он бросил на меня раздраженный взгляд.

– С чего ты взял, что его можно подготовить за такой короткий срок?

– Этти хорошо разбирается в лошадях. Она говорит, что Гороховый Пудинг будет в форме.

– Я не позволю поставить Роули Лодж в смешное положение из-за того, что конюшни заявили на скачки неподготовленных скакунов.

– Если Гороховый Пудинг себя не проявит, люди все равно не усомнятся в том, что ты – хороший тренер.

– Дело не в этом, – сдержанно сказал он. Я открыл одну из маленьких бутылок и налил золотистую жидкость в его любимый бокал эпохи короля Якова, который специально захватил с собой. Шампанское не показалось бы ему таким вкусным, налей я его в стаканчик для вставных зубов. Он сделал глоток и явно пришел и выводу, что 1964 год вполне сносен, хоть и не высказал этого вслух.

– А дело в том, – поучительно, как полному дебилу, пояснил он, – что, если жеребец плохо выступит на скачках, это снизит его ценность как будущего производителя.

– Да, я знаю.

– Не говори глупостей, откуда тебе знать? Ты вообще ничего не знаешь.

Я уселся в кресло для посетителей, откинулся на спинку, положил ногу на ногу и начал говорить тоном рассудительным и авторитетным, которому научился в деловых промышленных кругах и которым у меня почему-то до сих пор не хватало ума разговаривать с собственным отцом.

– Роули Лодж, – сказал я, – ждут большие финансовые затруднения, и причина тому – погоня за престижем. Ты боишься выставить Горохового Пудинга на приз Линкольна, потому что являешься владельцем половинной доли, и если жеребец пробежит плохо, ты пострадаешь в той же степени, что и леди Вектор.

Он выплеснул шампанское на простыню и не заметил этого.

– Мне известно, – продолжал я, – что тренеры часто бывают владельцами или совладельцами тех лошадей, которых они тренируют. Однако в Роули Лодж ты стал совладельцем слишком многих лошадей. Я думаю, ты сделал это специально для того, чтобы другие конюшни не смогли перехватить рысаков, которых ты считал перспективными, и, наверное, ты часто говорил владельцам нечто вроде: “Если Архангел пойдет с аукциона за сорок тысяч и для вас это слишком дорого, я готов войти в полную долю и заплатить двадцать тысяч”. В результате ты собрал в конюшнях лучших лошадей страны, и их потенциал как производителей просто огромен.

Он тупо смотрел на меня, забыв про шампанское в бокале.

– Все это прекрасно, – продолжал я, – но только до тех пор, пока лошади побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить Горохового Пудинга на приз Линкольна.

В ожидании ответа я замолчал. Ответа не последовало. Отец был в шоке.

– В общем, можешь не беспокоиться, – сказал я и понял, что наши отношения никогда уже не будут прежними. “Тридцать четыре года, – печально подумал я. – Только в тридцать четыре года мне удалось поговорить с отцом на равных”. – Если хочешь, я продам твою долю еще до скачек.

Глаза отца постепенно ожили. Он моргнул, уставился на льющееся шампанское и выпрямил бокал.

– Как.., как ты узнал? – В голосе отца звучало скорее негодование, чем удивление.

– Посмотрел бухгалтерские книги.

– Нет.., кто тебе сказал?

– Никто. Просто последние шесть лет моя работа заключалась в чтении бухгалтерских книг и простом сложении сумм.

Он окончательно пришел в себя и сделал несколько осторожных глотков.

– По крайней мере, теперь ты понимаешь, почему мы должны пригласить опытного тренера, пока я не поправлюсь.

– В этом нет нужды, – неосмотрительно заявил я. – Вот уже три недели, как...

– Ты считаешь, что можешь научиться тренингу за три недели? – спросил отец с нескрываемым презрением.

– Если хочешь, да, – ответил я. – Могу. – И прежде чем он побагровел от возмущения, быстро добавил:

– Ведь я воспитывался в конюшнях, ты же помнишь... Я там вырос. И к своему удивлению, замечаю, что мне все дается так легко, как будто я был рожден, чтобы стать скаковым тренером.

Мои слова его не успокоили, скорее он почувствовал в них угрозу своему авторитету.

– Ты не останешься, когда я поправлюсь.

– Нет, что ты. – Я улыбнулся. – Ни в коем случае. – Он фыркнул. Некоторое время отец колебался, но так ничего мне и не ответил, просто перевел разговор на другую тему:

– Я не хочу продавать свою долю Горохового Пудинга.

– Тогда напиши список тех, кого ты можешь продать, – сказал я. – Для начала кличек десять.

– Вот интересно, а кто их купит? Новые владельцы, знаешь ли, не растут на деревьях. А половинную долю труднее продать.., владельцы любят, когда их имена упоминаются в программе скачек и прессе.

– Я знаю многих бизнесменов, – ответил я, – которые рады будут приобрести скаковую лошадь и при этом остаться в тени. Назови мне десять лошадей, а я продам твои половинные доли.

Он ничего мне не ответил, но тут же принялся за работу. Я пробежал глазами по списку и решил не согласиться лишь в одном случае.

– Не продавай Ланкета, – сказал я. Отец вспыхнул.

– Я знаю, что делаю.

– Этот жеребец-трехлетка выиграет не один приз, – сказал я. – Из его карточки видно, что он никак не проявил себя в прошлом году, так что если продать его сейчас, не выручить даже того, что заплачено. Поверь мне, Ланкет выглядит совсем неплохо.

– Ерунда. Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Хорошо.., сколько ты хочешь за свою долю? Отец в задумчивости поджал губы.

– Четыре тысячи. С его родословной это недорого. Годовалым он стоил нам двенадцать тысяч.

– Лучше проставь цены против каждой лошади, – предложил я. – Если не возражаешь.

Он не возражал.

Я сложил список, положил его в карман, взял составленные им заявки и приготовился уходить. Отец протянул мне пустой бокал из-под шампанского.

– Выпей.., мне слишком много.

Я взял бокал, наполнил его до краев и отпил глоток. Пузыри лопались на зубах. Отец внимательно наблюдал за мной. Его лицо все еще оставалось таким же суровым, однако он дважды кивнул головой. Не столь выразительный жест, как трубка мира, но все же своего рода признание.