Перелом

Сказать, что я был потрясен, означало неверно передать то волнение, которое я испытал в данную минуту. За долгие годы практики я научился отличать фальшивое от настоящего, а слова Алессандро сверкали правотой, как бриллиант чистой воды.

– Хорошо, – небрежно ответил я. – По-моему, все правильно. Так и сделаем. А насчет Холста.., вы будете участвовать на нем в скачках учеников в Ливерпуле. И ровно через два дня, в субботу, я дам вам Ланкета на скачки в Тийсайде.

– Я посмотрю их карточки и все обдумаю, – серьезно ответил он.

– Только не Ланкета, – напомнил я. – В прошлом году, двухлеткой, он себя не проявил. Исходите из того, как он прошел испытания.

– Да, – сказал Алессандро. – Я понимаю. Возбуждение вернулось к нему с прежней силой, но теперь оно не было бесконтрольным, и я неожиданно понял, что, пообещав ему помочь, вовсе не собирался отнестись к своим словам серьезнее, чем при составлении письма его отцу. Энсо стремился заставить меня против моей воли предоставить Алессандро как можно больше возможностей участвовать в скачках. Мне стало смешно при мысли о том, что я начал исполнять его требования по собственному желанию.

Это резко меняло план борьбы. Я подумал об Энсо и его отношении к сыну.., и наконец-то понял, как поступить, чтобы Ривера отказался от своих угроз. Но при этом будущее показалось мне куда опаснее прошлого.

Глава 11

В течение всей недели перед скачками на приз Линкольна я проводил вечера у телефонного аппарата, отвечая на звонки. Владельцы скаковых лошадей разговаривали со мной отчаянными голосами. Когда я в четвертый раз услышал, что “нельзя ожидать успеха, пока ваш отец прикован к постели”, я понял, что инвалид основательно уселся за телефон.

Отец обзвонил всех владельцев, принес извинения, предупредил, чтобы они не ждали ничего хорошего, и пообещал, что все будет в порядке, как только он вернется. Он также сказал совладельцу Горохового Пудинга, майору Барнетту, что, по его мнению, лошадь недостаточно подготовлена, и мне пришлось в течение получаса убеждать майора самым проникновенным голосом, что мой отец не видел лошадь в последние шесть недель и поэтому не может судить объективно.

Решив докопаться до истины, я выяснил также, что отец тайком пишет Этти каждую неделю письма с требованием отчетов. Я заставил ее признаться в этом утром в день открытия скачек на приз Линкольна, почуяв неладное только потому, что отец всех владельцев до единого убедил в полной неподготовленности их лошадей. Этти выдало виноватое выражение лица, но она тут же принялась оправдываться, утверждая, что никогда не говорила о “неподготовленности” и что отец сам сделал такой вывод.

Я вернулся в контору и поинтересовался у Маргарет, не получает ли она от моего отца письма с требованием еженедельных отчетов. Она смутилась, но утвердительно кивнула.

Когда я спросил в пятницу Томми Хойлэйка, как он собирается провести скачки, он ответил, чтобы я не беспокоился, так как мой отец позвонил ему и полностью проинструктировал.

– Каким образом? – спросил я, едва сдерживаясь.

– О.., никаких резвых бросков, скакать ровно, постараться не прийти последним, если лошадь устанет.

– Гм-м... Если бы он вам не позвонил, что бы вы сделали?

– Послал бы лошадь резвым броском прямо со старта, – тут же ответил он. – Когда Гороховый Пудинг в хорошей форме, то любит скакать первым. За два фарлонга до финиша я бы ушел вперед, захватил лидерство и молился, чтобы меня никто не догнал.

– Так и сделайте, – сказал я. – Я поставил на него сотню фунтов, хотя почти никогда не играю на скачках. Томми даже рот открыл от изумления.

– Но ваш отец...

– Обещайте мне, что постараетесь победить, – очень любезно сказал я, – или мне придется заменить вас кем-нибудь другим.

Это было оскорблением. Никто и никогда не грозил заменить Томми Хойлэйка. Он неуверенно посмотрел на мое открытое лицо и пришел к выводу, что такое чудовищное заявление я сделал только по своей неопытности.

Он пожал плечами.

– Хорошо. Я попробую. Хотя что скажет ваш отец...

Если верить репортерам, мой отец и не думал помалкивать. Три газеты, вышедшие утром в день открытия скачек на приз Линкольна, цитировали его высказывание о том, что у Горохового Пудинга нет ни одного шанса на победу. “Как бы мне в результате не пришлось держать ответ перед распорядителями Жокей-клуба, – мрачно подумал я, – если лошадь хоть как-то себя покажет”.

За время своей активной деятельности отец позвонил мне всего один раз. В голосе его отсутствовала былая снисходительная самоуверенность, он говорил раздраженно и сухо, и я понял, что наше “шампанское” перемирие закончилось, как только я вышел за дверь его палаты.

Отец позвонил мне в четверг вечером, когда я вернулся из Донкастера, и я тут же рассказал, как все его знакомые помогли мне советами.

– Гм-м... – буркнул он. – Я позвоню завтра администратору ипподрома и попрошу его присмотреть, чтобы все было в порядке.

– Ты навечно захватил тележку с телефоном? – спросил я.

– Тележку с телефоном? Мне никогда не удавалось пользоваться ею по-настоящему. Слишком много больных поминутно ее требуют. Нет, нет. Я сказал, что мне необходим личный аппарат прямо в палате, и после долгих разговоров мне его поставили, правда с задержкой. Естественно, я объяснил, что мне необходимо вести деловые переговоры. Пришлось настаивать.

– Теперь ты доволен?

– Конечно, – невозмутимо ответил он, и по собственному опыту я знал, что у яйца, попавшего под паровой каток, было больше шансов уцелеть, чем у больницы отказать отцу в его требовании.

– Наши лошади не так плохи, как ты думаешь, – сказал я. – Напрасно ты настроен так пессимистично.

– Ты ничего не понимаешь в лошадях, – категорически заявил отец и на следующий день высказал свое мнение о Гороховом Пудинге репортерам.

Майор Барнетт мрачно стоял в парадном круге, выражая презрение и жалость по поводу моей необдуманно высокой ставки.

– Ваш отец посоветовал мне не швырять денег на ветер, – сообщил он. – И я никак не могу понять, почему я поддался на ваши уговоры.

– Если хотите, могу взять вас в долю на половину, – предложил я с самыми благородными намерениями, но он воспринял это как попытку с моей стороны хоть частично возместить потери.

– Естественно, нет, – возмущенно ответил он.

Майор был невзрачным стареющим мужчиной среднего роста, но вспыхивал как порох, если считал, что задето его чувство собственного достоинства. “Верный признак того, что он – неудачник”, – поставил я довольно злой диагноз и вспомнил старую тренерскую присказку: “Лошадей выезжать легче, чем владельцев”.