Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Возвращаюсь к моим семейным делам. Претендент на руку племянницы Тани, Трубецкой, находится здесь. Он вышел в отставку и перешел на гражданскую службу пока еще с ничтожным жалованьем. Отец его умер, оставив дела в невыразимом расстройстве. Оказывается, что у него нет ничего, кроме неопределенных надежд на будущее. Между тем, взаимная любовь наших молодых людей после годового испытания оказалась твердой и прочной. Очевидно, нужно сделать все, чтобы ускорить их соединение, и Лев Васильевич, кажется, решается дать свое согласие на брак. Завтра Таня будет объявлена, вероятно, невестой. Это было бы очень радостно, если бы всех нас не тревожила мысль об угрожающей им бедности. Представьте себе, друг мой, что у Трубецкого нет ничего, кроме шестисот рублей жалования, а Таня может получить от отца никак не более трех тысяч. Между тем, она очень непрактична, очень избалована. Страшно за них, но не правда ли, что нельзя из денежных соображений препятствовать молодым людям соединиться браком?

Если бы Вы знали, дорогая моя, до чего мне здесь тяжело, убийственно грустно и тошно жить. Меня манит деревня, зелень, солнце,-и между тем я все еще не смею надеяться, что скоро попаду в Каменку. Однако же весьма вероятно, что в скором времени я уже не буду иметь сил совладать с собою, и окажется просто необходимым, чтобы я уехал.

Милый друг! Сегодня я буду телеграфировать Вам и просить известий о Вас. Что касается писем, то прошу Вас не давать себе труда писать мне до тех пор, пока не разрешится моя участь и пока я не извещу Вас о том, куда еду: в Каменку или за границу с сестрой.

Простите небрежность писания.

Безгранично Вас любящий

П. Чайковский.

352. Мекк - Чайковскому

Браилов,

22 апреля 1881 г.

Вчера получила телеграмму Вашу, мой милый, несравненный друг, и мне очень совестно,что я доставила Вам беспокойство, но я не писала в Петербург потому, что не знала, сколько времени Вы там пробудете, и считала вернее написать Вам в Каменку и туда послала длинное письмо с просьбою о своих делах.

Судьба не перестает быть жестокою ко мне. Вчера получила очень горькое для меня известие о смерти единственной сестры моей . Вы, кажется, знаете, милый друг мой, что мы с нею давно унте перестали видеться вследствие разных столкновений, но тем не менее эта смерть глубоко огорчила меня, тем более, что она явилась совсем неожиданно. Я ничего не слыхала даже, чтобы она была нездорова, и вдруг вчера несколько телеграмм о смерти. Это очень тяжело.

Мне необходимо съездить в Москву по моим делам, но ужасно не хочется. У меня там столько неприятного теперь, что дрожь пробегает по телу, когда я думаю об этой поездке, а все-таки придется ехать, хотя и здесь очень боюсь оставить без себя.

Приемка сахарного завода сделана, но директор еще не уехал. Я бы очень хотела скорее избавиться от него....

Пишу Вам немного, дорогой мой, потому что думаю, что письмо мое не застанет Вас уже в Петербурге и пропадет.

Как здоровье Александры Ильинишны? Поправляется ли она? Поедет ли за границу Татьяна Ильинишна? [Описка. Следует: Львовна] До свидания, мой милый, бесценный друг. Я бы очень хотела, чтобы Вы скорее приехали в Каменку. Будьте здоровы и веселы. Всем сердцем безмерно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

253. Чайковский - Мекк

Каменка,

29 апреля 1881 г.

Наконец я в Каменке! Вот как это случилось. Я, кажется, писал Вам, дорогой, милый друг мой, о том, что в конце святой недели в Петербург явился Трубецкой (претендент на руку Тани) и возобновил свое сватовство. После некоторых довольно тяжелых колебаний дело разрешилось помолвкой, состоявшейся на Фоминой неделе. На Таню это имело превосходное влияние: она сделалась здорова, весела, счастлива. Но на бедной сестре моей вся эта суета отозвалась новыми ужасными припадками и столь сильными болями в печени, что она кричала и просила убить еe!!! He буду описывать Вам всех ужасных тревог и нравственных страданий, которые нам всем пришлось испытать. Когда ей стало лучше, она начала так сильно тосковать о детях, оставшихся в Каменке, что проектированная поездка в Карлсбад отменена. Доктора советуют при первой возможности отвезти ее в Каменку и уже потом, если хватит силы, за границу. А покамест она непременно желала, чтобы я поспешил в Каменку к детям, которые тоскуют, скучают и хотят, чтобы я хоть отчасти заменил им отсутствующих родителей. Я тотчас же собрался, остановился сутки в Москве (где мне пришлось с большим усилием, но самым решительным образом отклонить энергические требования дирекции Муз[ыкального] общ[ества] о принятии места директора) и сегодня утром приехал сюда. Нельзя выразить никакими словами радость, которую мой приезд доставил детям. Целый день я провел с ними, очень устал и имею силы лишь вкратце известить Вас обо всем происшедшем.

Дорогое письмо Ваше прочитал с величайшим интересом. Дай бог, чтобы аренда удалась!!! Проект условия я, к сожалению,. не могу тотчас же сообщить Льву Васильевичу, ибо он в Петербурге, а посылать боюсь, ибо весьма может статься, что в случае улучшения здоровья сестры он тотчас же приедет сюда, и тогда письмо мое придет в Петербург после его отъезда. Итак, буду ждать его здесь. Простите, ради бога, дорогая моя, за небрежность писания.

Весь Ваш П. Чайковский.

354. Чайковский - Мекк

Каменка,

30 апреля 1881 г.

Дорогая моя! Сегодня я в первый раз после долгого промежутка времени могу написать Вам с несколько более спокойным духом. Как много я пережил в эту зиму! Сначала утрата Алеши, к которой я до сих пор не привык и никогда. не привыкну, потом постановка двух опер, поездка за границу, не принесшая ничего, кроме горестных впечатлений, жизнь в Петербурге около больной сестры, возвращение в Каменку- какая огромная масса всякого рода тревог, волнений и страхов! Я долго не опомнюсь от этих шести месяцев, а охота писать у меня прошла на многие дни. В настоящую минуту я даже не могу представить себя пишущим музыку, да и не до того. Невыразимо грустное впечатление производит на меня опустелый каменский дом. Если б еще можно было надеяться на скорое возвращение хозяев, но, увы! из вчерашней депеши видно, что выздоровление сестры если и предвидится, то в отдаленном будущем. Здесь хозяйство очень страдает вследствие отсутствия Льва Васильевича. Но до чего мне жаль бедных деток, лишенных так надолго родительских ласк; особенно маленького Юрия я не могу видеть без желания прослезиться. Старшие дети стали как-то серьезны и задумчивы; видно, что они понимают, какая страшная опасность угрожала и до сих пор еще угрожает им. Большую перемену я нахожу в Тасе. Она сделалась солиднее, более ровна характером; роль старшей в доме она поддерживает с величайшим достоинством и чрезвычайно заботлива относительно меньших братьев. Все ее добрые качества выступают теперь рельефнее; можно надеяться, что со временем она совсем исправится от своих маленьких недостатков. Я хорошо сделал, что приехал сюда; для детей это все-таки некоторая замена родителей. Целый день я провожу с ними, и мне трудно передать словами, до чего трогательны их ласки и благодарность за то, что я приехал.

Чрезвычайно грустно мне было видеть ослепшую старушку А. И. Давыдову, мать моего зятя, последнюю из декабристок, последовавших за мужьями в Сибирь. Один глаз она потеряла еще в прошлом году; теперь от множества слез, пролитых по случаю смерти государя и разных семейных тревог, она лишилась и второго глаза. Но такова в ней сила религиозного чувства, что бедствие это она переносит с полным спокойствием и смирением перед божьей волей.

Читали ли Вы, милый друг, в журнале “Русская мысль” за этот год повесть Данилевского, называемую “Каменкa”? В повести этой описывается именно наша Каменка в последние годы Александра I. Действующими лицами являются отец, дяди, бабушка моего зятя, Пушкин, живший здесь долго, Раевские и т. д. Повесть написана с знанием дела, но не особенно даровито.

Мне чрезвычайно досадно, что обстоятельства мешают мне поскорее сообщить Вам, дорогой друг, мнение Льва Вас[ильевича] о проекте арендного условия на завод Ваш. Я вижу однако же, что ранее недель двух мне не придется увидеть его здесь, и потому посылаю условие это сегодня же в Петербург. Молю бога, чтобы аренда эта состоялась на выгодных для Вас условиях. Несказанно радуюсь, что у Вас в доме все благополучно. Вряд ли мне придется погостить это лето в Симаках. Я виделся с Алешей в Москве и чувствую, что горе, причиняемое мне разлукой с ним, не только не улеглось, но еще сделалось живее и острее. Он очень огрубел физически, т. е. стал грязен (ибо иначе и быть не может в казарменной жизни), но в особенности морально. Мысль, что четыре года пребывания в солдатчине совершенно исказят все его нравственное существо, просто убивает меня. Через три с половиной года он вернется ко мне, но, увы, уже совсем другим Алешей! Между тем, более чем когда-либо я чувствую, до чего он бы мне был нужен именно теперь, когда у меня накопилось в сердце так много горечи и когда прочные привязанности и привычная обстановка так успокоительно бы могли на меня действовать. Я знаю, что одно присутствие его около меня, сознание, что у меня под рукой существо, безгранично мне преданное и много лет бывшее моим постоянным спутником, придало бы мне много нравственной силы для побеждения грызущей меня тайной тоски и отвращения к делу. Признаюсь Вам, что я боюсь этой тоски, боюсь упасть духом и сломиться. Очень может быть, что болезненное состояние моей души кратковременно, но во всяком случае Алеша был бы мне теперь страшно нужен. Все, что мне напоминает его, действует на меня болезненно тяжело, ибо раскрывает все значение понесенной утраты. Вот почему я боюсь ехать в Симаки, где каждая минута жизни, каждый уголок дома будут постоянно растравлять мою рану.

Воображаю, как бы засмеялся какой-нибудь чужой мне человек, читая эти строки, как бы удивился он, что можно тосковать и страдать по лакее. Но что же делать, если этот лакей был в то же время моим другом и притом столь преданным и любящим! Я поддался хандре, хотя, садясь писать Вам, хотел быть бодрым и спокойным. Может быть, скверная погода увеличивает мою тоску. Как бы то ни было, но я рад, что нахожусь в Каменке. Здесь я чувствую себя ближе к Вам и дома, а это для меня главное. По крайней мере, я имею теперь возможность сбираться с мыслями и отдыхать от суеты и толпы городской.