Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Я отвечал ему очень холодно, что предлагаю ему учиться, как он того хотел, как можно усерднее и вовсе не думать о том, зачем и как я взялся помочь ему в этом деле. Что касается его подозрений, то сказал ему, что мне совершенно все равно, чем он объясняет мои поступки и что разуверять его я не имею ни времени, ни охоты; что же касается того, что он не считает себя обязанным быть мне благодарным, то даю ему полную свободу и в этом отношении. Затем сказал ему, что уезжаю, что видеться с ним не буду, и просил его вообще обо мне не думать, а думать лишь единственно о своем учении. Наблюдение за ним я поручил инспектору Альбрехту.
Не правда ли, странная личность? Что он честен, не глуп и, главное, искренен, в этом нет сомнения. Но что это больной человек и, может быть, очень близкий к полному сумасшествию, это для меня тоже ясно! А каково его подозрение, что я хлопочу об репутации благотворителя?
Слышали ли Вы, дорогой друг, о болезни Ник[олая] Григорьевича? Он серьезно болен, хотя через силу и продолжает исправлять все свои обязанности. Он лечится, но доктора требуют, чтобы он на время предался отдыху и куда-нибудь
Доктора не согласны в определении его болезни. Боткин находит у него расстроенную печень, а московские доктора- почки. Кто из них прав, неизвестно, но Ник[олай] Григ[орьевич] худ, бледен, слаб до того, что жаль и тяжело смотреть на него.
1 февраля.
Вот уже почти неделя, что я здесь, мой малый, дорогой друг! Начиная с вторника, я ежедневно бывал на репетициях оперы. Нужно отдать справедливость Направнику, музыка моя разучена превосходно, и я могу быть уверенным, что в этом отношении будет сделано все, что можно. Зато постановка нищенская. Дирекция театров, истратившая теперь десятки тысяч на постановку нового балета, отказалась дать хотя бы одну копейку для новой оперы. Все декорации и костюмы приказано набрать из старья. Что прикажете делать? Остается надеяться, что хорошее исполнение музыки вывезет оперу. Что меня очень радует, так это то, что все артисты, исполняющие оперу, полюбили ее и делают свое дело не только по долгу; но с любовью и искренним усердием. Теперь успех оперы будет также зависеть от следующего обстоятельства. Роль Иоанны поручена двум исполнительницам: г-жам Каменской и Макаровой. Первая из них и по голосу, и по фигуре, и по игре гораздо ближе к моему идеалу, чем Макарова, у которой есть талант, но нет голоса, и силы которой не соответствуют требованиям партии. Я, Направник и режиссер хотим, чтобы в первое представление пела Каменская, начальство же, т. е. некто г. Лукaшeвич, по личным своим отношениям хочет, чтобы пела Макарова. Этот господин вообще есть величайшее бедствие для театрального дела! Эта бездушная, ограниченная и даже подлая личность заправляет без всякого контроля всеми императорскими театрами и, ни мало не заботясь о преследовании серьезных художественных целей, распоряжается в театре, как китайский богдыхан или шах персидский, повинуясь только своим сумасшедшим капризам или поползновениям подслужиться тому или другому важному и сановному лицу. Чем кончится наше несогласие, не трудно предвидеть. Желание г. Лукашевича будет исполнено, ибо, к сожалению, раз отдавши свою оперу дирекции, я не имею никакого законного права предъявлять к Ней какие бы то ни было требования. Ах, господи, как это гдако,и как я рад буду убежать из этого мира дрязг, мелочных придирок и чиновнической тупости!
Комедия Модеста благодаря энергии актрисы Савиной, имеющей большую протекцию, идет в пятницу 6 февраля. Как странно устроила судьба, что оба наши произведения пойдут на сцене в одно и то же время!
Ради бога, простите, дорогая моя, что до сих пор обстоятельства мешали мне послать Вам комедию брата! Я надеюсь исполнить это в скором времени.
Вчера шла в концерте Муз[ыкального] общ[ества] моя Вторая симфония. Я не был. Говорят, что она понравилась.
До свиданья. Беспредельно преданный
П. Чайковский.
329. Мекк - Чайковскому
Браилов,
7 февраля 1881 г.
Несравненный друг мой! Тысячу раз благодарю Вас за Ваши милые, дорогие письма, которых я получила из Петербурга два, и две тысячи раз прошу простить мне, что сама давно не писала Вам, но у меня здесь столько деловой, насильной переписки, что не остается ни времени, ни возможности для писем по собственному желанию.
Вчера я получила письмо от Коли, в котором он пишет, что они были в последнем симфоническом собрании, где исполняли Вашу Вторую симфонию, милый друг мой, и говорит, что публика настойчиво вызывала Вас, пока кто-то вышел и объявил, что Вы не находитесь в собрании. Тогда вызвали Направника. От себя Коля говорит, что ему в этой симфонии особенно понравилось Andantino marziale. Scherzo и Finale, а говорит, что все другие пьесы в этом собрании были нехороши, что только Стравинский пел хорошо, но и то не хорошие вещи. Я думаю, что это при Второй симфонии ему все другое показалось нехорошо. А я нашла в нем большие успехи в пении. Он только этою осенью начал брать уроки и на рождестве уже очень мило пел некоторые романсы и даже несколько разученных самим одним, без учителя. У него очень недурной баритон и слух отличный. Уроки ему [дает] какой-то ученик консерватории с последнего курса, имени его не помню. Я теперь очень мало занимаюсь музыкою, во-первых, потому, что некогда, а во-вторых, потому, что партнер мой (Данильченко) так плох, как пианист, что играть не аппетитно. На днях однако играли нашу симфонию и часто ли, редко ли я ее слышу, восторг мой не имеет границ. Не вышли ли в четыре руки Ваши Итальянская фантазия и Струнная серенада? Как мне хочется с ними познакомиться.
Пьеса Модеста Ильича теперь уже прошла. Как ее приняли? Как он доволен сам? Как возмутительно слушать все то, что выделывают у нас театральные дирекции. Это хуже, чем в какой-нибудь Турции, потому что и там теперь произвол не допускается, так что не Турцию, а Россию надо отмежевать в Азию. Бедное наше
отечество!...Просто житья нет в нашей бедной России,-счастлив тот, кто может убежать куда-нибудь подальше от нее. Как я понимаю и Вашу жажду, мой бедный друг; дай Вам бог скорее осуществить ее. Насчет Вашего protege Ткаченко, простите меня, милый друг мой, скажу Вам, что он мне очень, очень не нравится и что я бы ему дала совсем другой ответ. Ваш слишком возвышен, слишком великодушен для такой дрянной натуры, а я бы ему дала ответ самый логичный: он не хочет быть жертвой, я не считала бы себя вправе навязывать ему такое положение и предоставила бы ему самому заботиться о себе. Это, во-первых, человек без сердца, потому что, если бы оно у него было, он бы не мог, если бы даже и хотел, не быть благодарным. Во-вторых, человек, должно быть, без всякого образования и нравственных понятий, а начитавшийся всяких книжек и наслушавшийся учения нигилистов. Самолюбие и желание отличаться непомерные, вот он и кувыркается, чтобы обратить на себя внимание и удивлять, по его мнению, отсталые понятия. Такие натуры, на мой вкус, отвратительны, они гроша не стоят, и их, как .дурную траву, следует вырывать из полей. Извините, милый друг, за немножко горячую выходку, но это предмет, к которому я неравнодушна, а кто из нас вернее понимает этого субъекта, покажет время.
Очень мне жаль бедного Ник[олая] Григорьевича. Но. конечно, где ж ему выжить без людей, пусть судьба делает для него, что может, а очень было бы жаль потерять его.
У нас второй день опять холодно, девять и десять градусов мороза. Посылаю Вам, милый друг мой, группу моих четырех молодцов, которую они сделали в прошлом месяце. Макс держит фуражку в руках, чтобы показать, что она правоведская.... До свидания, милый, дорогой мой. С нетерпением жду известий о представлении “Орлеанской девы”. Всем сердцем безгранично любящая Вас
Н. ф.-Мекк.
330. Чайковский - Мекк
С.-Петербург,
7 февраля 1881 г.
Милый и дорогой друг! Я получил сегодня бюджетную сумму по июнь и приношу Вам за нее глубочайшую благодарность.
Наступает последняя неделя моего пребывания здесь. Опера отложена до пятницы 13 февраля. На другой день я, без всякого сомнения, уезжаю. План моего путешествия следующий: я хочу ехать на Вену и Венецию в Рим, куда и прошу Вас, дорогая моя, адресовать Ваши письма (в Hotel Соstanzi).
Грустно мне читать, что Вы и здоровьем не можете в настоящую минуту похвалиться и что неприятности преследуют Вас! Дай бог, чтобы то и другое было скоропреходящим эпизодом Вашей жизни и чтобы поскорее наступила полоса ничем не нарушимого нравственного и физического благополучия.
Репетиции оперы продолжаются. Я нахожу со стороны большинства артистов такое сочувствие к моей музыке, которым горжусь. Но зато начальство, чиновники делают все, чтобы помешать успеху оперы. Я уже говорил Вам, что .дирекция не дала ни одного гроша на постановку оперы. Теперь некто г. Лукашевич, невежественная и жалкая креатура знаменитого барона Кюстера, выдумывает всяческие придирки, чтобы помешать певице Каменской явиться в роли Иоанны, а между тем она необходима для успеха оперы. До чего доходят эти придирки, трудно себе и представить. Вчера на репетиции, узнавши случайно, что в одном месте оперы я ради условий сценических и вокальных перенес одну мелодию из партии Иоанны в партию Агнесы, он заявил мне, что я на это не имею права и должен испрашивать у кого-то на то разрешения!!! Была минута, когда я хотел взять назад свою партитуру и уйти из театра. Направник уговорил меня этого не делать!
Возмутительно, гадко! Хочется бежать куда-нибудь подальше из этого проклятого города, где царит чиновническое самоуправство!
Комедия Модеста пойдет в понедельник девятого. Он тоже вкушает теперь прелесть столкновений с театральной администрацией.
Пошли Вам бог здоровья и спокойствия!
Бесконечно Вас любящий
П. Чайковский.
331. Чайковский - Мекк
С.-Петербург,
11 февраля 1881 г.
Милый, бесконечно дорогой друг! Ради бога, простите, если в эти последние дни моего петербургского пребывания я могу написать Вам лишь краткое уведомление о всем происходящем. Дошло до того, что у меня уже нет в течение всего дня ни единой минуты, в которую я мог бы уединиться и заняться чем бы то ни было. Кроме ежедневных репетиций, бесконечно-долго продолжающихся, у меня бесчисленная масса родных и так называемых коротких знакомых, раздирающих меня буквально на части. Я устал и утомился до полнейшей пpoстpации. Но уверенность в том, что, если останусь жив, буду через неделю уже в Венеции и вообще далеко отсюда у поддерживает меня. Большое удовольствие доставило мне свидание с Львом Васильевичем и Верой, приехавшими сюда третьего дня. Лев Васильевич просит меня передать Вам, дорогая моя, что в настоящую минуту он не знает никого, кого бы смело мог рекомендовать Вам в директоры. Но он скоро возвратится в Киев, а оттуда в Каменку и будет видеться с людьми, которые могут дать ему указания на нужного Вам человека. Письмо, в котором я передал ему Ваше поручение, застало его в Киеве, когда Таня была опасно больна, вследствие чего он не имел времени обстоятельно переговорить с кем-нибудь. Во всяком случае он даст Вам ответ, когда найдется человек, пригодный для Вас.
Комедия Модеста имела успех, но в газетах его больше бранят, чем хвалят, хотя никто не отрицает в нем таланта. Его много раз вызывали и очень дружно приветствовали.
Опера идет послезавтра, в пятницу, а в субботу утром я уезжаю!!! О судьбе моего произведения на первом представлении я буду Вам в субботу телеграфировать.
Бесконечно благодарю Вас, дорогой друг мой, за карточку Ваших симпатичных сыновей. Как они все симпатичны! Вероятно, следующее мое письмо будет из-Вены!
Еще раз благодарю Вас за все!!!