"Перевал Дятлова". Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
«Печка — великое дело», — написал в походном дневнике Игорь Дятлов незадолго до гибели, и был совершенно прав.
В нашей палатке, спасибо газовой печке, температура установилась практически комнатная. И я лишь по контрасту понял, как прохладно было снаружи. Раньше как-то не замечал, вообще не обращал внимания, — не до того, столько вокруг всего интересного.
…Когда-то, в советские времена, пользовались популярностью консервы «Завтрак туриста» — довольно скверного качества, если начистоту, но кто не мог раздобыть дефицитную тушенку, тот брал в походы, на рыбалку и на охоту именно эти банки. Время завтрака давно прошло, да и советские времена тоже, и в палатке нас поджидал «Обед туриста» — приготовленный, что характерно, без использования консервов.
Раскладной стол ломился от самых разных блюд, однако мой аппетит, вот досада, как исчез утром в неизвестном направлении, так до тех
Илл. 38. Скромный походный обед в палатке. Можно разглядеть главное (для меня) блюдо, «грибы по-дятловски», я не мог его не отведать.
Один обжаренный грибок, второй… На вкус ничего, съедобные. И желудок уже не протестует, уже согласен принимать твердую пищу.
В палатке было тепло. И это расслабляло после бодрящего холодка перевала. Сергей Согрин вообще считал, что печка в походе — излишняя роскошь, что перепады температуры только вредят туристам, и тоже был по-своему прав. Вредят. Не хочется выходить на холод, и делать ничего не хочется, и к кедру шагать не хочется… А хочется закрыть глаза и…
…и я закрыл глаза, а когда поднял веки, понял, что невзначай отключился и пробыл в отключке черт знает сколько: Данила и Юры в палатке нет, и стола со снедью нет, уже вынесли, значит, до отлета всего чуть, и меня Данил провел как младенца, и… да где же выход-то из палатки? что-то с ней произошло, словно бы стала больше, длиннее, а вот выход напрочь исчез, наверное, дежурные что-то напутали и не приделали полог из простыней, вместо того наглухо зашили брезент, недотёпы, ладно хоть под ногами валялась финка Коли Тибо — хорошая, острая, на заказ сделанная из инструментальной стали, но что-то с ней тоже произошло странное, как и с палаткой, — вернее, с ее размерами, за текстолитовую рукоять пришлось хвататься двумя руками, иначе не взять, но кое-как ухватился, и туго натянутый брезент развалился, едва его коснулось острие, распался огромной прорехой, и я шагнул наружу: вертолета у палатки не было, и ничего и никого не было, — улетели! бросили! — оставили одного, совсем одного, а сами летят обратно, лежат в отсеке в спальных мешках — холодные, мертвые — да и мне осталось недолго, ну и плевать, зато схожу к кедру, спокойно так схожу, без глупых споров и пререканий, — решил я и пошагал вниз по сугробам, оставляя отчего-то сразу несколько цепочек следов, — смешно, в натуре, словно сороконожка какая-то; палатка и нож выросли в размерах, а вот с головой случилось другое: сжалась, съежилась от холода, стала с грецкий орех размером, и в крохотных полушариях осталось место лишь для одной мысли: к кедру, бля, к кедру! — и я размашисто шагал к кедру, не замечая курумников, вокруг было светло, но небо нависло над Холатчахлем ночное, черное, и творился в вышине дурацкий бильярд: летали огненные шары, и с грохотом сталкивались, и закатывались в лузы, и тихо там гасли, я не обращал внимания, пустое, главное — дойти до кедра… Хрен тебе, не дойдешь, сдохнешь, глумливо сказала Сорни-Най, ее кухлянка была измазана кровью и обшита черепами, и вместо лица тоже скалился череп. Свали, отмахнулся я, тебя вообще нет и не было никогда, ты миф, фольклор и горячечный дятловедческий бред! Обиженная Сорни отвалила, а я уже входил в тайгу, кедров было там до хрена и больше, но нужный долго искать не пришлось — рядом лежали двое припорошенных снегом мертвецов, но оказались живыми: приподнялись, замахали призывно руками, — не спите, сказал я им, подбрасывайте топливо в костер, а я пойду за Зиной, ее непременно надо спасти, вытащить из курумников… сейчас пойду, только передохну минутку, убегался, — сказал и прикорнул под кедром, прижался щекой к коре, она оказалась удивительно теплой… да что там, просто горячей она оказалась — это же печка, изумленно понял я, не хуже газовой, как-то внутрь попал огонь лесного пожара, и сердцевина тлеет, тлеет, тлеет… надо всем рассказать и всех собрать сюда, согреемся и спасемся… И думать не мечтай! это мой священный кедр! — визгливо проорала Сорни-Най и ткнула мне в плечо костяным кулаком. — Нехрен под ним дрыхнуть! Просыпайся, Палыч, просыпайся!
— Просыпайся, Палыч, просыпайся! — кулак ткнул меня в плечо. — Давай, помянем ребят!
— Где коньяк? — очумело спросил я у Сорни… тьфу, у Данила спросил, конечно же.
— Какой коньяк, ты о чем? Поминают только водкой, не чокаясь.
— Надолго я тут отключился?
— Да вроде нет, не больше минуты прошло, как грибками подкреплялся…
Надо же, хрень какая лютая пригрезилась всего за минуту, причем после безобидных жареных шампиньонов… Всё, к грибам больше не притронусь, мало ли что, всякое в жизни случается — вдруг окажется среди них один не совсем безобидный? Лучше опробую рыбные
закуски, выглядят аппетитно.— Не чокаясь! — напомнил Данил, разливая.
И мы выпили за упокой души Игоря Дятлова — совсем как лесник Иван Пашин много десятилетий назад.
Глава 15. Денежный вопрос, или Как меня догнал Холатчахль
Итак, мы выпили за упокой души Игоря Дятлова.
Потом помянули Зину Колмогорову, потом сделали паузу, и как-то сам собой зашел разговор о любимых женщинах, Данил говорил о Гюзель, я о Даше, — выпили за их здоровье, и за то, чтобы никогда они не попадали в такие места и такие ситуации.
Потом помянули Семена Золотарева и сошлись во мнении, что даже наше поколение изрядно измельчало в сравнении с теми титанами, а уж те, кто идет за нами…
Потом… Ладно, не буду перечислять поименно всех, кого тогда помянул (Данил быстро отстал, сказав, что пока еще не в лучшей своей форме после прогулки по курумникам).
Итог был предсказуем. К кедру я не попал.
Случается такое, и нередко: проснешься и не сразу понимаешь, где ты есть и как там очутился.
Вот и я, проснувшись в улетавшем с перевала вертолете, не сразу понял. Показалось, что вокруг вторая серия пригрезившегося в палатке бреда, что вновь угодил в иллюзорный и сюрреалистичный 1959 год. Потому что первым делом увидел лежащий рядом спальный мешок. Не пустой — в тусклом свете, сочившемся из иллюминаторов вертолета, были видны контуры человеческого тела. Нестерпимо захотелось проснуться еще раз, по-настоящему. Ведь именно так, в спальных мешках, вывозили вертолетом с Холатчахля тела дятловцев из первой пятерки.
Наваждение быстро развеялось. Разумеется, рядом лежал не мертвый Рустем Слободин, а Данил, и вполне живой. На него снова напал привязавшийся на Мертвой горе озноб, он прилег, накрылся спальным мешком.
Илл. 39. Обратный путь: задремал, разморило.
Спать после шокирующего пробуждения расхотелось совершенно, и оставшуюся дорогу я провел, наблюдая с высоты, как тайгу наползают сумерки, и она — черная, мрачная — становится еще чернее.
В тот момент я не подозревал, что Холатчахль догонит и меня, причем очень скоро, что недолгий сон в вертолете окажется единственным за трое суток, что… Впрочем, об этом стоит рассказать отдельно и чуть позже.
В этой книге даны ответы на ряд вопросов, возникших у читателей после прочтения «Дороги к Мертвой горе», и на ряд придирок к авторской версии, отчасти справедливых, отчасти не очень. Но отвечал лишь на то, что показалось действительно значимым, а пустые и беспочвенные претензии в основном проигнорирую, уж извините.
Например, на форуме taina.li какой-то суровый дятловед (не иначе как по девичьей специальности лингвист или филолог), заявил: нечего читать эту книгу, дескать, автор сразу же выдает свою некомпетентность тем, что пишет название горы как «Холатчахль»! А в соответствии с правилами мансийского языка надо писать Холат-Сяхыл, и никак иначе!
Лень отбиваться от обвинений такого уровня. По правилам мансийского языка, знаете ли, надо и название речки Ауспии писать иначе: Ауспи-Я. Коротенькое слово «я» у манси обозначает совсем не то, что у русских, а ручей или небольшую реку. Но книга-то написана на русском языке и для русскоязычных читателей, а им нет дела до того, что по правилам чужих языков стоит писать Пари вместо Парижа, Хамбург вместо Гамбурга и Ауспи-Я вместо Ауспии.
Таких придирок много, и рассматривать их смысла нет. Но недавно прозвучала действительно значимая. Вот какая: «Золотарев тащит в трехнедельный поход по глухим местам сумму, эквивалентную, допустим, трем миллионам рублей. Сберкассы отменили как класс? Я когда за грибами иду, больше штукаря не беру…»
Вопрос интересный. И смыкается с тезисами тех дятловедов, кто критикует мое утверждение о вопиющей, бросающейся в глаза нищете Тибо-Бриньоля. Деньги в походе, в тайге и горах, вообще не нужны, уверяют дятловеды. Так что более чем скромная сумма в один рубль, обнаруженная у Николая, совершенно не свидетельствует о его бедности.
Неубедительно. Даже в безлюдной тайге деньги могут внезапно понадобиться (прикупить свежего мяса у охотника-манси, например). Но ведь кроме гор и тайги, дятловцы проезжали через Серов, Ивдель, Вижай и планировали вновь проехать через эти населенные пункты на обратном пути. Магазины, буфеты, столовые там функционировали и советские денежные знаки принимали. У туристов вполне могло возникнуть желание после однообразного походного рациона купить бутылочку пивка, или шоколадку, или хотя бы пирожок. Финансовые активы Коли Тибо потратиться на пиво не позволяли. И шоколад был ему не доступен. Даже на пирожок, скорее всего, пришлось бы с кем-нибудь скидываться.