Перейти море

Он вернулся минут через пятнадцать. Лёка уже не блевала, и даже не лежала – она сидела, поджав колени к груди и обхватив их белыми, бескровными руками. Ее все еще продолжало трясти.

Старик сидел рядом и ласково увещевал ее.

– Ну что ж ты, дочка! – говорил он. – Разве ж так можно?! Зачем же ты это затеяла?

Лёка громко всхлипнула.

– Я… Я не хочу жить! Я ребенка своего убила! – прохрипела она. – Я пьяная была и оставила его на улице. А он замерз. Он ведь совсем ма-а-аленький!

Последние звуки заглушили рыдания, которые тут же перешли в лающий кашель. Лёка схватилась рукой за горло, на котором был отчетливо виден сине-багровый след от веревки.

– Петька, чего стоишь! Воды дай ей! – приказал старик.

Петька отдал Лёке воду, а сам отошел подальше, чтобы не слышать отвратительного запаха, который шел от спасенной им девушки.

– Ребеночек замерз? – сказал старик, глядя, как Лёка пьет воду. – Это страшно, дочка, но в петлю все равно не надо! Грех твой тяжел, но Бог милостив, Он все простить может! Он и тебя простит.

– Я не хочу! – оторвавшись от бутылки, прохрипела Лёка. – Я не хочу, чтобы меня прощали! Я… Я хочу, чтобы Он меня наказал! Я умереть хочу! Я хуже всех. Я Данечку своего убила-а!..

Тут она опять зарыдала, и неожиданно вырвала всю воду, которую только что выпила.

– Глупости, – сказал старик. – Это горе в тебе говорит, дочка! Как успокоишься – поймешь!

– Я… Я не успокоюсь, – прохрипела Лёка и вновь припала к бутылке с водой. – Я потом – опять!.. – она кивнула головой в сторону дерева.

Старик только покачал головой.

– Это не дело, дочка, – сказал он. – Ты вот не хочешь от Бога прощения, а Он хочет тебя простить. И Он хочет, чтобы ты жила.

– З-зачем? Зачем мне жи-и-ить?!

– Не знаю, – голос старика был ласков. – Но если б Он хотел тебя прямо сейчас призвать на Свой Суд, то ты уже умерла бы. А так – ты живешь. Значит – не зря. Значит, Господу ты здесь живая нужна.

Лёка вдруг затихла. Она больше не рвала, не плакала, а лишь громко всхлипывала.

Старик и Петька участливо смотрели на нее.

Прошло десять минут прежде чем Лёка смогла опять говорить.

– Зачем мне жить? – спросила она старика. – Зачем мне жить – теперь?

Лёка не признавала сигарет, но теперь ее голос звучал так хрипло, будто она курила все жизнь.

Старик пожал плечами.

– Откуда мне знать, дочка? Но у Бога ничего не бывает зря. Раз живешь – значит так надо. А ты поживешь, осмотришься и потом поймешь, зачем Господь тебя в живых оставил.

На это Лёка ничего не сказала. Она даже перестала дрожать, и старик решил, что ей, пожалуй, уже лучше.

– Ты где живешь, дочка? – спросил он.

– Не знаю, – ответила она. – Нигде, наверное.

– Отец-мать есть?

– Нет, – прохрипела Лёка. – Отец умер давно, а мама – недавно. Дом пустой остался. Никто там не живет.

– Дом – это хорошо, – заявил старик. – У нас вот с Петькой даже пустого дома нет! Где дом-то?

– В Шахтерском.

– В Шахтерском – это еще лучше! – обрадовался старик. – Здесь в Шахтерский автобус идет. Деньги есть?

– Есть, – кивнула Лёка.

– Вот и хорошо. Сейчас отойдешь, отдохнешь, а через пару часиков мы тебя на автобус посадим. И все, все – домой. Дома, говорят, и стены помогают!

– Только тебе помыться надо! – сказал вдруг Петька. – Запах от тебя!

Лёка уставилась на него, и сама удивилась себе. Раньше она сгорела бы от стыда, застань ее кто-нибудь в таком состоянии. Сейчас же ей было все равно.

– Где помыться-то? – спросила она.

– Тут речушка недалеко! – сказал старик. – Маленькая – полтора метра в поперечнике. Из нее воду не пьют, и рыба там не водится – завод стоки свои в нее пускает. Но помыться можно. Сейчас сходим, потом ты обсохнешь, и – на автобус. Ты встать-то сможешь?

– Не знаю, – прохрипела Лёка. – Попробую.

Держась за ствол дерева, на котором едва не закончила свою жизнь, она осторожно поднялась. Качнулась, но устояла. Потом сделала шаг вперед.

Ноги казались ватными, но ходить она могла.

Часть вторая

Глава 1

Одиннадцать лет назад, уезжая из Шахтерского, Лёка думала, что если и вернется сюда, то – лишь как победитель, с триумфом. Но возвращение оказалось не таким. Незаметно для знакомых, опустошенная и раздавленная, вернулась Лёка в родной дом.

Старый дом встретил ее могильной тишиной, но Лёка даже была довольна тем, что матери уже нет в живых – ей не хотелось никого видеть, и тем более не хотелось отвечать на вопросы.

Ей вообще не хотелось ни говорить, ни двигаться, и потому Лёка, в прошлом большая аккуратистка, не стала освобождать дом от паутины и пыли. Она долго не могла найти себе места – в доме было три жилые комнаты, но Лёке не было комфортно ни в одной из них. Лишь одна комнатушка устроила ее. Много-много лет назад отец Лёки увлекся фотографией и оборудовал себе малюсенькое помещение без окон и с плотно закрывающейся дверью. В этой темной конуре, похожей на склеп, Лёке было почти спокойно, и вскоре она перебралась туда – перетащила диван-малютку, маленький журнальный столик, настольную лампу.

Здесь Лёка и проводила все дни. Просто сидела или лежала на диване, закрыв дверь и включив лампу. День за днем, день за днем…

Ей не хотелось почти ничего. Та, вчерашняя Лёка, с ее любовью к мужскому вниманию, с ее страстным стремлением к жизненному успеху, умерла. Теперешней Лёке было даже странно и непонятно – как это она могла что-то такое хотеть или к чему-то такому стремиться.

Лёка нынешняя хотела только одного – вернуться в тот злополучный день, когда она напилась и оставила своего маленького сына замерзать в коляске. Она хотела этого всеми силами души, но достичь желаемого, конечно, не могла. Она отдала бы все, что у нее осталось, все без остатка, лишь бы только вернуть этот день! Если бы за это нужно было заплатить жизнью, она с радостью умерла бы. Но и ценой жизни нельзя было вернуть прошлое. И от этого в душе Лёки царила плотная, как осенняя туча, непроходящая тоска. С этой тоской она просыпалась по утрам, с этой же тоской засыпала. Но и сны не приносили ей покоя – каждое утро она просыпалась в слезах, хотя и не помнила, что именно ей снилось. Впрочем, ей и не нужно было вспоминать – она без того знала ответ.

Димка перестал ей сниться. Когда-то она была бы этому очень рада, но теперь ей было наплевать. И Станислав ей тоже не снился никогда. Чувства, которые раньше испытывала к нему Лёка, нельзя было назвать любовью, но, в то же время, она относилась к нему хорошо. Она прекрасно помнила о том, что за год их встреч Стас ни разу не обидел ее. Если бы не смерть Даниила, Лёка, наверное, грустила бы о своем погибшем принце. Но острая боль от смерти ребенка напрочь заглушила все остальное, в том числе и боль от смерти его отца.