Перстень Екатерины Великой

– Немедля начинать! – решительно заявил Алексей. – Братья мои уже поднимают солдат. Выйди к ним, матушка! Гвардия тебе присягнет, и преображенцы, и измайловцы на твоей стороне. Сам командир Измайловского полка, Кирилл Григорьевич Разумовский, готов тебе присягнуть.

– Строиться! Строиться! – командовали унтер-офицеры. – Прибыла государыня!

Гвардейцы оправляли мундиры, надевали обсыпанные мукой парики и выстраивались поротно, ожидая появления императрицы.

Наконец в сопровождении группы офицеров появилась Екатерина Алексеевна.

Унтер-офицер первой роты Фрол Копытин, здоровенный детина с луженой глоткой, выпучил глаза и заорал что было сил:

– Ур-ра! Да здравствует государыня!

Его поддержали отдельные голоса, но большинство гвардейцев молчали, с любопытством разглядывая молодую женщину в шитом серебром платье для верховой езды.

Из заднего ряда первой роты донесся чей-то глумливый голос:

– А немочка-то хороша!

Ответом на это был дружный гогот.

Еще кто-то из задних рядов выкрикнул:

– А где же государь Петр Федорович? – но на него тут же прикрикнул унтер, и буян замолчал.

Зато к самому строю подошел Алексей Орлов, внимательно оглядел гвардейцев и проговорил вроде и негромко, но так, что его было слышно и в задних рядах:

– Здорово, орлы-преображенцы!

Ему ответили отдельные голоса, остальные пока молчали, выжидая, чем обернется дело.

– Вот тут кто-то спрашивал, где государь Петр Федорович. Я вам на это отвечу: государь наш со своими голштинцами в Петергофе пирует, собирается идти Данию воевать. Государю Петру Федоровичу до России нет дела, ему прусский король указ. Как Фридрих велит – так он и повернет. А сколько он русских солдат за прусские интересы положит – это ему неважно.

– Ах он, собака немецкая! – донесся из второй роты чей-то выкрик.

Орлов покосился в ту сторону и продолжил:

– А еще я вам скажу, что государь Петр Федорович сильно не любит нашу православную веру. Он хочет у нас немецкие порядки завести, пригласить из Пруссии пасторов, а церкви православные позакрывать, чтобы русскому человеку помолиться негде было. А у монастырей всю землю отобрать, монахам лбы забрить, забрать их в солдаты да вести их в Данию…

– На черта нам та Дания?! – выкрикнул тот же голос из второй роты.

– Что же это деется, братцы! – поддержал еще кто-то. – Неужто мы позволим немецким собакам позорить нашу веру?

– Постоим за веру православную! – кричали уже многие. – Не позволим немцам ее в грязь втоптать!

– А если хотите постоять за веру и за отечество, орлы-преображенцы, – продолжил Орлов, повышая голос, – если дорога вам Россия – присягните на верность государыне Екатерине Алексеевне! Она – верная защитница православной веры и Отечества…

– Это же мятеж! – закричал молодой офицер, стоявший на правом фланге третьей роты. – Мы присягали государю…

Тут же его оттащили в сторону два унтера, и недовольный офицер исчез позади строя. А Орлов выкрикнул, обводя ряды гвардейцев пылающим взором:

– Кому дорога Россия, кому дорога вера православная – присягните государыне императрице!

– Чего ей присягать-то, – пробубнил рядовой третьей роты Демьян Косой, рослый рыжий нижегородец с оттопыренными ушами. – Что муж немец, что она немка – не один ли черт? Он-то хоть мужик, а то бабе присягать – срамота!

– Дурак ты, Демьян! – оборвал его сосед по строю, рассудительный степенный вологжанин. – Она, может, и немка, да православная. Сказывали, когда захворала тяжело, на ладан уже дышала, хотела к ней мать пастора позвать немецкого, а она воспротивилась: не хочу, говорит, в ереси лютеранской умирать, зови ко мне православного священника, а лучше всего – святителя Симеона. И святитель к ней пришел, и помолился за нее, и причастил Святых Тайн, а потом говорит: ты, раба Божия, не умрешь, не пришел еще твой час, а будешь ты долго жить и будешь царствовать к славе православной Руси…

– Неужто правда? – усомнился Демьян.

– Правда или неправда, – ответил вологжанин, – а только братья Орловы обещали каждому, кто присягнет государыне Екатерине Алексеевне, по чарке водки да по два рубля серебром.

– По два целковых? – Демьян заметно оживился. – Ну, коли так, то я за нее! Немка она или не немка – до этого мне дела нет, а два целковых – это деньги хорошие!

– Знамо, хорошие, – и вологжанин, оглядевшись по сторонам, закричал, впрочем, не слишком громко: – Ура! Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна!

К нему присоединились десятки, потом сотни голосов, и через несколько минут Преображенский полк был приведен к присяге.

Орловы с братьями Рославлевыми и Ласунским освободили арестованного Пассека, тут же к ним присоединился Бредихин.

– Господа, – проговорил Рокотов, оглядев поредевшие ряды акционеров. – Я предлагаю начать наше внеочередное собрание. Но прежде чем огласить повестку дня, я попрошу вас встать, чтобы минутой молчания почтить наших уважаемых коллег, которых мы потеряли за минувший месяц. Вы понимаете, что я говорю о Елизавете Петровне Коваленко и о Юрии Борисовиче Муратове.

Бубенцов поднялся, хмуро глядя в стол. Фира Раевская всхлипнула и неловко встала рядом с ним. Петр встал нехотя, ему явно претила эта обычная дань уважения к смерти. Вообще, придя на это собрание, он в основном был занят тем, что демонстративно не замечал жену. Остальные участники собрания поднялись, оглядываясь друг на друга.

Катя удивленно покосилась на молодую женщину, которая сидела в стороне от стола, возле камина. Она где-то ее уже видела – то ли в офисных коридорах, то ли в одной из студий. Довольно привлекательная, но какая-то незапоминающаяся, заурядная, такая, каких встречаешь каждый день, на каждом шагу. Может, мелкая актриска? Что, интересно, она делает на собрании акционеров? Может быть, это не артистка, а сотрудница бухгалтерии, которую Рокотов пригласил, чтобы ознакомить присутствующих с финансовыми результатами?