Первая мрачная ночь

– Когда они приходили?

– Не знаю.

– Как это? Неделю назад? Раньше, позже? Какого числа? Во сколько?

– Да не знаю я! – разозлился старик. – Календарь и часы – детища людей тьмы.

Как по нему Кащенко плачет! Ой как плачет!

– Понятно. А как вы с ними столкнулись? На площадку выходили?

– Да нет же, никуда я не выхожу, – раздраженно изрек Михал Иваныч. – Я в глазок наблюдаю. Надо готовым быть к приходу посланников подземелья! Я знал, что они за ней придут, она ведь была проституткой!

– Подождите, – попыталась утихомирить разошедшегося донельзя Козенко дипломатичная Катерина. – Лица-то вы хорошо разглядели?

– У людей тьмы нет лиц, ибо лица присущи лишь детям света!

Ой как пла-ачет!

– Ладно, пошли, – сказала мне подруга. – Интересно получается: пол у детей подземелья есть, а лиц – нет.

– Стойте, – испуганно прошептал Козенко. – Так меня зачислят в детей света?

– Обязательно.

– Ага, спасибо вам. Только в секту не забудьте сообщить, хорошо?

– Обязательно, – не сговариваясь, повторили мы хором и вышли наконец на освещенную площадку.

Привыкнув к свету лампочки и перестав жмуриться, я повернулась к сумасшедшему:

– А почему вы назвали погибшую проституткой?

– А к ней постоянно мужики шлялись, – равнодушно-спокойным голосом ответил Козенко. Дверь захлопнулась.

– Может, он ее и кончил? – предположила Катька. – От зависти или ревности. А теперь умело под шизика косит. Третьих лиц выдумывает. Приколись, как в этом случае он сейчас над нами потешается?

Глава 18

Дома меня поджидал приятный сюрприз: Танька подметала полы. Сперва эта картина повергла меня в неописуемый ужас.

– Ты что?! – завопила я. – Ковер испортишь!

Но когда Грачева, надувшись, пояснила, что умеет это делать достаточно неплохо, просто-напросто ленится иногда, я успокоилась и порадовалась.

– Слушай, Юль, ты мне подруга? – Вспомнив тапочки и помойку, я мгновенно закивала, точно китайский болванчик. – Сходи ты к своему следователю, расскажи ему про «Тэмпо». Ну пожалуйста! Ведь это несправедливо!

– Нет проблем. Только пообедаю.

Акунинский выглядел уставшим, под глазами синяки виднелись. Заработался, бедный.

– А, Образцова, – совсем он мне не обрадовался, впрочем, правильно сделал. – Что, есть новости под конец рабочего дня?

– Ага. Насчет убитой Колесниковой.

– Ну выкладывай.

Я и выложила. Аккуратненько, двумя пальцами, трогая лишь за самый край – тот край, где не было пятен крови, разумеется.

– Что это? – Я передала всю историю с мусором и сумочками точь-в-точь, как мы сочинили сегодня с Хрякиным. – А с чего ты взяла, что платок, валявшийся в горе мусора, принадлежал покойной? Никак не пойму!

Вот те раз. Я тоже не пойму. А утром ведь казалось, что все так складно…

– Вы опять меня плохо слушали! – накинулась я на ни в чем не повинного следователя. – Этот великолепный шифоновый шарфик был зажат у трупа в руках! Наверняка она схватилась за него, когда ее выталкивали из окна, из чего следует вывод, что шарф принадлежит преступнику. Я, конечно, не оперуполномоченный, – скромно развела я руками, – и не имею права выражать свое мнение, так что судить вам…

– Подожди-подожди-подожди! – заголосил Бориска. – Та-а-ак… Ты сказала, что сунула сей атрибут в мешок для мусора, найдя возле холодильника, в том же месте, где была первая тапочка.

– Не совсем. Сначала была первая тапочка, потом вторая, прижатая холодильником. А с другой стороны из-под холодильника торчал шарф. Пока я ждала, когда явятся ребята и сдвинут его, я шарфик этот подобрала, ну то есть выдернула его из-под металлической громадины. И сунула в пакет. А потом уже, покинув то место, я и заключила, что он был у нее в руках.

– Допустим, – с подозрением в уголках маленьких глаз строго изрек Акунинский. – Но видишь ли, женщину сперва убили, а затем уже сбросили. Почему тогда преступник, которому, по-твоему, принадлежит шарф, не забрал его, а так и скинул вниз вместе с убитой?

Ой, засыпалась…

– Откуда же мне знать? – пожала я плечами. – Может, он и не имеет отношения к убийце. Мое дело – отдать, ваше дело – проверить.

– Ну хорошо, – вздохнул следователь и упаковал шарф в прозрачный пакет с зип-локом. – Это все?

Я покачала головой сперва утвердительно, затем, вспомнив о Грачевой, отрицательно.

– Ты уж определись. Эх, как опостылела эта работа! – вдруг поделился он наболевшим.

– Увольтесь, – предложила я разумный, на свой взгляд, выход.

– Да. А семью кормить кто будет? – Ой. Почему-то мне никогда не приходила в голову мысль о том, что у следователя есть семья. – Тебе легко говорить, ты не работала еще. Да и устроишься после школы – если что, родители всегда подстрахуют, и ты будешь об этом знать, принимая решение об увольнении с работы. А меня куда возьмут? И страховки у меня за спиной никакой нет. Извини, это все так, лирическое отступление от нещадной реальности. Ну рассказывай, что там еще у тебя.

Рассказывать, честно говоря, расхотелось. Я ведь совсем об этом не думала! Что будет с Колей, если его банк прикроют? Куда он пойдет? Он привык к роскоши, к большому достатку. Конечно, и работая на заводе, можно прокормиться, только помянет ли он меня после этого добрым словом?

– Юля, что с тобой? Третий раз спрашиваю, а ты молчишь. О чем задумалась?

– Я вспоминаю, – буркнул мой язык.

– Что?

– Э… Приметы.

– Какие еще приметы?

– Приметы важного свидетеля! Он присутствовал во время убийства! – Ну понеслась… О чем я вообще говорю? Но отступать было поздно.

– Кто присутствовал? А, тот, что предлагал подвезти? Ну какие еще приметы добавишь к высокому, сто пятьдесят два сантиметра, красивому, со шрамом через все лицо, темноволосому с зелеными волосами и лысому. И что-то там еще интересное такое было…

– Хвост, – подсказала я и скромненько кашлянула. – Иногда.

– А! Ну-ну! – развеселился следователь. Хоть настроение человеку подняла, и то слава богу.

– Так что ты там еще вспомнила интересненького?

Изобразив мимикой приступ небывалой грусти, ответила:

– Ничего! То есть я вроде что-то вспомнила, но как шарф нашла в сумке – сразу все забыла. Так обидно, вы себе не представляете!

– А мне-то как обидно! – явно издевался он. – Я только вознамерился добавить в копилку новую примету!