Первая пьеса Фанни

другие. Граф. Но как же остальные, если мистер Фланел... Сэвоярд (шокированный). Флонер Банел!.. Граф. ...если мистер Банел получил все десять гиней? Сэвоярд. О, это я уладил! Так как спектакль великосветский, то прежде всего

я пошел к Тротеру. Граф. Ах, вот как! Я очень рад, что вы получили согласие мистера Тротера. Я

читал его "Веселые впечатления". Сэвоярд. Видите ли, я его немножко побаивался. Он не из тех, кого я называю

доступными, и сначала он держал себя довольно холодно. Но когда я ему

все объяснил, сказал, что ваша дочь... Граф (с беспокойством перебивая). Надеюсь, вы не сказали, что она автор

пьесы? Сэвоярд. Нет, это хранится в глубокой тайне. Я сказал только, что ваша дочь

просила поставить настоящую пьесу настоящего автора и с настоящим

критиком и прочими аксессуарами. Как только я упомянул о дочери, он

стал шелковым. У него самого есть дочь. Он и слышать не хотел о плате!

Пожелал прийти только для того, чтобы доставить ей удовольствие.

Обнаружил человеческие чувства. Я был изумлен. Граф. Чрезвычайно любезно с его стороны. Сэвоярд. Затем я отправился к Воэну; он вдобавок и музыкальный критик, - а

вы говорили, что, по вашему мнению, там есть музыка. Я ему сказал,

что Тротеру будет скучно без него, и он, молодчина, тотчас же обещал

приехать. Затем я подумал, что вам захочется видеть у себя одного из

самых передовых - из тех ребят, которые смотрят последние новинки и

клянутся, что это старомодно. И я залучил Гилберта Гона. Словом,

четверка хоть куда! Кстати (взглянув на часы), они сейчас придут. Граф. До их прихода, мистер Сэвоярд, не можете ли вы сообщить мне

какие-нибудь сведения о них? Это помогло бы мне поддерживать с ними

беседу. В Англии, как вы изволили заметить, я держусь вдали от всего

этого и могу, по неведению, сказать что-нибудь бестактное. Сэвоярд. Что бы вам такое сообщить? Так как англичан вы не любите, то вряд

ли вы споетесь с Тротером: он англичанин до мозга костей. Счастлив

только в Париже и по-французски говорит до того безупречно, что, стоит

ему раскрыть рот, в нем немедленно узнают англичанина. Очень остроумен

и тому подобное. Делает вид, будто презирает театр, и говорит, что люди

слишком носятся с искусством.

Граф крайне возмущен.

Но, понимаете ли, это он только из скромности, ведь искусство - его

специальность... и, пожалуйста, не дразните его Аристотелем. Граф. Почему бы я стал его дразнить Аристотелем? Сэвоярд. Ну, этого я не знаю, но так уж принято его дразнить. Впрочем, вы с

ним поладите: он человек светский и неглупый. Но вот с Воэном следует

быть осторожным. Граф. В каком смысле, разрешите спросить? Сэвоярд. Видите ли, Воэн лишен чувства юмора, и, если вы с ним шутите, он

думает, будто вы умышленно его оскорбляете. Заметьте: это не значит,

что он не понимает шутки. Нет, шутку он понимает, но она ему неприятна.

От комической сцены ему становится тошно, он уходит из театра сам не

свой и шельмует всю пьесу. Граф. Не кажется ли вам, что это очень серьезный недостаток для человека его

профессии? Сэвоярд. Еще бы! Но Воэн честен, он не заботится о том, нравится ли

кому-нибудь то, что он говорит, или не нравится. А вам нужен хоть один

человек, который будет говорить то, чего никто другой не скажет. Граф. Мне кажется, что в данном случае принцип разделения труда проведен

слишком основательно - как будто честность и прочие качества

несовместимы. А можно узнать. какова специальность мистера Гона? Сэвоярд. Гон - интеллигент. Граф. А разве не все они интеллигенты? Сэвоярд. Что вы! Боже сохрани! Вы должны быть осторожны в этом отношении. Я

бы не хотел, чтобы меня кто-нибудь назвал интеллигентом; и вряд ли это

придется по вкусу хоть одному англичанину! Интеллигенты, знаете ли, в

счет не идут, но тем не менее важно их залучить. Гон - из молодых

интеллигентов. Он сам пишет пьесы. Он полезен, потому что разносит

старых интеллигентов, которые ему мешают. Но можете мне поверить, что

ни один из этих трех молодчиков, в сущности, не имеет значения. Флонер

Банел - вот кто вам нужен. Банел - действительно представитель

английских зрителей. Если пьеса ему нравится, можно поручиться, что она

понравилась бы и сотне тысяч лондонцев, узнай они только о ней.

Вдобавок, Банел знаком с закулисной стороной театра. Мы его знаем, и он

нас знает. Он знает все входы и выходы, знает, чего хочет, знает, о чем

говорит. Граф (с легким вздохом). Должно быть, умудрен годами и опытом? Сэвоярд. Годами! Я бы ему дал двадцать лет, никак не больше. Но в конце

концов, это ведь работа не для стариков, не так ли? Быть может, Банел и

не задирает нос, как Тротер и прочие, но к нему я прислушиваюсь больше,

чем к кому бы то ни было в Лондоне. Он рядовой обыватель, - а это как

раз то, что вам нужно. Граф. Я готов пожалеть, что вы не удовлетворили требование этого

джентльмена. Я охотно заплатил бы пятьдесят гиней за здравое суждение.

Как бы он не подумал, что его обсчитали! Сэвоярд. Пусть думает. Это уже чересчур - запрашивать пятьдесят. В конце

концов, кто он такой? Всего-навсего газетчик. Это для него большая

удача - заработать десять гиней. Я уверен, что за такую же точно работу

он частенько брал полфунта.

Фанни О'Дауда стремительно выходит из-за занавеса; она

возбуждена и нервничает. Девятнадцатилетняя девушка в

платье той же эпохи, что и костюм отца.

Фанни. Папа, приехали критики! Один из них в треуголке и со шпагой, как...

(Замечает Сэвоярда.) Ах, простите! Граф. Это мистер Сэвоярд, твой импресарио, моя милая. Фанни (протягивая руку). Здравствуйте. Сэвоярд. Очень рад познакомиться с вами, мисс О'Дауда. Пусть треуголка вас