Первая скрипка для злого доктора

– Всё! – объявляю спустя пару минут, отправив письмо. – Я закончила!

– Ну наконец-то! Иди сюда! – Антон чуть ли не вытаскивает меня из-за стола, перехватывает и, донеся до кровати, роняет на нее, а сам устраивается сверху.

– Господин кардиолог, вы совершенно не следите за состоянием моего сердца, – шучу, смеясь и ахая под его поцелуями.

– А что там с твоим сердцем? – он дёргает в разные стороны полы моей блузки, прижимается губами к груди.

– Ну вы только послушайте, как оно колотится! Это всё ваша вина! – прижимаю его голову к себе, сходя с ума от покалывающей кожу проступившей к вечеру на его подбородке щетины.

– Кажется, мне нужно провести полный осмотр, да? – Антон прищуривается, медленно ведя пальцами от моей шеи вниз. – Перкуссия, пальпация, аускультация…

У меня непроизвольно вырывается стон.

– Как ты сексуально это произносишь, просто сил нет! – выдыхаю ему в губы. – Учти, если ты говоришь такое же своим пациенткам…

– Только тебе, моя ревнивая скрипачка, – мужчина усмехается. – Только тебе. Всегда.

Я закидываю руки ему за шею и растворяюсь под его поцелуями, встрепенувшись только один раз.

Когда Антон придавливает меня к кровати и останавливается буквально за секунду до.

– Я люблю тебя! И хочу ребёнка от тебя! – вибрирующий от эмоций и напряжения голос отдаётся во всём теле, сжатом, как тугая пружина, готовом взорваться.

– Антон… – обхватываю его руками и ногами, вжимаясь в крепкий торс.

– Люблю тебя! – он срывается в движение, тяжело дыша и так прижимая к себе, что становится одновременно невероятно хорошо и чуточку даже больно.

И я зажмуриваюсь, утыкаясь ему в плечо и ловя ртом воздух от удовольствия, растекающегося по телу.

– Ты серьёзно хочешь ребёнка? – спрашиваю его тихо, когда дыхание успокаивается, но мы продолжаем лежать, тесно переплетясь и не отпуская друг друга.

– Серьёзнее некуда, – он ловит мое взгляд, нежно, очень мягко целует. – А ты? Как ты на это смотришь?

– Я не против, – отвечаю, помедлив.

– Правда?! – Антон даже приподнимается на руках, вглядывается в моё лицо.

– Конечно, правда, – смеюсь от неожиданности.

– Господи, Алёна! – он тоже смеётся, снова подминает меня под себя. – А я почему-то думал, что придётся тебя уговаривать! Кажется, мне стоит постараться, пока ты не передумала!

– Я не передумаю, – улыбаюсь ему и тянусь за очередным поцелуем.

Глава 24

Алёна

Весна наступает именно такая, как и должна быть – с цветущими в садах и на аллеях яблонями и вишнями, роняющими розоватые лепестки на тропинки. От озера уже тянет не ледяной промозглостью, пробирающей до костей, а лёгкой прохладой, такой приятной в летнюю тяжёлую сухую жару, до которой осталось совсем немного. На музейной территории высаживают цветы, раскрывают укутанные на зиму розы. Всё оживляется, скоро над «аптекарским огородом», где у нас выращивают душистые травы, и над столетними липами, стоящими за музеем, загудят пчёлы.

Вову выписывают из больницы спустя полтора месяца. Его бабушке всё-таки приходится рассказать кое-что, хоть и не до конца. Здоровье у неё и так ухудшилось, и Антон встревоженно ходит к ним, как на работу, два-три раза в неделю, чтобы проверить, как она себя чувствует.

Одно хорошо – Юрий Владимирович, которого мы держали в курсе всей этой истории, надавливает сначала на мэра города, а потом и на президента республики. Выделяют бюджет, и бараки, в которых жил мой ученик, расселяют. Вове с Варварой Андреевной дают двухкомнатную квартиру в доме, принадлежащем заводу.

– АлёнМихална, я побежал, – мальчик после урока торопливо складывает скрипку в футляр. – Я Иосифу Давидовичу ещё обещал, что приду покажу ему «Серенаду».

Вот и ещё одно поколение продолжает учить ту самую серенаду...

Моего учителя тоже выписали, но здоровье его так и не восстановилось, и он пока продолжает сидеть на больничном. И бурчать, что безделье убьёт его быстрее работы. Может быть поэтому старый скрипач стал привечать Вову, хотя давно уже не работает с детьми.

– Беги, беги, – улыбаюсь вслед ученику. – Мне и самой пора.

– А вы куда? – приостанавливается он. – В музей?

– Нет, на кладбище, – усмехаюсь, качая головой.

Я действительно вот уже месяц, с тех пор как окончательно сошел снег, который у нас иногда лежит чуть не до мая, хожу по заросшему старому городскому кладбищу, пытаясь отыскать хоть какие-то следы плиты с ангелом, упоминавшейся в письме.

Моя находка производит хоть и небольшой, но всё же фурор в музыкально-историческом сообществе. Почерковедческая экспертиза подтверждает, что письмо принадлежало матери композитора, и теперь оно выставляется под стеклом в постоянной экспозиции нашего музея.

Но найти могилу у меня пока не получается.

Вот и теперь брожу в тени вековых раскидистых дубов, сквозь листву которых просвечивает яркое солнце. Здесь тихо, как-то уютно – как ни странно говорить такое о кладбище – и скорее похоже на парк.

– Так и подумал, что успею застать тебя здесь, – старческий, чуть надтреснутый, привычно насмешливый голос вырывает меня из размышлений.

– Иосиф Давидович! – поворачиваюсь и спешу к старику, стоящему на широкой тропе. – Что вы здесь делаете? Вы на такси, надеюсь, добирались, а не на трамвае?! Как чувствуете себя?

– Ай, ну что ты сразу делаешь мне нервы, девочка, – отмахивается профессор. – Я, конечно, старая развалина, чей земной путь таки подошёл к своему завершению, но не надо делать из меня инвалида!

– Ну что вы опять, как я не знаю… – хмурюсь, предлагая учителю локоть, на который он тяжело опирается. – Антон ведь сказал вам, что…

– Девочка, эти врачи ни в чём не разбираются, – ухмыляется старик. – Поживёшь с моё, тоже поймёшь.

Мы медленно идём по тропинке, пока я не соображаю, что Иосиф Давидович уводит меня от выхода.

– У вас была причина, чтобы прийти сюда? – уточняю с любопытством.

– Естественно, была, – брюзгливо отзывается старик. – Чего бы иначе я тащился в такую даль!

Прикусываю язык и продолжаю подстраиваться под неторопливые шаги, пока Иосиф Давидович не останавливается.

– Сюда, – сворачивает по тропинке, прихотливо вьющейся среди могил, проходит ещё немного, доходит до каменной, позеленевшей от времени и поросшей мхом скамьи и останавливается, тяжело опускаясь на неё.

Оглядываюсь по сторонам. Здесь, в этой части кладбища я ещё не была.