Первое апреля октября

В тех травах, в которых мы с Ней идём, в том воздухе, который вдыхаем, разлита благость единения и трепетного ожидания чуда. Мне так хорошо с Ней!

И так плохо без Неё.

3

Много звуков. Они очень слабы, потому что приносятся из дальнего далека и ничего не могут сказать уху. И света тоже много. В мерцании зарниц Её лицо несказанно тревожно, и, как мне кажется, Она чего-то ожидает. И боится того, что ожидаемое случится.

Я утешаю, но Она, кажется, не слышит меня.

И тогда я кричу от боли, от невозможности сказать Ей всё.

А что ещё я могу для Неё сделать…

4

Иногда, мне кажется, я вижу как Она плачет. Но когда Её рука касается моего горящего лица, — это как прикосновение нежданно тёплого родника, смывающего с души накипь непонятной тоскливой грусти. И тогда я не знаю, плакала ли она. Или это мои собственные всхлипы и стоны.

Да нет же, какая глупость!

С чего бы это?

Милая, милая, что с нами случилось? И отчего случилось так неправильно?! Какие препятствия встают между нами? Горы тают в сизой дымке далеко на востоке — им не до нас. Ветер — наш союзник. Невидимое солнце согревает.

А радости — нет. И что-то гнетёт душу и тело, прижимая к земле.

5

Не помню, какое сейчас должно быть время года. В том краю тёплого света, в который Она иногда увлекает меня за собой, нет никакого понятия о времени и стихиях. Там есть только свет. И птицы. К сожалению, я не умею летать, а потому могу только слушать их призывные клики, падающие с неба сквозь дождь.

Дождь?..

Разве бывает дождь в отсутствие туч, способных его исторгнуть?..

Я напишу ей стихи. Я обязательно напишу ей стихи, как делал это однажды. Говорили, что у меня есть слог…

Но если даже и нет, если надо мной посмеялись или просто сказали так из жалости, я всё равно напишу ей. Она не станет смеяться, я знаю.

«Ах, милая, мы с вами так…»

Нет…

«Ах, милая, когда мы с вами вместе идём аллеей, и рука в руке…»

Я всё равно их напишу!

«Вдруг дивный свет, так трепетно алея, рождается в притихшем далеке…»

Меня обманули. Надо мною посмеялись. У меня нет слога…

И слова бессильны.

Мы гуляем с ней в дивном саду, в окружении лип и акаций. Мне очень хочется взять её за руку, но я не смею. Не смею…

Право, я, кажется, никогда не смогу открыться ей в своих чувствах.

6

Матушка любила повторять, что я слишком — не по-мужски — чувствителен и слаб. Наверное, она была права, потому что я не могу произнести ни слова. Не могу сказать Ей, не могу выразить. Язык в моём пересохшем от волнения рту словно приклеен к нёбу клеем робкой нерешительности.

Но как это странно, всё же, — не уметь объяснить единственной и такой влекущей деве свои чувства. Неужели отец наш Адам был так же безмолвен пред матерью Евой?

Но я же мужчина, я победитель! Неужели не смогу я победить собственную робость?!

7

Я люблю тебя! Я совершенно точно знаю, что люблю тебя.

Нет, не только потому, что ты — единственная женщина, а я — последний мужчина, отнюдь. И в череде самых прекрасных женских лиц я сразу отличу твой лик — исполненный бесконечной доброты, отчего-то немного печальный, с этим (моим любимым) непослушным чёрным локоном, спадающим вдоль виска…

Она кладёт руку мне на плечо, и мы танцуем. Танцуем до утраты всякого представления о пространстве вокруг нас, теряемся в переплетениях света и тьмы, в отражении свечей. Сердце замирает и как будто исчезает, растворившись в груди, в крови, в чувстве вечного ожидания счастья.

И кружится голова.

И немного мутит почему-то.

8

Наконец-то я услышал Её голос! И теперь точно знаю, что Она любит меня, любит! О, Господи, кажется, я счастлив, я безмерно счастлив!

Она склонилась к моему лицу, так, что я ощутил слабый запах Её одежд (отчего-то мне почудился аромат ладана), почувствовал на своей щеке прикосновение Её волос. И прошептала в самое ухо:

— Милый…

И ещё что-то, но очень тихо, так, что я не расслышал. Но разве мало одного этого слова — «милый»?! Разве не о многом оно говорит сердцу, которое так долго томится, так сладко замирает в предчувствии и вдруг несётся вскачь при одном воспоминании о Ней?

Мы безумно долго вместе, в этом утратившем себя мире, — кажется, целую вечность.

Мне хочется кричать от восторга, но здесь слишком мало воздуха — я не могу набрать его полную грудь. Если бы Её не было рядом, я бы решил, наверное, что умираю от удушья.

Но что за глупая идея! Если я и могу умереть, то только от любви!

9

Не помню, как мы попали на этот остров. На эту скалу. Наверное, я прилетел вслед за Ней.

Что значит — прилетел?.. Я умею летать?..

А что же тут удивительного, ведь я люблю и любим! Говорят же, что любовь окрыляет.

Мы стоим на самом краю скалы, у обрыва, над которым даже дышать становится жутко, не то что заглянуть в него. Но нам не страшно. Вытянув руки, ловим в ладони ветер. Если его схватить, он затихает в руках тёплым, робким птенцом. Тогда можно раскрыть ладони и выпустить его обратно; и он улетит, благодарно коснувшись щеки крылом.

Восхитительное чувство лёгкости! Мне никогда ещё не было так легко и столь беспечно хорошо.

А в небе, где медленно и тихо тлеет закат, кружатся и кричат на разные голоса птицы. Белые, розовые и голубые, как само небо, с которым сливаются до того, что их почти невозможно различить, они словно прозрачны. Как это прекрасно и необычно! Я обязательно напишу потом картину. Ещё раз прилетим с Ней сюда, и я напишу. И Её на фоне заката — мою белую, белую и прекрасную птицу…

Лёгким облаком Она вдруг поднимается в воздух, над пропастью, так беспечно, словно под ногами Её — твердь.

Куда же ты? Не улетай! Постой!..

Ах, какой же я глупый, право! Ведь у меня есть крылья! Я должен лететь за ней, туда, в небо. Она зовёт. Она улыбается мне.

Запись № 9

о смерти пациента военно-полевого госпиталя

Дата поступления: 24 октября 1914 года.

Фамилия: неизвестна