Первое грехопадение
Шрифт:
– А ты, Коля, за лето изменился. Не заметил?
– Я в зеркало раз в год смотрюсь.
– Я не шучу. Ты какой-то серьёзный стал и... взрослый.
– Ты тоже изменилась.
– Как?
– Ты... ты красивее стала.
– Скажешь тоже, - она отвернулась, но пальцы мои сжала крепче.
– Конопатой была , конопатой и осталась... Побежали, а то ребята далеко ушли.
Ребят догнали почти у самой дороги и там попрощались. Я долго смотрел ей вслед, пока она, вместе с ребятами, не скрылась за поворотом. Всё - до последней жилочки - во мне ликовало и пело. Завтра я снова увижу её и послезавтра тоже, и так будет каждый день. И тревога,
А сказав Галке, что она изменилась и стала красивее, я нисколько не лукавил. Её серые, искристые глаза стали ещё ярче, ещё глубже, а стройная фигурка, недавно похожая на мальчишескую, вдруг потеряла свою угловатость и приобрела мягкие плавные очертания. Как же быстро могут изменяться эти девчонки!
В школе наш класс ожидала прямо-таки сногсшибательная новость: Серёжка Кузьмин бросил школу. Девчонки, всегда и всё знающие, шептались между собой по углам и многозначительно поглядывали на нас, мальчишек, словно и мы был в чём-то замешаны. Но вскоре узнали все. Посёлок - он и есть посёлок, да ещё такой маленький как наш: любая новость здесь распространяется с невероятной скоростью.
Оказывается, тётка Варвара прихватила в своей бане Серёжку и всем известную в посёлке молодую разбитную вдовушку Ленку Козлову. Ленку она оттрепала за волосы, а Серёжку отвозила вожжами. "Если начал по бабам бегать, - сказала она, - место тебе не в школе, а на лесосеке". Через неделю директор школы Иван Григорьевич сам сходил к Кузьминым (седьмой класс всё-таки, выпускной!), но тётка Варвара была непреклонна. Она твёрдо заявила: "В школу не пущу - от греха подальше. Прохфессора из него всё одно не выйдет, а сучки рубить - шести классов хватит".
Несколько дней в посёлке посудачили, посплетничали, и на том всё закончилось. Как-то я встретил Серёжку у магазина, куда он пришёл купить папиросы. На голове его красовалась кепка "шестиклинка", на одно плечо был накинут синий шевиотовый пиджак, брюки заправлены, хотя и в старые, но до блеска начищенные хромовые сапоги с "гармошкой". Ни дать ни взять - первый парень на деревне. Куда мне теперь до него! Он хлопнул меня по плечу и сказал:
– Привет, кореш! Грызём науку?
В его нагловатых глазах я не увидел даже тени смущения и озабоченности: напротив - он был доволен и весел.
– В школу не тянет?
– спросил я его.
– Ну, ты даёшь! Мне эта школа вот так обрыдла!
– он резанул ребром ладони по горлу.
– В бригаде лучше, там мужики серьёзные. Если припрёт, можешь к нам приходить - ты тоже справишься.
– А ты что, бригадир?
Серёжка хохотнул:
– Пока ещё нет...
На освободившееся место за моей партой сразу же пересела Галка, и это никого не удивило. Теперь мы сидели рядышком, локоть к локтю, плечо к плечу, склоняясь над одним и тем же учебником, хотя у каждого были свои. Как-то перед началом уроков Галка вытащила из портфеля книгу и протянула мне:
– Совсем забыла... Я ещё в Пихтовке её купила. Смотрю: стихи... Ты же их любишь?
Я кивнул и взял книгу. Бледно-голубая обложка, берёзовые серёжки по всему полю и имя автора: Сергей Есенин. Я читал Твардовского, Ошанина, Щипачёва и других известных поэтов, но это имя мне ни о чём не говорило. Я повторил его ещё раз, но уже вслух:
–
Сергей Есенин...Как-то светло и чисто прозвучали эти два слова, и мне почудилось: свежий осенний ветерок прошелестел по классу...
– Ты уже читала?
– Нет ещё, не успела.
– Хорошо, - сказал я.
– Прочитаю - сразу верну.
– Нет-нет, это подарок, - и, не принимая моих протестов, Галка сама затолкала книгу в мою сумку.
Дома я открыл книгу... и забыл обо всём на свете. Если бы не выключили свет, я читал бы до самого утра. И утром - ни свет, ни заря - вскочил, помог маме по хозяйству, наскоро переделал уроки - и снова за книжку. Весь "пламень чувств", хлынувший в мою душу с её страниц, до той поры только смутно ощущаемых, потряс меня. Временами я вскакивал и, сунув книгу под мышку, ходил по комнате, нашептывая слова, легко и свободно проникающие в самое сердце. За три дня я перечитал эту необыкновенную книгу несколько раз, запомнив почти без усилий едва ли не половину стихотворений. Те стихи, которые взволновали меня больше всего, я заложил закладками, вырезанными из обрезков ткани, оставшихся от Галкиного платья.
На уроке я передал Галке книгу и шёпотом сказал, чтобы она прочитала отмеченные мною стихи.
– Тебе они тоже понравятся, - и с угрозой добавил: - Не понравятся - поколочу.
– Ещё посмотрим, кто кого, - рассмеялась она.
Под крышкой парты Галка открыла книгу, увидела закладку и ойкнула.
– Это же от моего платья!
– Ну да, из обрезков, - немного смутившись, сказал я, и Галка одарила меня понимающим взглядом, потом шепнула: - Мне бы тоже не мешало что-нибудь такое...
– Ладно. Сейчас оторву от рубахи полоску.
Галка не выдержала и громко прыснула. Все оглянулись на нас, а учительница погрозила указкой и пообещала рассадить нас, если ещё услышит, что мы шепчемся. Мы притихли.
Через некоторое время Галка опять открыла книгу и стала читать. Мне было интересно наблюдать за ней: почувствует ли она то, что чувствовал я, читая пронзительные, непостижимо каким образом сложенные в строчки слова? Мы произносим и слышим их каждый день и почти не задумываемся над тем, как они звучат! И вдруг находится человек, который волшебным образом превращает те же самые слова в песню, в музыку и которые уже невозможно читать и слушать без восторга, грусти, а порой и слёз.
Я увидел, как вспыхнули румянцем Галкины щёки, и вот уже что-то неслышно шепчут губы... Я не ошибся: её, как и меня, заворожило волшебство есенинских строк. Неожиданно она откинулась на спинку парты и прошептала:
– Не могу сейчас... Эти стихи надо читать одной. И вслух.
Через два дня она принесла книгу и сказала:
– Жаль, фотографии нет. Он должен быть очень красивым, верно?
– Да, - согласился я и поразился её неожиданному выводу.
– Он должен быть красивым.
Наша дружба с Галкой развивалась стремительно. Мы словно навёрстывали упущенное время и почти всегда и везде старались быть вместе. Помогали Валентине Ивановне выпускать школьную стенгазету, участвовали в художественной самодеятельности, бегали на лыжах, ходили в кино. Иногда, прямо с утра (старшеклассники учились во вторую смену), она приходила к нам домой, и мы вместе готовили уроки или читали книги. Какое-то время она держалась немножко сковано, но, как всегда, быстро освоилась и уже смело называла маму "тётей Лизой". И меня звала к себе, но я так и не смог решиться, стесняясь своего затрапезного вида.