Первый инженер императора – I

— Свиридонов Олег Евгеньевич, — представился мужчина. — Начальник темницы и ответственный за исполнение приговора.

— То есть палач? — уточнил я.

Олег Евгеньевич усмехнулся, чуть прикрыв глаза. Было видно, что мой вопрос слегка его развеселил.

— Палач — это тот детина, с которым ты хотел тут в кошки-мышки поиграть, — ответил он, не соблюдая ни единой формальности. — Смею заметить, что если бы он ухватил тебя за шею, то, скорее всего, свернул бы, не думая.

— То, что он думать не любит я уже понял.

Олег Евгеньевич снова хмыкнул, а губы тронула тонкая и едкая улыбка.

— Будешь говорить почему закон старый нарушаешь или нет?

— Что конкретно я нарушил? — спросил я. Да, я знал, что все, что связано с наукой, прогрессорством и развитием тут под запретом, но хотелось бы понять конкретнее. Почему-то среди местных жителей никто точно не мог мне ответить.

Олег Евгеньевич вздохнул.

— Ты правда хочешь, чтобы я тебе это сказал или придуриваешься?

— Действительно хочу знать.

— Согласно Императорскому Слову от две тысячи четыреста девяносто пятого года июля месяца, двенадцатого числа — все научные разработки прекращаются и встают под запрет. Всякий, кто будет продолжать идти вопреки Указу — должен быть незамедлительно казнен без суда и следствия.

Ну, приплыли. То есть покойный император просто так запретил все, что касалось технологического и развития в общем, чтобы… что? И… две тысячи четыреста девяносто пятого года… это что, с момента, как я уснул прошло более четыреста семидесяти лет?!

Вопрос хороший, нужно будет изучить, но сейчас есть более насущные проблемы.

— Так, — сказал я. — А я тут причем?

— Есть свидетели. Множество. Что ты собирал какие-то механизмы в заднем помещении кузницы.

Я открыл было рот, чтобы возразить, что мало ли что там за механизмы в кузнице могут быть. Чай для простого народа стараюсь, однако Олег Евгеньевич поднял палец, не дав мне сказать ни слова.

— Я бы рад был закрыть на эти слухи глаза, потому что народ у нас… темный, дремучий. Им кузнечные меха покажи, так все — темное колдунство. А про царский самовар я вообще молчу. Но есть одно маленькое «но».

Я поднял бровь в немом вопросе. Внутри себя я догадывался о чем могла идти речь и даже признавал, что был не прав, но виду не подавал.

— Маленькие механические заводные волчки, которые ты подарил бедным детям недалеко от храма. Признаю, действительно увлекательные штуковины, особенно в наше время. Сам-то я не застал тех времен, когда кареты по небу летали, а ты, думаю, о них и не слышал даже.

Я отрицательно покачал головой. Летающих карет я действительно не застал. У нас были самолеты, вертолеты и даже ракеты. А вот кареты… нет, такого не было. А если карета, то к ней еще и лошадь летающая нужна была. Ну, точно глупости же.

— Их мог дать кто угодно, — спокойно возразил я.

— Да в том-то и дело, что да. И я готов бы был и на это закрыть глаза, но сопоставив эти два факта вырисовывается один простой вывод: ты нарушил Указ, в котором четко было сказано, что все разработки запрещены. Я половину из того, что там написано не понимаю, но четко знаю одно — твое дело уже решено на закрытом судебном заседании. Завтра на рассвете тебя повесят.

От удивления у меня даже брови нахмурились, и нижняя челюсть приоткрылась.

Мало того, что это звучало как бред, так еще и сразу на эшафот определили. Какое-то закрытое судебное заседание. А судьи — кто?

— Прошу прощения? — сказал я, не скрывая удивления. — Вот так сразу?

— У нас по-другому не делается, Саша, — ответил он мне, пожав плечами. — По большому счету я вообще делаю тебе одолжение только тем, что сейчас с тобой разговариваю, а не веду прямо к петле. Можно было бы еще положить на стол, приковать кандалами и попросить Ваську тебя попытать, чтобы узнать кто тебя надоумил на подобное.

— А кто-то должен был? — спросил я, хмыкнув.

Олег Евгеньевич пожал плечами.

— Кто знает?

Дело дрянь. Если меня уже каким-то там тайным закрытым судом определили прямо на тот свет, то единственным вариантом выкрутиться было попробовать как-то достучаться до царя. Потребовать обжаловать решение этих незримых вершителей судеб.

— Я имею право на последнюю просьбу, которую вы обязаны выполнить, Олег Евгеньевич?

Внутри меня таилась надежда, что здесь, как и в моем времени действовало золотое правило. Задержанному — один звонок. Осужденному на смертную казнь — последняя просьба. А в одной книге я как-то читал такую фразу: если тебя собрались повесить — попроси стакан воды. Мало ли что случится за то время, пока его несут.

— Допустим, — снисходительно ответил он.

Надо выразить мысль максимально конкретно, чтоб не случилось, как в загадывании желания джину. Чем меньше конкретики — тем хуже будет результат.

— Я прошу передать сегодня же Его Величеству, что находится здесь в городе Великом Новгороде, что хочу попросить у него о встрече, так как я, Александр Иванович Кулибин могу быть полезен для государства под его началом. Скажите ему, что я — инженер.

Олег Евгеньевич скривился, словно вляпался в коровью лепешку новым башмаком.

— Ну и слово-то какое… инженер! Долго вспоминал его?

Я пожал плечами.

— Меньше секунды.

Он скинул ноги со стола, подняв с пола столп пыли, отчего в носу неприятно стало зудить. Я прикрыл рот руками и громко чихнул, не сумев сдержаться.

— Будь здоров, — сказал Олег Евгеньевич.

Я невольно хохотнул. Желать здоровья тому, кого завтра должны повесить. Иронично. Видимо до него тоже дошла вся соль сказанного, потому что начальник темницы тоже рассмеялся в ответ.

— Жаль тебя. Хороший ты парень. Видно, что голова варит, — он хлопнул себя ладонями по коленям и тяжело поднялся со стула. — Но, так как никуда тебя отпускать не могу, то прошу пройти в камеру, побудешь в ней до утра. Ужин, как говорит старик Аркадич в корчме «Два карася», за счет заведения.

Я поднялся со стула почти что со скрипом. Головой все понимал, анализировал трезво и принимал с хладнокровным спокойствием, но вот тело явно не хотело принимать существующий факт.

— Просьбу твою исполню, — сказал он. — Все передам, но ничего обещать не буду, сам понимаешь.