Первый нехороший человек

– Это лишнее, – выкашляла я. О чем мы беседовали, я вспомнить не смогла.

– Нет, – сказал он. – Я желаю извиниться. Надо было позвонить, когда я услышал, что она… но, конечно, наверняка я не знал. Но потом, когда увидел его фотографию… – Голос у него треснул. Я сыро вдохнула, а он охнул в плаче облегчения, словно мои слезы дали позволение его слезам. Сейчас не время для его долгих плачей; я надеялась, что он это понимает. Я резко высморкалась в носок. С минуту было тихо. Занавеска плескала мне по лицу.

– Вот что, – сказал он наконец. – Я заеду.

В дверях мы просто уставились друг на друга. Он выглядел гораздо старше, под глазами – тяжелые мешки. Я почувствовала себя женой, что втуне ждала мужа с войны, и вот, двадцать лет спустя, он явился. Древний – но дома. Он шагнул внутрь и огляделся.

– Где он?

– Спит. Впрочем, скоро проснется.

Я предложила ему попить что-нибудь. Лимонад? Воду?

– Можно мне горячей воды? – Он извлек из заднего кармана упаковку чайных пакетиков. – Я бы вам предложил, но это специальная смесь, мой акупунктурщик составил. Это мне для легких.

Мы уселись на диване с чашками в руках, стали ждать. Он все посматривал на меня, пытаясь оценить мое настроение или показать, какой он восприимчивый. Будто я хотела об этом разговаривать.

– Почему вы ушли из совета? – спросила я наконец.

Он ринулся отвечать – взялся многословно описывать свое скверное здоровье и недавнюю поездку в Таиланд, как она по-настоящему ему открыла его самого. Каждое сказанное им слово было скучным, но целиком мелодия голоса убаюкивала. Я пыталась противиться, но его вес, в фунтах и унциях, был попросту облегчением. Изнурительно это – вечно быть самым тяжелым человеком в доме. Я попивала чай, откинувшись на спинку дивана. Когда он уйдет, вес придется опять перенести себе на плечи, но этим я займусь позже.

– Мне здесь до странного как дома, – сказал Филлип. Он разглядывал мои книжные полки и подставки под чашки на журнальном столике, словно в каждой вещи хранилось воспоминание. Уголком глаза я заметила на мониторе, что Джек зашевелился. Мне внезапно захотелось продлить этот миг или отодвинуть следующий, но раздался громкий уверенный писк.

– Принесу его, – сказала я.

– Пойду с вами.

Он двинулся за мной в детскую, его дыхание – у меня на шее. Будет ли безошибочное сходство черт?

– Потягушечки, сладкая картошечка, – сказала я. Ни единой общей черты у них не было, однако сходство ощущалось; оно не за горами. Я уложила Джека на пеленальный столик. Сильно обкакался, много придется вытирать. Филлип смотрел из угла.

– У вас с ним особая связь, верно?

– Верно.

– За этим красиво наблюдать. Возраст словно ускользает, правда?

Анус у Джека покраснел. Я помазала его кремом от опрелостей.

– Вы двое – просто мужчина и женщина, – размышлял Филлип вслух, – как любая другая пара.

Казалось, я надеваю Джеку подгузник, как в замедленной съемке; никак не могла закрепить липучки, они все отстегивались и отстегивались.

– Я скорее – как мать ему.

– Ладно. – Он покладисто пожал плечами. – Я не был уверен в вашем подходе.

Штанишки не желали налезать: две ноги попадали в одну дырку. Филлип глядел из-за моего плеча, наблюдал старания.

– Я слышал, были какие-то… осложнения. Правда? Лиха беда начала?

– Да ничего страшного. У него все в порядке.

– А, ну хорошо, рад слышать. То есть он сможет бегать, заниматься спортом и все такое? – Он согласно кивал, и потому я тоже кивала вместе с ним.

Как только резинка от штанишек заняла свое место, Филлип смел Джека с пеленального столика, прямо у меня из-под рук – к потолку, с самолетным шумом. Джек запищал, но не от радости. Филлип закашлялся и быстро опустил Джека.

– Тяжелее, чем выглядит. – Когда Джек в целости и сохранности повис у меня на боку, он принялся таращиться на бородатого старика.

– Это Филлип, – сказала я.

Филлип потянулся и потряс мягкую Джекову ладонь, поболтал его макаронной рукой.

– Привет, человечек. Я старый друг твоих дедушки с бабушкой.

Я не сразу поняла, о ком речь.

– Не уверена, что они себя ими считают.

– Можно понять. Последнее, что я слышал, – она отдала его на усыновление. И никому не известно было, кто отец.

В голосе у него таился вопрос – он был уверен на 98 %, но не абсолютно. Она, может, спала с кем попало.

– Так изначально предполагалось, – сказала я.

– У нее вроде бы много партнеров было.

На это я не отозвалась.

Мы сидели во дворе, Джек ел размятый банан. Филлип лег в траву на спину и вдохнул теплый воздух, приговаривая: «Ах, ах». Джек из экспериментальных соображений сунул в рот камешек; я вынула. Мы перебрались в тень; я описала свои планы построить веранду – от солнца.

– У меня есть отличный умелец, – сказал Филлип. – Скажу, чтоб на той неделе пришел. В понедельник?

Я рассмеялась, он сказал:

– Она смеется! Я ее насмешил!

Я попыталась нахмуриться.

– Если он тебе не понравится – так и скажи ему: «Я не знаю, что вы тут делаете. Филлип спятил».

– Филлип спятил.

– Вот.

Я все думала, что он собирается отбыть, но он все оставался. Играл с Джеком в гостиной, пока я готовила ужин. Я двигалась тихо, стараясь их слушать, но они не производили никакого шума. Когда я сунулась к ним, Джек грыз резиновый гамбургер, а Филлип сидел на полу в нескольких футах, негнущиеся колени – под неловким углом. Показал мне два больших пальца.

– Ужин готов, но мне нужно уложить Джека.

Я устроила Джеку его пюре, ванну, бутылочку.

Филлип наблюдал, как я пела песенку на сон грядущий и укладывала Джека в колыбель. Мы улыбались на ребенка, потом друг на друга, пока я не отвела взгляд.

Извинилась за ужин:

– Доедаем, что осталось.

– Это-то мне и нравится. Как все обыденно. Люди так и едят! Чего бы и нет?

После ужина мы посмотрели «60 минут» на новом плоскоэкранном телевизоре.

– Единственная настоящая телепередача осталась, – сказал он, кладя руку на спинку дивана, чуть касаясь моих плеч. Я попыталась расслабиться и втянуться в программу. Речь шла о том, как против банд можно применять тактику подавления массовых волнений. Затем пошла реклама, и Филлип выключил звук. Мы смотрели, как женщина в полной тишине моет голову.