Первый нехороший человек

Я сказала Кли, что ей можно прекращать откачивать, поскольку все равно предстоит перейти на смеси, однако она пообещала, что оставит месячный запас.

– И когда буду приходить по пятницам – дам еще.

– Молоко уйдет. Ничего – ему уже семь месяцев. Ты отстрелялась.

Глаза у нее пропитались слезами. Слезами радости. Я не подозревала, насколько она ненавидит откачиваться.

Мы не проговаривали, что последняя ночь – последняя, но следующий день – день, когда она должна была переехать в квартиру в Студио-сити, из этого следовало, что она будет спать там в грядущую ночь, и ту, что за ней, и еще годы, пока не переедет – вероятно, в большую квартиру, возможно, с кем-то, с кем-то, за кого она выйдет замуж, может, у них будут дети. Рано или поздно она окажется в моем возрасте, Джек – в колледже, а это время, это очень краткое время, пока мы жили вместе, станет просто частью семейных историй о случайности, о друге семьи и о том, как все для всех сложилось. Подробности смоет: эта история, к примеру, как великий американский любовный роман, рассказана не будет.

Наутро ее мусорные мешки выстроились вдоль стены у двери. Еще чуть ближе к двери – и они отправятся вон сами собой. Знаменитая Рэчел приехала помогать с переездом.

– Я слышала, вы собираетесь основать компанию по производству ароматизированного попкорна, – сказала я, отрыгивая Джека через плечо. Она чуть отшатнулась.

– Наверное, можно и так сказать. То есть, по сути, так оно и есть.

Кли бухнула во входную дверь и схватила два мешка, поглядывая на наш разговор. Рэчел была очень тощей и еврейской на вид. Одета в блузку с пастельными диагональными полосами, на вид – как из 1980-х: шутка о том, какие нелепые были времена до того, как она родилась.

– Я что-то не так поняла? Кли говорила, будет жвачный попкорн.

– Это правда трудно объяснить, потому что я работаю на многих разных уровнях? – Она вскинула самый большой мешок на плечо. – Поразительно, что она вам вообще про это рассказала.

– Ну, она мне рассказала только про жвачно-попкорновый уровень.

Она оглядела меня до самого низа, а потом до самого верха, но остановила взгляд не на глазах у меня, а на шее.

Кли пропыхтела внутрь, схватилась за последний мешок.

– Всё!

– Правда? – Я огляделась. – В ванной?

– Проверила.

– Тогда ладно.

Она потрепала Джека по макушке.

– Пока, Чувачок. Не забывай свою тетю Кли. – Тетю. Когда она это решила? Он схватил ее за волосы; она выпуталась. Рэчел извлекла телефон и отвернулась: это мгновение нам выделили для прощаний. Кли сделалась дерганая. Я засомневалась, будет ли она являться каждую пятницу в десять утра. Она раскрыла объятия, как дружественный медведь.

– Спасибо за все, Шерил. Я вам вечером позвоню, ребята.

– Звонить необязательно.

– Я позвоню.

Мы посмотрели, как они садятся в машину и уезжают, а затем вернулись в дом. В комнатах стало иначе по звуку, потолки выше, пусто.

Раньше так было всегда, – пояснила я. – Когда в доме вот так, это нормально.

Она ничего не забыла? – спросил он. – Ничего?

Мы обыскали все комнаты. Она подошла к делу очень тщательно. Конверт между книгами исчез; исчезла и петелька от банки с газировкой. Но мы все же нашли одну забытую ею вещь.

Я вынесла кулон-кристалл из ванной и повесила его в кухне над мойкой. Джек понаблюдал, как он несколько раз стукнулся о стекло, затем беззвучно завращался.

Радуги. Я показала на стайку радуг, скользивших по стене. Маленький рот раскрылся в завороженном восхищении.

Вот такое ближе к тому, чего я ожидал, – сказал он. – Это наверняка сделается моим главным увлечением, моей областью интересов.

Радуги?

И все остальное, похожее.

Нет больше ничего похожего. Радуги – одиноки; одни они такие.

Кристалл принялся крутиться в другую сторону, послал цветную флотилию по телу Джека. Видно было, что он мне не верит: это и впрямь казалось маловероятным. Я порылась в мозгу, поискала что-то похожее. Отражения, тени, дым – сплошь насупленные дальние кузены в лучшем случае. Нет, радуги – отдельный класс зрелищности, каждая – впечатляет, унылых радуг не бывает, не бывает лишь с частью цветов. Всегда все цвета, всегда в правильном порядке. Она не позвонила.

Я ежедневно оттаивала кубик замороженного молока и смотрела, как Джек пьет то, что Кли откачала в точности месяц назад, на каждой бутылочке надписана дата. Первым он выпил день, когда мы занимались любовью, – выхлебал насухо. Он выпил день, когда мы хвастались им в «Ралфзе». Выпил сахарно-ватное молоко того дня на променаде. Последняя партия была того утра, когда она уехала, и в молоке было множество планов, о которых я не знала. Когда он допил ту бутылочку, она и впрямь отстрелялась, до последней капли. Но привычку вспоминать, что было месяц назад, отбросить было трудно, и мы продолжили. Он пил первую бутылку смеси, а я вспоминала нашу первую ночь вдвоем, в доме, сердито тихом, пока я не включила телевизор. Я вспоминала воспоминание о том, как мы занимались любовью, и плакала прямо в Джека, прямо ему в глаза. Когда ее не было уже два полных месяца, я вспоминала, как оттаивала последнее ее молоко и думала, что теперь-то она уж точно ушла, до последней капли. Я отрыгнула Джека, и на том все – за тройное воспоминание я не взялась.

Она пропустила первые две пятницы и еще одну после. Я звонила несколько раз – мягко напомнить, но телефон у нее все звонил и звонил. Я представила его где-то в дождливой канаве. Она – в точности из тех женщин, какие оказываются однажды убитыми.

– Не хочу вас пугать, – сказала я спокойно, – однако решила, что вам следует знать.

– Мы вчера виделись, – сказала Сюзэнн.

– О. И как она?

– Довольна, как слон, на новом месте – видела бы ты это: они с Рэчел покрасили стены во все мыслимые чокнутые цвета. Ты с Рэчел знакома?

– Рэчел живет там же?

– Ой, ну да, они же неразлучны. И, должна сказать, прям милашки вместе – Кли совершенно ку-ку от этой девчонки. Ты знала, что Рэчел училась в Брауне?^[26] В альма-матери Карла?

– Что вы имеете в виду под «ку-ку»?

– У них любовь.

Я убрала всю посуду, кроме собственного набора и крошечной пластиковой ложки Джека. Накрыла телевизор тибетской салфеткой. Сняла салфетку и выставила телевизор у мусорных баков. Все вернулось на свои подобающие места, я объяснила Джеку систему – совместную езду и все прочее.

Видишь, таким образом дом, по сути, прибирает сам себя.

Он раскрошил рисовый пирог себе на колени.

И поэтому, если все идет наперекосяк, не придется беспокоиться о том, что все превратится в мерзость.

Он вытряхнул коробку пластиковых кубиков на ковер.

В отношении игрушек план у меня был такой: не заботиться о том, чтобы они лежали на своем месте, поскольку иначе это бесконечная битва, а относиться к ним как к посуде – поменьше. Я сложила их все в чемодан, за исключением мячика, погремушки и мишки. Этим позволено было находиться где угодно, однако в идеале не сбиваться в кучу. Две из них могли быть в одной комнате, а вот третья пусть лучше лежит где-то еще, иначе слишком хаотично. Она хотела себе девушку. Кого-то, с кем приятельствовать. Исследование тела, женской природы и прочее. Как это обыденно. Джек терялся в догадках, куда девались его игрушки; ползал по всему дому в поисках. Я выкатила чемодан обратно и вывалила его содержимое посреди гостиной. Пирамидки из чашек и кубиков, мягкие машинки и набивные звери, картонные книжки и переплетающиеся между собой пищащие кольца с бегающими глазами и рифлеными хвостами. Моя система к младенцам, в общем, не применима. С младенцами все насмарку. Тайный план – убраться в постель и никогда больше не двигаться? Насмарку. Склонность мочиться в пустые банки, когда очень грустно? Насмарку.