Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

– Пока тихо.

– А этот?

– Влип, офицерик, как муха в варенье.
– Колька, стараясь быть спокойным, неторопливо прикурил, двинул Чикина прикладом: - Шагай, контра!

И флотскому:

– Бывай, браток!

Пошел, как по скользкой палубе, твердо ставя одеревеневшие ноги. Поводил плечами, сдерживая озноб: все тело стало вроде бы ледяным. А когда сквозь шум в ушах донесся голос Чикина, благодарившего за спасение, Кольку будто облили горячей водой: весь покрылся потом и сразу так ослаб, что его пришлось заталкивать в пролетку, словно пьяного. С пролетки - в трамвай. На Лиговке долго стояли в подворотне: нет ли слежки?

В трактире выпили по стакану самогона. Чикин велел Зойке принести еще. Она с удивлением смотрела на них, не зная, что и подумать. В свои дела они Зойку не посвящали.

– И жратвы давай. Побольше, - сказал Колька. Ему мучительно, до рези в желудке, захотелось вдруг есть.

Молча выхлестали две бутылки и, не раздеваясь, завалились на постель. Зойка с руганью разула их, накрыла старым одеялом и погасила свет.

Утром Колька проснулся поздно. Зойки уже не было. Чикин тоже ушел. Матрос опохмелился, почувствовал себя лучше и, как всегда, сел играть со старухой в карты.

Чикин заявился лишь в сумерках. Он сменил одежду и теперь был похож на заводского рабочего. Сказал с усмешкой:

– Водопроводчиком устраиваюсь. Хозяин велел.

– Цел, стало быть, хозяин-то?

– Он высоко, надежно сидит. А вчерашней выручки я тебе век не забуду. Там, говорят, мамаево побоище было. Трех чекистов наши ухлопали: Янсона, Шейкмана и еще кого-то. Обыскали чекисты посольство с подвала до чердака, оружие взяли, арестовали тех, которые раньше нас пришли.

– А этот твой атташе?

– Убили в перестрелке... Другой раз иначе надо...

– Насчет другого раза еще подумаю.

– А это видел?
– Чикин бросил на стол тяжелую длинную колбаску в черной бумаге.

Колька развернул: блеснули золотые кругляши. Губы растянулись в довольной улыбке.

– Жить можно. А работа теперь какая? Прежнюю-то отменили?

– Новый заход начнем. Тебе приказано сидеть и ждать. Форму свою в шкаф пока спрячь. Дай срок - клеши еще пригодятся.

Глава шестая

1

Готовясь к разговору с председателем Совнаркома Союза коммун Северной области, Михаил Иванович понимал: мирной беседы не будет. Председатель Зиновьев чрезвычайно самолюбив, считает себя выдающимся теоретиком и политическим ясновидцем, болезненно реагирует на критику, на возражения. Знает, что Калинин всегда твердо проводит ленинскую линию, относится к нему с плохо скрытым недружелюбием.

На этот раз он принял Михаила Ивановича особенно холодно, даже с оттенком высокомерия, подчеркнув, что Калинин для него лишь один из многочисленных служащих.

«При случае надо одернуть зазнайку, - подумал Михаил Иванович.
– Но прежде всего о деле».

– Недавно я объехал целый ряд уездов Новгородской губернии и нашей Северной области. И вынес убеждение, что политическая обстановка в деревне теперь особенно сложная. Средний крестьянин не верит больше эсерам и меньшевикам. Он тянется к нам, но его отпугивает хлебная монополия, запрет свободной торговли, неправильные, непродуманные действия местных исполкомов.

– С каких это пор комиссар городского хозяйства занимается вопросами, которые его не касаются?
– холодно усмехнулся Зиновьев.

– Меня все касается, тем более - политические промахи. Сам я в прошлом крестьянин, и родня крестьянствует. Положение в деревне меня волнует итревожит.

– И какие промахи вы узрели?

Зиновьев задал свой вопрос, почти отвернувшись от Калинина. Смотрел на зашторенное окно, по которому барабанили снаружи капли дождя. И Михаил Иванович поглядел туда же. Шторы точно такие, как в Лесновской думе... Поздний ноябрьский вечер, холодный дождь. Будто год назад, когда Центральный Комитет принял самое ответственное решение - о вооруженном восстании. Зиновьев выступал тогда против ленинской резолюции. И, помнится, вздрогнул: по стеклу пулеметной очередью простучала ветка. У него было такое же выражение лица, как сейчас: недовольное и настороженное. Вот ведь сколько времени прошло с Октября, а он вроде бы нисколько не изменился. Нет, изменился - барства прибавилось.

– Какие же политические промахи?
– нетерпеливо повторил Зиновьев.
– В чем они?

– В неправильном понимании роли среднего крестьянина. Нельзя противопоставлять середняков беднякам.

– Мы проводим в жизнь линию партии: союз рабочего класса с беднотой, при нейтрализации середняка.

– Но партия нигде, ни в одном документе не говорит о том, что бедняка и середняка надо сталкивать между собой. Наоборот, партия всегда говорила и говорит о соглашении со средним крестьянством. Особенно теперь, когда середняк составляет основную массу в деревне.

– Это мелкобуржуазная масса, ей нельзя доверять.

– Товарищ Ленин в своей последней статье на фактах доказывает, что поворот середняка в сторону Советской власти вызван глубокими изменениями внутри страны и за рубежом. В ходе борьбы с внешней и внутренней контрреволюцией среднее крестьянство убедилось: только Советская власть может спасти трудящихся от империалистической кабалы.

– Ленина я читал.

– Но ведь он достаточно ясно пишет: «Уметь достигать соглашения с средним крестьянином - ни на минуту не отказываясь от борьбы с кулаком и прочно опираясь только на бедноту...» Не о нейтрализации середняка идет теперь речь, а о прочном союзе с ним при руководящей роли рабочего класса.

– Это только личное мнение Ленина. Установка на нейтрализацию никакими решениями не отменена.

– Будет отменена. Жизнь идет вперед, жизнь подсказывает...

– Я уже слышал, что она вам подсказывает, - перебил Зиновьев, - но я по вашей подсказке действовать не намерен.

– Каламбур не из блестящих...
– спокойно заметил Калинин.
– Обстановка требует нового подхода, а вы, насколько я знаю, предлагаете создать в деревне Советы депутатов крестьянской бедноты. Значит, речь идет не о Советах, где участвовали бы бедняки и средние крестьяне, а о Советах типа комбедов, так вас понимать?

– Экая проницательность!

– Создание таких Советов противоречит принятым законоположениям. Это раз. А второе - куда же вы отпихиваете среднего крестьянина? На сторону наших врагов? Заведомо записываете в стан противника основную крестьянскую массу?! Это уже не каламбур!

– Я не желаю говорить в таком тоне!

– Конечно, куда приятней, если слушают и поддакивают. Но я не за тем пришел.

– Общего языка мы не найдем...

– Вижу, что позиции у нас совсем разные, - сказал Калинин.
– А дело такое серьезное, что нельзя оставлять его нерешенным. Буду писать в Центральный Комитет.