Первый выстрел

— От П… Палея! — с трудом вспомнив фамилию Анархиста, ответил Юра.

Командир нагнулся, чтобы лучше рассмотреть лицо юного гвардейца.

— Дядько Антон! — крикнул Юра и, обхватив своего друга обеими руками за шею, крепко чмокнул его куда-то возле носа и почувствовал жесткие усы. — Дядько Антон! Дядько Антон!.. — кричал он.

— Юр! Хлопчик мой ридный! Та как же ты очутился здесь? Давай сядем, и ты расскажешь!

Высокий, крепкий, в блестящей кожаной тужурке и кожаном картузе, он сильно прижал Юру к себе. От него приятно пахло кожей, табаком и еще чем-то знакомым-знакомым, родным.

Юра присел на диван. Ноги его почему-то дрожали. Держась обеими руками за правую руку дядька Антона и не сводя с него взгляда, полного обожания и восторга, Юра мог только повторять:

— Дядько Антон! Дядько Антон!..

Но дядьку Антону сейчас было не до разговоров. В дежурке, куда рабочегвардейцы сносили винтовки, из угла в угол ходил пожилой, толстый, сердитый железнодорожник в красной фуражке и другой молодой, тоже в шинели железнодорожника. У двери стоял часовой с винтовкой, а еще двое рабочегвардейцев сидели возле пулемета «максим», привалившись спинами к стене.

«Красная фуражка» подошел к дядьку Антону и, расправив длинные седые усы, сказал:

— Гражданин командующий! Я требую, чтобы мне не мешали очистить путь. Воинский состав, который следует на фронт, уже пять минут ждет у семафора.

— Я вам сказал: когда отправим этот эшелон на Екатеринослав, принимайте встречный. И вообще — путь двухколейный…

— Это я понимаю, но станционные пути забиты. Я готов отправить эшелон, но вы же сами его задерживаете.

— Разоружим и отправим.

— Но поймите…

— Опять повторяю: если вы примете тот эшелон сейчас, пока мы не отправили отсюда отобранное оружие, у нас с комиссаром Временного правительства произойдет конфликт. На вашей станции будет вооруженное столкновение, бой. Вы можете лично пострадать.

«Красная фуражка» запыхтел, потом почтительно спросил:

— А нельзя ли ускорить разоружение?

— Постараюсь. Распорядитесь подать и поставить против дежурки паровоз, с которым прибыл из Екатеринослава наш отряд. Он направится обратно, транзитом через все станции…

Дверь хлопала, рабочегвардейцы вносили винтовки. Теперь они сваливали их просто на пол и убегали.

— Не понимаю, как тебя, Юр, угораздило попасть в эту кашу?

— Я рабочий-гвардеец. Из Екатеринослава. Мы на паровозе с Палеем приехали…

И вдруг Юра оборвал свой рассказ. Где же Петя? Что с ним? Как можно было забыть о нем? Юре стало так стыдно, так тревожно. Краснея, он уставился в пол и сказал:

— Дядько Антон, я не один, я с товарищем из нашего класса, с Петей… Где он? Пожалуйста, найдите его, пожалуйста!.. Он в другом десятке.

— Ладно, найдем. Но как же вас приняли? Кто из наших сдурел?

Юра не успел ответить. Донесся выстрел, затем второй, третий. Дядько Антон выбежал из дежурки. И тут Юра вспомнил приказ Палея: «Отнесешь винтовки и бегом ко мне».

Он выбежал из дежурки с винтовкой за плечами. По перрону, виляя в разные стороны, пригнувшись, бежал здоровенный парубок с винтовкой в руке, а позади, шагах в пятидесяти, бежали два рабочегвардейца и стреляли в него. Один из них был Палей. Увидев Юру, он крикнул, показывая на мчавшегося верзилу:

— Стреляй бандюгу!

Юра передернул затвор, поднял винтовку, зажав приклад под мышкой, прицелился. Бандит бежал на него, был уже шагах в семи. Оскаленная верхняя губа обнажила желтоватые крупные зубы. Скосив темные глаза на Юру, он круто повернул вправо, к станционному палисаднику. Теперь бандит бежал уже спиной к Юре. Палей и его товарищ не стреляли, так как могли попасть в своего.

Юра всегда был готов стрелять по «врагам». За свою жизнь он поразил множество «врагов». Он отсекал головы «ягуарам». Он попадал в глаз «султану» и «Вильгельму», сражался с «индейцами» и расстреливал «шпионов». Но одно дело отсекать деревянной саблей головки бурьяна, стрелять из лука в нарисованную на бумаге углем голову или даже из монтекристо подстрелить ястреба, воображая его Черномором, и совсем другое дело — выстрелить из настоящей винтовки в настоящего, живого, как ты сам, человека. А что это живой человек, Юра почувствовал, увидев так близко от себя его темный навыкате, влажный, блестящий глаз, услышав его хриплое дыхание.

Разница между игрушечным, выдуманным врагом и врагом настоящим, который дышит и смотрит испуганным глазом, была настолько велика, что у Юры вдруг ослабели, почти подкосились ноги. Молниеносная мысль, что он может ранить, даже убить живого человека, парализовала его. Он даже застонал.

— Да стреляй же! — кричали ему.

Винтовка смотрела в спину врага. Юра невольно опустил дуло вниз и выстрелил в землю под ноги убегающему.

Услышав визг пролетавшей пули, бандит прыгнул вперед, как заяц, перемахнул через железную ограду палисадника и запетлял между деревьями.

Юра стоял, сжимая опущенную винтовку, и смотрел вслед, пока убегавшего не скрыл угол здания.

— Пожалел! — закричал Палей и, подбежав, ударил Юру по затылку. — Почему стрелял вниз?

Юра был так потрясен пережитым, что не промолвил ни слова.

— Чего дуришь? — вступился рабочегвардеец, проносивший винтовки. — Не видишь, парень сердце сорвал, когда поднимал ружье. И не с таким бывает…

— Пожалел! Эх, ты! — сказал Палей. — А бандит нашего Омельченка не пожалел. Пойдем!

Он схватил Юру за рукав и потащил за собой.

На грязном асфальте перрона на спине лежал тот самый рабочий-гвардеец Омельченко, с которым Юра ссорился при посадке. Юра целился в него, а потом они вместе реквизировали винтовки.

Омельченко смотрел в небо невидящими глазами, и из его полуоткрытого окровавленного рта вырывались хрипы. Он задыхался. Пальцы силились сорвать с шеи темный набухший бинт.

Слезы хлынули из глаз Юры. Всхлипывая, он упал на колени, уткнулся лбом в грудь умирающему, обхватил его руками и зарыдал громко, визгливо.

— Брат? — спросил стоявший рядом солдат.

— Брат… Братишка… — глухо ответил Палей, поправляя на груди перекрещенные, откуда-то появившиеся у него пулеметные ленты.

А Юра рыдал от жалости к Омельченко, рыдал, потрясенный видом смерти человека, страданиями так тяжело и мучительно умиравшего товарища, вдруг ставшего ему необыкновенно близким.

Юру поднял проходивший мимо дядько Антон, увел в дежурку и дал напиться воды. Юра всхлипывал, кружка колотилась о зубы, вода стекала по подбородку.