Песнь о братьях

1946

Родной переулок Пер. Р. Сеф

Был город — нынче пепелище, Кой-где развалины горят. Над грудой щебня ветер свищет Да вражьи виселицы в ряд. Идут из леса партизаны, Устали — тянутся гуськом. Котенок черный неустанно Все ищет, ищет — где же дом?.. Но глянь: строфой стихотворенья, Что с детства помнишь наизусть, — Каштан в неистовом цветенье, Родного переулка грусть. Вот, кажется, за поворотом Увидишь белую козу, И дом — рукой достанешь. Вот он! Сдержи себя и спрячь слезу. Ведь каково сегодня тем, кто Сейчас без крова, без угла? ………… …В сырой землянке архитектор Стоит, склонившись, у стола. На чертеже — сплетенье улиц. Дома красивы и стройны. Сады цветущие заснули, Как будто не было войны. И под рейсфедером кварталы Приблизились сюда, к реке. Деревья парка строем встали На берегу, невдалеке. Но в самом центре — это что же?! Иль подвели его глаза? И переулок здесь проложен. И нарисована коза… Начальство спросит: что за чудо?! По плану переулка нет. Коза на чертеже? Откуда?! Что это — глупость или бред? Но все, как в сказке, сохранилось, Коза и переулок тут. Ну, как стереть, скажи на милость, Свой уголок за пять минут? Вы, песни юности, живите, И ты, каштан, цвети опять! У входа будет на граните Белянка-козочка стоять. Не та, которая пропала, Другая — волк не страшен ей, — Та самая, что мне сказала: Живи и не руби корней.

1947

Дружба Пер. М. Максимов

Он в дом приходит по ночам, Садится подле ног. Рукой касается плеча: — Ну как? Живем, сынок? Да, да! Конечно, это он — Крестьянин костромской: В глазах живые Васильки — Полей России огоньки, И волосы как лен. Да, да! Конечно, это он! Конечно, это он! И шепчет паренек во сне: — Видать, отец, не выжить мне… Возьми, отец, и старшине Отдай мой медальон. Он здесь, у пояса, зашит, Над ним из раны — кровь, А в нем, как в гнездышке, лежит Далекая любовь. Но некуда его послать: Во рву живьем зарыта мать, Родной отец сожжен… Возьми, мой друг, и старшине Отдай мой медальон! А тот — Крестьянин костромской, Седеющий солдат — Плеча касается рукой И парня на руки берет И выпрямляется, высок: — Давай-ка в медсанбат!.. …Прошли года. Текли года, Как в реках быстрая вода, И это — все, что стало сном, Что было наяву, — Теперь стучится ночью в дом: — Живешь, сынок? — Живу! И парень на завод идет И сам с собою речь ведет: — Ну, как забыть я только мог Фамилию его?! Да, да! Конечно, это он, Крестьянин костромской: В глазах живые Васильки — Полей России огоньки, И волосы как лен. — Здравствуй, здравствуй, Иванов! — Нет, не Иванов! — Здравствуй, здравствуй, Кузнецов! — Нет, не Кузнецов! — А может быть, Петров? Но вот из древнего ларца Он достает портрет, Портрет родителя-отца, Тот, что сберег сосед. И говорит родной отец, Глазами говорит. — Да успокойся наконец! — Глазами говорит. В конечном счете, суть не в том, Кто спас тебя И где он: близко, вдалеке, На Волге или на Десне, На Каме или на Оке, — Он здесь, во всей стране!.. Да, да! Конечно, это он, Он самый, костромской. В глазах- живые Васильки — Полей России огоньки, И волосы как лен…

1948

Чудесная сила Пер. Р. Сеф

Беззвездной ночи сбросив груз И полон свежих сил, Рассвет огнем залил Эльбрус И песню разбудил. Скал очертания строги, Мир полон тишиной… Но что такое? Чьи шаги Я слышу за спиной? Знакомый голос: — Не спеши, От смерти не уйдешь… Молись, несчастный, — для души И миг один хорош. Я за тобой брожу везде, Пора на отдых мне, Не тонешь ты в любой воде И не горишь в огне. Но наконец попался, друг, Отрезаны пути. На этот раз из этих рук Живому не уйти. Молись. Взгляни еще разок На эти небеса. Смотри, как белый свет широк И как остра коса… — Ты рано, смерть, я не спешу Отправиться с тобой. Пощады я не попрошу, Готов на смертный бой! — Ты кто? Откуда столько сил? Я зря сюда пришла?! Скажи мне, кто тебя родил — Огонь или скала? — О нет! Я женщиной рожден, Но сила есть одна, Не страшен ей ни бег времен, Сильней, чем смерть, она. Ты спросишь, где ее исток? Гляди! Он рядом — вот! Он в схватке выстоять помог, Зовут его — народ!

1956

Отцовская азбука Пер. Ю. Мориц

Смотрю в окошко памяти моей: Суббота юная нисходит с небосвода, Качает ветер синеву морей И колыбель уставшего народа. Спи, каменщик, портной и музыкант! На облаке послушном, как теленок, Плывет тарелка — золотистый кант, А на тарелке — хала и цыпленок. На улицах ни звука, ни лица. Пуста скамейка и квадрат крыльца, Никто не рассуждает у ворот. Как сладко спит его величество Народ! И в тысяче других печальных ноток Я различаю храпа саксофон, Виолончель простывших носоглоток И насморка хронического звон. А мимо лавок с урожаем летним, Где помидоры прямо из огня, Идет еврей с мальчишкой пятилетним, Немыслимо похожим на меня. Он говорит: — Осел, чего ты плачешь? Хорош характер у моих детей! И так за все на свете деньги платишь, Еще завелся чертов грамотей. Какой букварь? Чтоб я о нем не слышал! Ты видишь, сколько вывесок, дикарь? Не плачь! Ведь я с тобой на рынок вышел, Чтоб ты увидел собственный букварь. Пожалуйста, учись по русским буквам, По вывескам к горячим свежим булкам, По надписям над плоскими часами. Но там, где ходит с длинными усами Процентной нормы неусыпный страж, — Туда не надо! Там букварь не наш. Там скучно, очень дорого и тесно… Ах, Мойшеле, смотри, как интересно: Алэф — А, Бейс — Б, Гимл — Г. — Так милая великая Россия, Сама полуголодная, растила Мальчишек из еврейского квартала, Таинственные надписи читала: «Хлеб», «Мясо», «Парикмахерская», «Ларь». Прекрасен и бессмертен мой букварь! В снегах славянских под кровавой ношей Соленых полыхающих бинтов Я трижды умереть, как Шварцман Ошер [7] , За мой букварь священный был готов. И в подмосковной огненной долине, Когда хрустел под танками январь, Я, как Паперник [8] , был готов на мине Взорвать себя и защитить букварь. Меня терзали горе и утрата, Но за руки вели меня всегда Два мальчика, два близнеца, два брата — Кудрявый Алэф и курносый А, Мой первый май и первое двустишье, Мой первый сад и первый соловей. Стучат, Стучат, Стучат, как дождь, по крыше Они в окошко памяти моей, Целуют щеки, губы и глаза. Ведь я — цветок, случайно уцелевший, На той войне случайно не сгоревший. Я — дома, и живут в моей скворешне Кудрявый Алэф и курносый А.

7

Ошер Шварцман (1889–1919) — советский поэт.

8

Паперник Л. X. — снайпер, Герой Советского Союза. Погиб в 1942 г.

1959

Баллада Пер. Ю. Мориц

Памяти Сони Мадейскер, которая боролась с немецкими фашистами на оккупированной территории под именем польской девушки Катажины Романовской.

Воскресни! Магия стиха Заставит сердце биться! О, смерть не будет так глуха — И таинство случится! Воскресни! Ты жива, поверь, Душа твоя крылата. Волшебно распахнула дверь Перед тобой баллада. Воскресни! Я твой вздох ловлю, Как ловит скрипка ноты. Воскресни! Я тебя люблю, Как мог любить лишь Гёте. Все это было так давно… Наворожили маме: — Ах, вашей дочке суждено Владеть, мадам, домами. Возьмут ее в богатый род, И с мужем рядом-рядом Кататься будет каждый год На воды в Баден-Баден. Плясало панство краковяк, Вертелось у портного. На червяке крестом червяк — И свастика готова, Ползет на грудь, ползет на лоб, На штамп внутри ботинка. И сразу бешеный галоп Звериного инстинкта: Смотреть — не сметь! Рыдать — не сметь! За жест, за слово — к стенке! Расстрел и смерть, расстрел и смерть, И исповедь в застенке. …Луна над Вильнюсом висит, Как маятник огромный. Во мраке свет ее скользит Оранжевый и ровный, Она качается давно, В туманных кольцах света. Всю ночь ходить ей суждено По проволоке гетто. Когда богата ночь, как день, — Луна подобна солнцу, Вот закачалась чья-то тень И тянется к оконцу. Зачем по городу одна Так поздно ходишь, пани? Теперь другие времена, Теперь другие парни… Мерцает крестик золотой На белоствольной шее. Подолгу под окном не стой — Везде глаза ищеек! У них свои и долг, и честь. Находчивые парни, Они узнают, кто ты есть, О набожная пани. Ты посмотри, однако, вверх, — Как раз такое небо, Чтоб легче было револьвер Вложить в буханку хлеба И прошептать короткий путь В ближайший лес из гетто. Но, пани, справедлива будь К способностям агента — Его стремительная тень На стенах как проказа. Держаться стен! Держаться стен! О, барабан приказа! А вот и тень твоя дрожит, И бьется дверь в парадном. Горячий палец твой лежит На язычке прохладном, Прицел твой точен, как закон Великого Паскаля. Но шаг чеканит каблуком Гестапо, зубы скаля. Смотреть — не сметь! Рыдать — не сметь! Стрелять — не сметь тем боле! Как это рядом — жизнь и смерть, Через тропинку боли. Воскресни! Магия стиха Заставит сердце биться! О, смерть не будет так строга — И таинство случится! Воскресни! Я твой вздох ловлю, Как ловит скрипка ноты. Воскресни! Я тебя люблю, Как мог любить лишь Гёте.

1959

Пою тебя, Эстерл… Пер. Ю. Мориц

Весеннее

Внимание! Я счастлив! О друзья, Я огорошен солнечным известьем. Весна-царевна шествует предместьем, Она идет к воротам городским. По утренним долинам и лугам Ее сопровождает птичье войско. И, как подсвечник с капельками воска, В лесу сияет елка. Сто чудес! Внимание! Над розовой землей Летает нежных облаков колонна И Песней Песнь поэта Соломона, Царя и мудреца, поют скворцы. Сегодня утром очень тонкий палец Забарабанил в стеклышко мое: — Пора! Гони печаль. А ну ее! Давай ключи от городских ворот: Давай стихи от городских ворот. Пошевелись, поэзии скиталец. Необычайно светел этот свет. Согрей свое простуженное горло. Весна-царевна ждет у входа в город; Открой ворота и скажи Весне: — Войди, Любовь! А Смерть — останься вне!

* * *

Влюбленные, спите спокойно. Звезда молодая, плыви! Да будет покаран достойно Любой, кто мешает любви. Влюбленные, спите спокойно. Луна, на рассвете седей! Я знаю, что горе достойно Испытывать счастье людей. Влюбленные, спите спокойно. Вселенная держит свирель. Поэзия трижды достойна Раскачивать вам колыбель.

* * *

Вы можете смеяться, да, — Сошел с ума! Причуда! Но знайте раз и навсегда: Я свято верю в чудо. Не потому, что хрустнуть мог Вполне у смерти в пасти, А потому, что мой порог Перемахнуло счастье. Так вот: совсем-совсем один, Как музыка в шкатулке, Я вдоль по комнате ходил В Армянском переулке. Давно маячил март в окне, Стихи, как почки, вздуло, И голубь залетел ко мне И сел на спинку стула: — Очнись, дикарь, постель стели. Поставь, как люди, кресло! Она идет из-под земли. Она… Она воскресла! И ветер — в дверь, и пламя — в печь, Осиной бьется рама. О, у меня исчезла речь — В дверях стояла мама. Ее сережки! Молодец! На пасху из ломбарда Для мамы выкупил отец Два глаза леопарда. Она! Пусть я умру — она! Ах, как помолодела. Когда исчезла седина И выпрямилось тело? — А ты по-прежнему — стихи… — Как маленького гладит. — А продают ли за стихи Картошку на оладьи? Скажи, убавилось ли зла, Прибавилось ли хлеба? Смотри, я звезды принесла Тебе с седьмого неба. Молчи, догадываюсь я: С поэтов звезд хватает. Но эта звездочка — моя, Она во рту растает. Да, я воскресла! Я — жена Тебе до смерти самой. Да, я давным-давно жила, Была твоею мамой. Я огорошен! Это бред! Такого быть не может. На много, много, много лет Она меня моложе. А голубь гулит: — Сатана! Не ты писал ли прямо: «Поэту не нужна жена. Нужна поэту мама». И пламя — в печь, и ветер — в дверь Стихи дышать мешают. — Теперь, — кричат они, — поверь, Что мертвых воскрешают!

* * *

Моя песнь тебе, Эстерл, моя песнь! Моя жизнь тебе, Эстерл, моя жизнь! Вот я весь, моя Эстерл, вот я весь. Будь здорова, Эстерл, моя жизнь! Будь здорова, Эстерл, я — живой. Спас меня, о Эстерл, облик твой. Будь здорова, Эстерл! Седина — Это лучше, Эстерл, чем война. Это, слышишь, Эстерл, — пустяки. О, спасибо, Эстерл, за стихи! О, спасибо, Эстерл, — мой пророк. Жгут язык мой, Эстерл, жала строк. Но тебе открою, право, Рифмы — горькая отрава. Временами эти рифмы Превращаются в порок. Это стыдно, Эстерл, — рифмовать Имя той, которую целовать. Рифмовать, укладывать, упрятывать в строфу… Это стыдно, Эстерл! Фу!

* * *

Радость-Эстер, на рассвете Спят любимые, как дети, Движут сонными устами, Пахнет в воздухе цветами, Усыпляющими боль. А стихи окно открыли, Смотрят в небо, чистят крылья. Тучи, солнышко встречайте, Но рассвет не омрачайте. Пусть он будет голубой!

* * *

Эстер, Эстерл, живей! Солнечную арию Исполняет соловей Утром пролетарию. Исполняет соловей,  Гений-самоучка. Эстер, Эстерл, живей! Ты не белоручка. Нет, священная рука Труженика-предка Свой привет издалека Шлет тебе нередко. Голоса мастеровых Словно крики часовых: — Эстер, Эстерл, вставай, Не успеешь на трамвай! Этот голос бедняков Даже полчища веков Не могли остановить — Он пришел благословить, Эстер!

* * *

Тише, Эстерл, тише… Сейчас говорить опасно. Меня воскрешает песня. Не бойся! Это прекрасно! Это спасенная песня, Кровь еще на груди. Это счастливая песня, Всё еще впереди!

* * *

Повтори, Эстерл, повтори… Повтори этот лепет священный. Что тебе говорила бабушка, Белоснежная седина? Она говорила: «Эстерл-голубь, Люди рождаются ради любви, Мы без любви — кувшин без вина». Эстерл, так говорила она, Та, что с молитвой вошла в крематорий, Мудрая птица, пепел которой В белый цветок обратила весна? Она не была ангелом, Эстер. Была поэтом. Не плачь!