Песнь об Ахилле
Шрифт:
Я надеялся, что Ахилл будет возражать, скажет, что нет чести в убийстве землепашцев. Но он лишь кивнул, словно уже сотни раз осаждал города, словно больше ничем и не занимался в жизни, как только захватывал селенья.
— Последнее — во время атаки никакого хаоса. Сохранять строй, идти отрядами, — Агамемнон поерзал в своем кресле; он, казалось, нервничал. Немудрено — цари наши гонористые, а тут был первый случай, когда им предстояло доказать свою доблесть, что зависело и от места отряда. Как раз тот случай, когда могли взбунтоваться против главенства. Эта мысль, видно, злила Агамемнона, голос стал жестче. Так у него обычно и выходило —
— Мы с Менелаем, конечно, встанем в центре. — Тут послышался недовольный ропот, но Одиссей прервал его.
— Очень разумно, царь Микен. Посыльным будет легче отыскать тебя.
— Именно так, — коротко кивнул Агамемнон, будто это и была истинная причина его решения. — Слева от моего брата встанет царевич Фтии. А справа от меня — Одиссей. На правом и левом крыльях будут Диомед и Аякс.
Это были самые опасные позиции, места, где враг будет пытаться обойти войско или же прорваться сквозь него. Оттого было важно удержать их, и, конечно, они приносили более всего славы.
— Места остальных будут разделены по жребию. — Когда ропот умолк, Агамемнон встал. — Итак, решено. Начинаем завтра, с рассветом, с вылазки.
Солнце уже садилось, когда мы возвращались по побережью к нашему лагерю. Ахилл выглядел довольным. Одно из почетнейших мест принадлежало ему и даже без борьбы. Ужинать было рановато, так что мы влезли на поросший травой холм позади лагеря, узкую полоску луга у самого леса. Постояли немного, обозревая лагерь и море, открывающееся за ним. Его волосы освещало закатное солнце, лицо смягчилось.
Один вопрос мучил меня еще с той битвы на корабле, но не было случая поговорить.
— Ты думал о них, как о зверях? Как тебе говорил отец?
Он покачал головой. — Я вообще не думал.
Над нашими головами со стонами кружились чайки. Я пытался представить каким он будет после своей первой завтрашней вылазки — покрытым кровью убийцей.
— Боишься? — спросил я. За спиной раздалась первая соловьиная трель.
— Нет, — отвечал он. — Для этого я и был рожден.
На следующее утро я проснулся от звука троянских волн, плещущихся в троянский берег. Ахилл все еще дремал подле меня, так что я вышел из шатра, оставив его досыпать. Небо было столь же безоблачным, как и накануне, встало солнце, яркое и жгучее, и море, отражая его свет, рассыпало сияющие блики. Я сел и ощутил как струйки пота скатываются по моей спине.
Менее чем через час начнется вылазка. С этой мыслью я заснул вчера, с этой мыслью проснулся. Ранее мы решили, что я не приму в ней участия как и большинство. Это была первая вылазка, участвовать и прославиться в ней предстояло лучшим из воинов. Это будет его первым настоящим боем.
Да, прежде были те люди, на берегу. Но тогда Ахилл убивал с расстояния, мы даже не видели крови. И падали они почти забавно, издалека не видно было ни их боли, ни их лиц.
Из шатра показался Ахилл, он был уже одет. Сел возле меня и принялся за ожидавший его завтрак. Говорили мы мало.
Я не знал, о чем говорить с ним сейчас. Наш мир — мир крови и славы, которую надо завоевать; не сражаются только трусы. Для царевича же иного выбора не было. Ты сражаешься и побеждаешь, или же сражаешься и умираешь. Вон, даже Хирон послал ему копье.
Феникс тоже уже поднялся, собрался и строил мирмидонян, долженствовавших идти вместе с Ахиллом. Это было их первое сражение,
и они хотели слышать того, кто поведет их. Ахилл встал, и я видел, как он шел к ним — бронзовые бляхи на тунике вспыхивали на солнце, пурпур плаща оттенял солнечное золото его волос. Он выглядел настоящим героем, так что я с трудом вспоминал, как мы вчера пулялись косточками от оливок через блюдо с сыром, которое оставил нам Феникс. И как мы взвыли от восторга, когда он попал одной из них, скользкой и мокрой, с остатками мякоти, прямо мне в ухо.Говоря с ними, он сжал копье, потряс им, и серое оконечье копья было словно море в бурю. Мне стало жаль других царей, которым пришлось сражаться за власть или которые с трудом несли ее бремя — им приходилось быть настороже, быть нарочито грубыми. Ахилл же выглядел благословением богов, и люди его обращали к нему лица, будто к верховному жрецу.
После того он пришел проститься. Он снова стал обычным, земным, и копье держал почти лениво.
— Поможешь надеть доспехи?
Я кивнул и вслед за ним прошел в прохладу шатра, откинув тяжелый входной полог — когда его закрывали, ощущение было такое, словно задули светильник. Я подавал доспехи из кожи и металла, на которые Ахилл указывал — для бедер, рук, груди. Смотрел как он одну за другой прилаживает их, как жесткий кожух давит на плоть и кожу, до которой вот только этой ночью дотрагивались мои пальцы. И рука потянулась к тугим застежкам, стремясь ослабить их, освободить его. Но я этого не сделал — его уже ждали.
Я подал последнее, шлем, украшенный гребнем с конским волосом, и смотрел, как Ахилл надевает его, оставляя открытой лишь узкую полоску лица. Он потянулся ко мне — лицо в бронзе, от него пахло потом, кожей и железом. Я закрыл глаза, ощутил его губы на своих губах — единственное, оставшееся мягким. Затем он ушел.
Без него шатер стал словно бы меньше, теснее. Пахло шкурами, висевшими на стенках. Я лег на ложе и слушал, как он отдавал команды, затем услышал топанье и фырканье лошадей. И, наконец, скрип колес колесницы, увозившей его. По крайней мере, за его жизнь я пока не боялся. Пока жив Гектор, он не будет убит. Я закрыл глаза и уснул.
Проснулся я оттого, что он прижался ко мне носом, пробуждая меня, в то время как я все не желал расставаться со сном. От него пахло остро и странно, и на миг я даже испугался существа, которое было сейчас рядом и чье лицо приблизалось ко мне. Но вот он подался назад, уселся на пятки — и это снова был Ахилл; волосы его были влажны и потемнели, словно из них выжали все утреннее солнце. Они прилипли к его лицу, к ушам, мокрые от прижимавшего их шлема.
Ахилл был весь в крови, брызги ее еще не припорошила пыль. Сперва я испытал ужас — он ранен, истекает кровью? Но брызги явно попадали извне. Медленно до моего полусонного сознания начало доходить — это не была его кровь.
— Они даже не могли подойти, чтоб достать меня, — сказал он. В голосе его была сдержанная гордость. — И не думал, что это будет так легко. Пустяково. Вот бы тебе увидеть. Меня потом так славили, — голос его был почти мечтательным. — Я не промахиваюсь. Ты бы видел.
— Сколько? — спросил я.
— Двенадцать.
Двенадцать человек, не имеющих отношения к Парису, Елене или кому-либо из нас.
— Крестьяне? — горечь в моем голосе словно вернула его на землю.
— Они были вооружены, — быстро сказал он. — Я бы не стал убивать безоружных.