Песнь об Ахилле
Шрифт:
— Как ты думаешь, скольких ты убьешь завтра? — спросил я.
Ахилл услышал резкие нотки в моем голосе и отвернулся. Боль, отразившаяся на его лице, пронзила меня. Где же мое обещание простить? Я знал, какова его судьба, и я решил отправиться к Трое несмотря на это. Поздно было что-то менять лишь оттого, что меня начала грызть совесть.
— Прости, — сказал я. Попросил его рассказать, как оно все было — как мы всегда все рассказывали друг другу. И он рассказал, обо всем, начиная с того, как его первое копье пробило дыру в щеке человека, выйдя с другой стороны вместе с кусочками плоти. И как второй упал с пробитой
Я слушал каждое слово, представляя, что это лишь рассказ. Что говорил он не о людях, а о черных фигурках на вазе.
Агамемнон выставил дозорных, которые постоянно следили за Троей. Мы ждали хоть чего-то — нападения, посланников, демонстрации силы. Но ворота Трои оставались запертыми — и вылазки по окрестностям продолжились. Я выучился спать днем, чтобы быть отдохнувшим, когда он возвращался — ему всегда нужно было поговорить, рассказать мне все до мельчайших подробностей о людях, их движениях и их ранах. И я хотел быть в состоянии слушать эту кровавую исповедь, и заносить ее в виде черных фигурок на вазу прошедшего. Освобождать его от этого и делать его снова прежним Ахиллом.
Глава 21
Вместе с набегами настал черед дележа добычи — таково уж принятое у нас обыкновение вознаграждать победителей. Каждый имел право оставить себе то, что захватил он лично — доспех, содранный с мертвого воина, ожерелье, сорванное с шеи вдовы. Но все остальное — сосуды, ковры, вазы — сносилось на помост для дележа.
Это было скорее вопросом чести, нежели стоимости вещи. Уделенная вам часть сообразовывалась с вашим положением в войске. Первым вознаграждался лучший из воинов, но Агамемнон поименовал лучшим себя, а Ахилла — вторым. Я был удивлен, что Ахилл лишь пожал плечами.
— Все знают, что лучшим был я. Так что Агамемнон лишь подчеркнул свою алчность.
Разумеется он был прав. И тем слаще было слушать, как воины приветствовали нас, толпясь у предназначенной нам доли добычи, не обращая внимания на Агамемнона. Того славили лишь его микеяне.
За Ахиллом шел Аякс, затем Диомед и Менелай, затем Одиссей и так далее все по очереди, до Кебриона, которому доставались лишь деревянные шлемы и дешевые нагрудники. Иной раз, правда, если воин отличался в бою, военачальник мог вознаградить его чем-то ценным даже прежде очереди самых доблестных. Так что даже Кебрион не терял надежды.
На третьей неделе на помосте помимо мечей, шерстяных покрывал и золота, оказалась девушка. Он была красива, кожа ее была смугла, а волосы черны и блестящи. На скуле наливалась ссадина от удара кулака. В сумерках и глаза ее казались следами от удара, темные, словно египетская сурьма. Платье на ней было разорвано на плече и покрыто кровью. Руки были связаны.
Вокруг быстро собралась толпа. Все знали, что означает присутствие этой девушки на помосте для добычи — Агамемнон тем самым дозволял брать наложниц и рабынь для утех. До сего мига женщин лишь насиловали и оставляли в поле. Однако делать это в шатре было, разумеется, удобнее.
Агамемнон поднялся на помост, и я увидел, как его глаза жадно шарили по телу девушки. Как и все из дома Атреева,
он был известен своей ненасытностью. Не знаю, что на меня нашло, но я стиснул руку Ахилла и прошептал ему на ухо:— Забери ее.
Он повернулся ко мне, его глаза расширились от изумления.
— Забери ее как свою награду. Пока это не сделал Агамемнон. Пожалуйста.
Он колебался, но лишь миг.
— Мужи Эллады, — он вышел вперед, еще в доспехах, все еще пахнущий кровью. — Великий царь Микен.
Агамемнон повернулся к нему, нахмурился. — Пелид?
— Я забираю эту девушку, как свою боевую награду.
Стоящий у помоста Одиссей поднял бровь. Народ вокруг нас зашептался. Такое требование было необычным, но не беспричинным — в любом ином войске право первого выбора в любом случае было бы за Ахиллом. Раздражение блеснуло в глазах Агамемнона. Я видел, как по лицу его пробежала тень — Ахилл ему не нравился, но пока у него не было причин упорствовать в ответе. Она была прекрасна, но ведь будут и другие девушки.
— Я выполню твое желание, царевич Фтии. Она твоя.
Толпа одобрительно загудела — им нравилась щедрость полководцев и дерзостная развратность героев.
Глаза девушки следили за говорящими с неослабным вниманием. Когда она поняла, что ей предстоит отправиться с нами, я увидел, как она сглотнула, ее взгляд уперся в Ахилла.
— Мои люди останутся здесь, забрать остальное, что является моей долей. Девушка же пойдет со мной сейчас.
В толпе раздались одобрительный хохот и свистки. Девушка снова задрожала, легко, как кролик, которого приметил парящий в вышине ястреб. — Пойдем, — приказал Ахилл. Опустив голову, она последовала за нами.
Уже в нашем лагере Ахилл вытащил нож — и девушка вздрогнула от страха. Его все еще покрывала кровь прошедшей битвы; это ее деревню он разорил.
— Позволь мне. — Он отдал мне нож и отступил назад, почти обескураженно.
— Я хочу освободить тебя, — сказал я.
Теперь, вблизи, я увидел как темны, словно плодородная земля, ее глаза — они казались огромными на ее лице. Взгляд ее перебегал с лезвия кинжала на меня. Я подумал о напуганных собаках, которых мне приводилось видеть — вот так же они пятятся, забиваясь в угол.
— Нет-нет, — быстро проговорил я. — Мы не причиним тебе вреда. Я хочу тебя освободить.
Она смотрела на нас с ужасом. Только богам известно, что услышала она в моих словах. Она ведь была простой девушкой из Анатолии, и ранее ей, конечно, не приводилось слышать эллинскую речь. Я шагнул к ней, хотел погладить по руке, чтоб успокоить. Она сжалась, будто в ожидании удара. Я заметил в ее глазах страх — насилия или чего-то похуже.
Этого я вынести не мог. В голову мне пришло лишь одно. Я повернулся к Ахиллу, обнял его и поцеловал.
Когда я от него отстранился, она смотрела на нас во все глаза. Смотрела и смотрела.
Я указал на связывающие ее веревки и на нож. — Ну как?
Мгновение она колебалась. Потом медленно протянула мне руки.
Ахилл остался поговорить с Фениксом об обустройстве еще одного шатра. Я же отвел ее на поросший травой холм и заставил сесть, приложил примочку к ссадине на ее лице. Осторожно, опустив глаза, она приняла это. Я указал на ее ногу — там была открытая рваная рана, длинный разрез вдоль голени.