Песни в пустоту
Шрифт:
“Собаки Табака” с самого начала были исключением из всех возможных правил – и тот узор, который в итоге описала их судьба, эту исключительность только подтвердил. В 2006-м группа, которая, казалось бы, могла существовать только в бредовой и суматошной реальности 90-х, воссоединилась. Конечно, сказать, что это возвращение было триумфальным, было бы неправильно (на это, впрочем, никто и не рассчитывал), но незамеченным оно тоже не прошло. Наконец стало возможным толком расслышать, что же за музыку делали эти удивительные люди – сначала был официально издан альбом “В мозг!”, а затем – диск “Тень света” с музыкой для спектакля “Фауст”. Одноразовой акцией памяти бурной молодости дело не ограничилось: “Собаки Табака” записывают новые пластинки и продолжают регулярно давать концерты на самых разных площадках. И впечатление эти концерты производят, в сущности, ровно то же самое: невероятный патологический театр, дикая, бешеная мощь, безумный спектакль странного звукоизвлечения, стихийная аномалия, приводящая к единому знаменателю искусство и естество. Возвращение “Собак” могло бы показаться странным, но
Впрочем, это с какой стороны посмотреть. Странным образом герои и соучастники московского индустриального подполья 90-х проникли практически во все сферы современной российской культурной жизни – и как знать, может быть, они и сейчас тайком проводят на широкой публике свои странные сумеречные опыты. Бывший корреспондент программы “Дрема” Анфиса Чехова теперь популярная телеведущая, секс-бомба и героиня обложек мужских журналов. Владимир Епифанцев – один из самых востребованных российских актеров (при этом он по-прежнему регулярно выступает в маленьких клубах с нойзом максимально радикального толка). Основатель группы Inquisitorum Борис Акимов в 2000-х поработал во всех важных для эпохи медиа, а теперь стал главным в стране пропагандистом фермерских продуктов и новой аграрной культуры. Алексей Тегин регулярно выступает с проектом Phurpa с горловым пением в тибетской традиции бон и не забывает об индустриальном проекте Corps – давая интервью для этой книги, он рассказывал, что планирует сделать выступление в заброшенных подвалах завода “ЗИЛ”. Наконец, весной 2014-го в поп-культуру попал и сам лидер “Собак” Роберт Остролуцкий, заменив в главной роли в успешном музыкальном спектакле Todd покойного Михаила Горшенева из “Короля и Шута”.
Вспомнит ли хотя бы один из его зрителей о том, как пятнадцать лет назад Остролуцкий, играя в совсем другом спектакле, выплескивал в лицо партнеру его собственную кровь из шприца? Конечно, нет. Но он намекнет. Наверняка намекнет.
Алексей Тегин
Почему у нас не прижилась индустриальная культура? Тут, наверное, уже надо погружаться в генофонд. Все-таки в западной культуре есть за плечами Бах, Леонардо, Возрождение, Средневековье и так далее. И, когда у тебя они есть, ты можешь себе позволить какие-то вещи, которые не разрушат эту культуру и не умалят национальное достоинство. Потому что уже с таким багажом его невозможно никак принизить. В этом смысле они свободны от социальных комплексов. А что в совке происходит? У нас нет ощущения, что за нами мировая культура. У нас есть какие-то люди, которыми восхищается Запад. И огромное количество параши, которую ты не любишь, но которая тоже называется искусством. И человек слабый и талантливый все свои силы тратит на то, чтобы эту парашу как бы оскорбить. Но это не цель искусства. Цель искусства – это такой героический вызов. Почему его нет? Может быть, Москва – это не то место, где рождаются герои. Это пресекается уже самим эгрегором города. В Питере эгрегор более болезненный, героизм и инфернальность у них есть в генах. А Москва аморфна. Человек здесь очень беспомощный. Он не хозяин. Город сам по себе. А человечек – так, шоркается. У Москвы имперское сознание, и какое-то личное высказывание тут не поддерживается уже на генетическом уровне. Потому и так народу много, а персонажей почти нет.
Глава 4
Пора тлеть: “Машнинбэнд” и поколение кочегаров
“Мне особенно не говорили после нашего выступления, как оно, но я по крайней мере максимально старался орать, скакать – это естественно под нашу музыку, нормально, можно самому сдохнуть под эти песни. Уж так заорать, что просто инфаркт получить”.
Зима 90-го года. Ленинград. В концертном зале “Октябрьский” проходит концерт памяти Александра Башлачева. Не раз и не два потом его назовут последним пиком классического советского рока, после которого движение постепенно пошло на спад. Играют как совсем локальные рок-барды вроде ныне покойного Алексея “Полковника” Хрынова, так и новый рок-истеблишмент – Макаревич, Шевчук и “ЧайФ”. Со сцены звучат песни “Дождь” и “Ой-ё” – пока еще новые, необъезженные вещи, а не всенародные хиты. Едва ли не первый раз появляются перед широкой столичной публикой Янка Дягилева и Егор Летов, который произносит памятную сакраментальную тираду: “Я приветствую всех интеллигентов типа Троицкого, превративших весь наш рок-н-ролл в большую жопу!”
В какой-то момент на сцену “Юбилейного” вышел – впервые в своей жизни – худой нескладный парень в кирзовых сапогах, поправил очки и гнусаво запел под гитару про “край родной злополучный”. Это трудно себе представить, но за камерным акустическим концертом наблюдала огромная спортивная арена, забитая до отказа. Впрочем, не будем преувеличивать: вряд ли он многим запомнился. В тот момент важнее были другие герои.
Лето 96-го года. Санкт-Петербург. Снова стадион – на этот раз “Петровский”, фестиваль “Наполним небо добротой”. Лидер “ДДТ” Юрий Шевчук решил поддержать молодые группы и подошел к делу с размахом: на большой сцене выступили все мало-мальски заметные на тот момент клубные команды. Со сцены в зал летели “Байка” рэп-коровых “Кирпичей”, “Лесник” панк-сказочников “Короля и Шута” и “Рыба без трусов”, первый хит группы “Сплин”, покоривший городские радиостанции. Здесь же англоязычная гранж-группа Military Jane чуть ли не впервые спела на русском песню с рефреном «…и вечно пьяный папа”; пройдет немного времени, и они переименуются в “Пилот”.
В какой-то момент на сцену вышел человек в очках, шортах и майке Ministry. За спиной его стояла группа, игравшая тяжелый, резкий и ломовой альтернативный рок. Он схватил микрофон и истошно закричал: “Пусть никогда не будет солнца! Пусть никогда не будет неба! Пусть никогда не будет мамы! Пусть никогда не будет меня!” И да – это был тот же самый мужчина, что стоял за шесть лет до этого в кирзовых сапогах на сцене “Юбилейного”. Тот же, но уже другой.
Зовут мужчину Андрей Машнин, и в его музыкальной биографии отразился и вышеупомянутый спад советского рока, и его фантасмагорическое перерождение. Он начал как бард из кочегарки и, казалось, безнадежно отстал от времени – поезд русского рока ушел, людям с акустической гитарой уже ничего не светило. Но через несколько лет на сцену ворвался “Машнинбэнд”, одна из первых альтернативных групп Петербурга, которая бросала в зал тяжелые риффы, истошный вокал и жесткие злые тексты. Из их песен хлестала мрачная и мощная энергия времени, и слово “альтернатива” в применении к Машнину и его команде следовало понимать в максимально буквальном смысле: они играли назло, поперек, вопреки, не столько опережая свое время, сколько с упоением вставляя ему палки в колеса, – до тех пор пока не выбились из сил.
А начиналось все в котельной “Камчатка” – той самой, где трудились, чтобы не быть обвиненными в тунеядстве, Цой, Башлачев и прочая элита Ленинградского рок-клуба. Здесь устраивались неофициальные концерты, здесь снимали фильм “Рок”, здесь, в здании на Блохина, 15, теперь располагается клуб-музей Виктора Цоя. Андрей Машнин поступил на работу в “Камчатку” в самом конце 80-х и стал одним из последних ее творческих выпускников.
Андрей Машнин
На “Камчатку” я попал случайно. Я работал в строительном тресте и заведовал там самодеятельностью по комсомольской линии – ну, раньше все было по комсомольской линии. А в этом тресте была женская общага, которую топила котельная “Камчатка”. А мы в этой женской общаге репетировали самодеятельность. И девка, у которой мы репетировали, была знакома с Толиком Соколковым, начальником “Камчатки”. Там окно было во двор: мы с ней сидим, окно открыто, осень, год 87-й где-то – и Цой бачки выносит. Я думаю: “Занятно, что тут такое?” И она мне отвечает, что котельная, где работают всякие знаменитости, и с Толиком она знакома, и сейчас он вроде как придет чай пить. Пришел этот Толик, познакомились. Я пару песен сочинил на тот момент, попел, он говорит: о, какой интересный, а давай к нам переводись со стройки своей.
Сергей Фирсов
Мы работали в котельной “Камчатка”. Андрей – в строительном тресте, которому принадлежит тот дом, который мы отапливали. И он ходил туда к девчонкам на свидания, они ему и рассказали про нашу котельную. Он стал заходить. Познакомился со всеми. Потом мы взяли его на работу. Он что-то уже писал, но стимул ему дала “Камчатка”, и мы с Начальником стали его подбадривать: “Давай-давай, пиши!” Понимаете, Виктор Цой не родился Виктором Цоем. Он попал в определенную тусовку и стал сочинять песни. Не попал бы в эту тусовку – не стал бы. Все делает микроклимат. Вот и Машнина сделал. “Камчатка” – это было такое место, где и лопаты начинали стихи писать. Если бы он не пришел к нам, скорее всего, стал бы обычным строителем или клерком работал бы. Он, кстати, проработал в “Камчатке” дольше всех – шесть лет. С 88-го по 95-й.
Андрей Машнин
В тот момент Рок-клуб был для меня где-то очень далеко. Я всю эту музыку слушал, но поучаствовать мне в голову не приходило совсем. И вдруг я вот таким странным образом в эту среду попал. Ни с того ни с сего: вот тебе Цой, вот тебе Фирсов, вот Башлачев, о котором я до того и не знал. Ну и пошло – меня стал Толик на квартирники таскать, я начал песни сочинять, уже совсем другие. Сидишь на смене, делать нечего, вокруг вся эта компания, разговоры, разговоры… Естественно, это производило впечатление.