Песни в пустоту
Шрифт:
Юрий Рыданский
Что такое Донбасс? Две области, Донецкая и Луганская. Восемь миллионов населения. Концентрация городов – на каждые 20–30 километров, между некоторыми вообще прямой дороги нет. Плюс места обучения – Донецк, потом Луганск, масса людей, сконцентрированных между двумя городами. Сам путь из Луганска в Донецк мог занимать неделю.
Сергей “Фил” Белов
Я учился в Луганске в сельхозинституте, и на каком-то курсе в нашей группе появился такой паренечек. Я в принципе человек закрытый, но постепенно музыка пошла, столовались вместе, выпивали – ну, как это обычно бывает. И потом уже вместе ходили в институт, потому что жили на одном этаже. Он, помню, выходил всегда из комнаты и кричал: “Love!” То есть последний
Дрантя выделялся, конечно, но никакого осмысленного впечатления у меня тогда не было – ну, живем, ну, пишет. Там же все творческие личности были, они там на пару сказки с Рыданским сочиняли, и так далее.
Юрий Рыданский
В Луганске собралась компания, которая решила, что одной гитары мало, – взяли баян, еще что-то. Кстати, в первом составе активно использовались детские инструменты, потому что других попросту не было. И клавесин был детский, и барабаны пионерские.
Сергей “Фил” Белов
Первые песни он написал в армии, а в Луганске у него пошел продуктивный очень период. Он познакомился со мной, еще с некоторыми ребятами, мы начали вместе что-то делать – это называлось группа “Давай-давай”. Я тогда еще и сам по себе что-то ковырял, хотя музыкантом себя не считал и не считаю: ну, так, молодое увлечение, какое-то неосознанное желание вырваться из обыденности. А у Дранти оно, видимо, было осознанным – и рвалась душа в гораздо большей степени. Мы играли в три гитары плюс было еще что-то бонгоподобное и, кажется, баян. Среди песен, помню, была “Бубука”.
Юрий Рыданский
Как-то раз приезжаю я к нему в Луганский сельхозинститут, мы заходим в темный коридорчик, и он мне говорит: “Рыда, несколько новых песен”. Вот тогда-то, наверное, перелом и произошел, я понял, что он не просто студенческий бард, а звезда. Это была “Бубука”, “Тибибо”… Я говорю: “Др, это не хуже, чем Гребенщиков”. Он говорит: “Наверное, это лучше, чем Гребенщиков”. И с этой фразы все как-то стало понятно.
Алес Валединский
Я был в свое время поражен вот чем. Мне как-то попала его тетрадка ранняя, и там были самые первые тексты – ну настолько беспомощные! И в какой-то момент начинается: одно что-то, другое, а потом как пошло…По-моему, биограф Высоцкого, Новиков, говорил, что пример Высоцкого внушает ему надежду. Потому что Мандельштам как написал в начале: “И пустая клетка позади” – и все, больше ничего не скажешь, сразу задан такой уровень, который никогда уже ничем не превзойти. “Воронежские тетради” тоже гениальные – но ведь глупо говорить, что он вырос. А Высоцкий – он начал и дорос до “Райских яблок”. И в случае с Веней тоже было что-то подобное, мне кажется. Развитие. Хотя все-таки правильнее было бы сказался, что человек стучался – и вдруг открылся какой-то источник.
Владимир Кожекин
Дркин впитал весь конец 80-х – БГ, Цой и так далее. Но здесь же и Высоцкий, и Вертинский, которого он обожал. Это срез, сплав вообще всего, всей русской культуры. Он поначалу ведь дико вторичен был, до смешного. Как нечто такое великое сложился уже к самым последним записям, перед смертью: “Тае Зори” и все эти страшные песни типа “Дня Победы”. До того было можно разложить: вот это БГ, вот это Вертинский. Но это все не главное. Он был сильно больше материала, было видно, что это вырастет во что-то страшно грандиозное. Было слышно, как он интересовался музыкой – у него интересные гармонии, он пытался в какую-то джазовую сторону двигаться.
Александр Литвинов (Веня Дркин)
Раньше я, конечно, слушал что-то. Когда был в Донецке, пришла волна эта питерская: Цой, Шевчук… Засел, завис, восхитился, да. Но писать раньше начал все равно. И потом, это, по-моему, не столь интересно – слушать какую-то музыку ради восхищения ею и при этом писать свою и восхищаться своей музыкой. Интереса нет – ни к своей музыке, ни к чужой. Просто есть какой-то выход творческого начала и через музыку, и через рисунки, и вот вчера я в гриме был – это же так, знаешь: ну чего ж не нарисоваться? В общем, хочется какого-то алогизма в голове. Все это – творчество. И лучше всего писать. Петь – это уже физкультура для голоса, играть – тренировка для пальцев, а приятней всего – это писать, творить. Это шаманство, волшебство, это из разряда
любви абсолютной.(Из интервью, данного после концерта в Алчевске, 1998 год)
Юрий Рыданский
Конец 80-х – это пик русского рока, естественно, он нас и интересовал. Попса, само собой, отвергалась, тяжелая музыка, уже занявшая свою нишу, казалась бестолковым хрюканьем на фоне осмысленных текстов, красивых мелодий и всего остального, что в русском роке было. И весь наш круг чем-то таким занимался. Кто-то кому-то подражал – ну, Гребенщиков для нас был самый видный авторитет. Но нам и доступно было не все. Например, “Калинов мост”, альбом “Выворотень”, был куплен случайно на какой-то распродаже. Естественно, это всем сломало голову. Несколько песен под воздействием были написаны. А западное… Дрантя все-таки скорее поэт. Ну понятно, что все любили The Doors или там Dire Straits – это когда уже с Беловым была группа. Но тут влияние исключительно на таком уровне: смотри, как чуваки пилят, мы так тоже можем.
Сергей “Фил” Белов
Конечно, приходилось работать, хотя творчеством он занимался постоянно. А какая тогда работа? Ну, кооперативы всякие – помню, мы вместе на каких-то станках работали, пластик лили. Где-то строителем работал, потом какие-то крышечки для пузырьков делал – платили-то в любом случае копейки.
Юрий Рыданский
Был такой случай. Чан, барабанщик, и еще один наш общий друг подрядились сторожить склад с вином по соседству с общежитием. Мы туда месяц, наверное, ходили пить это вино, выпили несколько контейнеров. Прикол в том, что в конце концов этим ребятам выдали премию за то, что они не пропили вообще все. Ну и так далее.
Александр Литвинов (Веня Дркин)
Работал я очень много. В военизированной охране (мокрушником, с винтовкой ходил). Работал водителем, комбайнером. Работал художником в клубе. Работал слесарем на фермах крупного рогатого скота. Опять же сторожами еще какими-то… А! Учителем физики работал совсем недавно в средней школе… (Смеется.) Было и так.
(Из интервью Сергею Феклюнину для газеты “Троицкий вариант”, 1997 год)
Сергей “Фил” Белов
Если бы все складывалось по-другому, не было бы самих этих песен. Не было бы прогулок возле сельхоза, не было бы гуляний по ночному Луганску, не был бы трамвай так описан – “рельсы в небо, а роги в землю”. Не было бы этих безденежных бдений – такого бы точно не написалось никогда. Хотя и негативные факторы, конечно, были. В виде некачественного спирта, например.
Русский рок в начале 90-х, как мы уже сказали, потерял почву под ногами. Со странным явлением, именующимся “авторской песней”, все было иначе – оно не нуждалось ни в злободневной идеологии, ни в шоу-бизнесе, который явился по его душу лишь десятилетие спустя. По сути, весь механизм его существования исчерпывающе описывался самой аббревиатурой КСП – это был именно что “клуб”, в котором принципиально было ощущение свойскости, домашности, и именно что “самодеятельной” песни. КСП и в советские времена служил бытовому эскапизму – песни у костра и наивная туристическая романтика противостояли монолитной, предельно регламентированной официозной эстетике и давлению идеологем. В 90-х этот эскапизм пригодился не в меньшей степени: уход к природе (буквальный уход – с рюкзаком и гитарой под мышкой) был побегом от реальности, которая вдруг полностью изменила свое лицо и обнажила клыки; лыжи, стоявшие у печки, сулили куда большую стабильность и душевный покой. Рок-фестивали скукожились – фестивали авторской песни, напротив, расцвели: Грушинский уже собирал стотысячные толпы, но все еще сохранял чистоту жанра, практически каждый областной центр почитал за необходимость проведение слетов и собраний бардов – с творческими лабораториями, лауреатами и прочими атрибутами иерархий. В начале 90-х для человека, сочинявшего песни на акустической гитаре и желавшего, чтобы их услышали где-нибудь за пределами дружеских попоек, самым очевидным способом осуществить свои стремления было именно такое собрание, а отнюдь не отправка демо-записи на лейбл (тогда и слов таких в русском языке еще не было).