Песня ветра. Ветер перемен

Впрочем, расчет Алеора не оправдался, и утром Лиара не вернулась. Это одновременно причинило боль Раде, которая все-таки так надеялась, хоть и знала, что не стоило этого делать, и одновременно ужасно насмешило ее. Потому что вместо Лиары вновь пришел Латаан и сообщил, что, к сожалению, Эллагаин не располагает возможностью принять и прокормить пятьдесят Алеоровых друзей, потому что дополнительных запасов еды для гостиницы на зиму сделано не было из-за того, что зимой в порт Рамаэль не заходят суда. Алеор с горестным видом поцокал языком, не забыв помянуть, что в Дагмариене, например, порту Лесного Дома на реке Асхалат, всегда были дополнительные запасы еды и питья на случай нежданных зимних гостей. И добавил, что это ничего страшного, и его друзья с радостью привезут всю необходимую им провизию с собой, о чем он немедленно им напишет. Наврать, что в Рамаэле нет почтовых голубей, у Латаана язык не повернулся, а потому уже через час Алеор закончил рассылать птиц и удовлетворенно отложил в сторону чернильницу и лист бумаги.

Время шло. В конце третьей недели их пребывания в Рамаэле явился портной и принес первую партию одежды: мягкие, подбитые волчьим мехом дубленки, теплые штаны и меховые шапки. Часть работы Алеор принял, щедро заплатив за нее золотом, вторую часть раскритиковал, сообщив, что ему не нравится расположение карманов и чересчур толстые швы. Забрав шапки и теплые штаны, портной, скрежеща зубами, удалился переделывать.

За окнами все больше холодало, а снег, что в первые дни шел совсем слабо, теперь повалил все гуще и гуще. Река вздулась еще больше, почти что выходя из берегов, недовольная и ледяная, а белое пушистое покрывало вокруг стало совсем толстым. Задули с севера ледяные пронзительные ветра, вырывая из Рады последнее тепло, но она продолжала упрямо сопровождать Алеора в его конных поездках на юг. И старалась не думать о том, что будет, если им действительно придется зимовать в Рамаэле. Этот недогород уже застрял у нее в печенках, но покидать его без Лиары она не собиралась.

Потом прилетела птица с ответом из Васхиля. Глава Джен Итур Вануэль, некий Иже Вахард по прозвищу Бычий Цепень, в цветистых выражениях с огромным количеством ошибок извещал Алеора, что он и его ребята будут просто счастливы присоединиться к нему на праздновании Ночи Зимы, что ладья уже выходит из Васхиля, а те, кому в ней места не хватило, выехали верхами на север, и что какой бы ни была погода и обстоятельства, праздник в обществе самого Тваугебира будет для них всех настоящей честью. А еду и питье они тоже с собой прихватили, хоть залейся.

– Вот видишь, Радушка, все идет ровно так, как мы и планировали! – Алеор с довольным видом похлопал ее по плечу. – Раз в ладье не хватило места, думаю, сюда притащится как минимум человек сто, и мы будем абсолютно плевать на Первопришедших и их невозможность разместить всех в Рамаэле. Так что даже если Лиара не вернется до нового года, Ночь Зимы у нас все равно получится душевная, и проведем мы ее в теплой дружеской обстановке.

А Рада только смотрела на него во все глаза и не могла понять, какая бездна изрыгнула из себя этого проклятущего эльфа, способного стать самой жуткой мигренью для любого, кто не соглашался делать так, как ему хотелось. Грозар Громовержец, благослови ту бездну на все времена вперед!

========== Глава 56. Сила жизни ==========

Иллидар тонул в мягкой дремотной истоме теплой весны. Дождь из лепестков шел над городом, кружился в водоворотах из бело-розового, сиреневого и красного, и сладкий запах заполнял все, пропитывал насквозь каждое строение, улицы, жителей. Бесшумно покачивались под нежным ветерком прозрачные занавески, и солнце щедро дарило ласковые лучи, заливая ими тихие, покоящиеся в сладкой дреме улицы, прохладные жилища, в которых царил мир, пушистые волосы тринадцати последних оставшихся в Эллагаине детей и восьми с небольшим тысяч взрослых. Город застыл в одной единственной капле вечности, тянущейся бесконечно, и Лиаре казалось, что время здесь вообще не движется, запечатанное, укутанное, застывшее тягучей каплей смолы.

Каждая минута, проведенная здесь, казалась ей ядом. Этот яд кипел под ее кожей, нагретый, словно в кузнечной печи, ледяным взглядом Владыки Себана, пронзающим насквозь. Каждая минута здесь была сражением, тяжелейшим боем не на жизнь, а на смерть, и Лиара сражалась впервые в жизни так отчаянно, так неистово, так искренно. Потому что у нее пытались отобрать самое дорогое, что у нее было – ее любовь к жизни и Раде, ее саму.

Нигде нельзя было спрятаться от пронзительных мыслей Владыки. Они плыли сквозь томно-сладкий воздух, пропитывая пространство всего города, и куда бы она ни бежала, куда бы ни пыталась спрятаться, она все равно чувствовала его так, словно он смотрел ей в глаза, вновь и вновь вгрызаясь ледяными бурами в ее душу.

Поначалу ей казалось, что все жители города, все Первопришедшие, что обитали здесь, были одурманены этим взглядом, что мощь воли Себана подчиняла их, заставляла их думать одинаково, смотреть в одну сторону, молчать и плести бесконечную нить времен. Потом она поняла, как сильно она ошибалась. Себан несомненно воздействовал на весь город, он создавал Мембрану и держал ее в одиночку, он был разумом, объединяющим всех, силой, что защищала это место от внешнего мира, он сам был Эллагаином целиком. Но и жители этого города точно также стремились к своему Владыке, по собственной воле они принимали его концепцию, его идею, его взгляд на мир, и его мир, которым он окружал их. Иллидар походил на огромный муравейник с единственной маткой в центре, на коллективный разум из тысяч крохотных разумов, каждый из которых не мыслил себя без всех остальных. Первопришедшие были одним лицом в тысяче лиц, тысячью лиц в пульсарах глаз Себана. И этот выбор они делали сами, сохраняя свою индивидуальность, жарко желая лишь одного: идти в ту же сторону и делать то, что угодно было всему Эллагаину и его Владыке.

И вот это-то и было самым ужасным для нее. Еще какое-то время назад Лиара сочла бы такую верность, такое непоколебимое стремление всех в одном величайшим благом и прекраснейшей сказкой из всех, что может существовать на земле. Сочла бы, если бы не знала иного. Сила Себана была поистине велика и могущественна, и он действительно употреблял ее лишь во благо своего народа. Он не грабил, он не устанавливал законов, за нарушение которых можно было бы попасть в темницу. Кажется, в этом городе даже нужды не было в страже, потому что никому в голову не приходило нарушить закон и плавное течение вечности в пронизанных солнцем водах Тонила. Но какой ценой все это было куплено?

Себан остановил жизнь. Немыслимой силой собственного разума он затормозил громадные жернова времен, и они перестали молоть здесь, в этом краю вечной молодости и бессмертия. Но жизнь в ее неистовом танце, словно девчонка с рыжими кудрями, что босиком кружится по росистым лугам на рассвете и хохочет, подставляя усыпанное веснушками лицо и венок из ромашек и васильков на непослушных кучеряшках брызнувшим из-за края неба солнечным лучам, эта жизнь не знала, что такое остановка, она не знала, что значит прерваться, замереть. И если что-то отнимали у нее, если ее танец пытались ограничить, то и она сама била в ответ, не со злобы, не с ненависти, а потому, что таков был ее великий танец.

На весь город Эллагаин, на всех его жителей было всего лишь тринадцать детей. И это были последние дети Эллагаина, что родились здесь: других не ожидалось, потому что им неоткуда было взяться. И эти дети несли в своих жилах конец этого прекрасного края: все они были уже третьего поколения Первопришедших, и их дети уже никогда не увидят, как переливается солнце Мембраной, как цветут вишни, как гонит ветер по лазоревым волнам нежные лепестки. Не увидят потому, что все здесь было подчинено одной единственной идее: чистой крови Первопришедших, которую они смертельно боялись разбавить хоть чем-то.

Это, наверное, пугало Лиару больше всего. Этот город был окутан ложью столь тонкой и искусной, которую мог породить только острый, как бритва, разум Себана. Владыка мнил себя равным Молодым Богам, если не сильнее их самих, мнил себя способным остановить время для своего края и сделать из него вечный цветущий сад, и в этом была смерть для всей этой красоты. Смерть, эта лживая омерзительная старуха в рванье и обносках, с диким хохотом бродила по прекрасным улицам вечного города, приняв облик вечно-юный и мягкий. Она пила кристально чистую воду источников и блики солнца из глаз детей, надежды взрослых и любовь тех, кого уже можно было назвать стариками. Она срывала своими костлявыми скрюченными пальцами сочные плоды дерева вечности и жадно глотала сладкий сок бессмертия, хохоча в лицо Себана, когда он считал ее своей госпожой и той, кто подарит ему все время мира. И никто, никто в этом городе не видел ее скрюченного тела и полных голода глаз, никто не хотел слышать ее шаркающей поступи, замечать ее ядовитый смех. Лишь Лиаре в глаза она шипела, будто змея, плюясь ядом и с каждым днем все сильнее и сильнее давя на то самое, нежное, живое, золотое, что билось в ее груди, прорастая зеленым ростком сквозь ребра.