Песня ветра. Ветер перемен

Никогда еще ей не было так плохо, никогда никто не пытался сломать ее так, как ломало и крутило ее это место. Но Лиара держалась изо всех сил, держалась и не поддавалась той искусной лжи, так тщательно замаскированной под правду, что даже те, кто исторгал ее из себя, даже самые сильные и могущественные, не были в состоянии разглядеть это.

Каждый день Себан вызывал ее к себе, каждый день он убеждал ее, угрожал, настаивал на том, чтобы она прекратила упорствовать и сдалась, позволив ему проникнуть внутрь ее души и навести там порядок. Его глаза впивались в нее острыми колючками, царапали нежное внутри, безжалостно давили, пытаясь добраться до самой ее сердцевины, но она держалась, она не позволяла, она боролась на пределе своих сил, не давая ему никакого шанса проковырять хотя бы крохотную трещинку в ее броне.

О, этот эльф был поистине страшен, гораздо страшнее даже Сагаира, даже самого Сети’Агона, потому что он руководствовался благими принципами. Он хотел ей добра, о чем беспрестанно повторял, и Лиара чувствовала, что он верит в свои собственные слова, что он искренен в них. Да, у него были и свои резоны: вызнать информацию об Алеоре и Раде, о целях их миссии, о роли Лиары в ней. Но эти резоны не отменяли того, что на самом деле Владыка считал, что обязан вытащить свою блудную дочь из тенет людского мира, и прикладывал все свои силы к достижению цели.

Лиара не сказала ему ничего. Одна Великая Мать знала, чего ей это стоило, и лишь Великая Мать сейчас защищала ее, встав перед ней щитом таким крепким, таким прочным, что Себан был не в состоянии его пробить. Еще в самом начале Лиара поняла, что стоит ей соврать лишь раз, лишь один маленький раз по какой-нибудь мелочи, как Себан сразу же почувствует ее ложь, услышит ее в ее душе, и тогда она пропала. Лиара знала, что не должна врать ему, но и говорить правду она не могла. Потому под взглядом его ледяных глаз она отвечала расплывчато, аккуратно, спокойно, всеми силами не говоря того, что он хотел от нее услышать. Да, она путешествовала с Алеором и Радой на запад, потому что ей хотелось писать о них песни. Этот ее дар был единственным, что она умела делать, и потому заинтересовал Раду с Алеором. На корабле в море она была так напугана, что все смешалось перед ее глазами, и рассказать в точности, что там произошло, она не могла. Человек, что напал на Алеора и Раду, хотел им обоим зла, он работал на Сети’Агона, он был очень опасен. И она не поняла, каким образом получилось так, что Рада сестра Алеора, это просто не укладывалось в ее голове.

В этом всем не было лжи, ни одного слова лжи, но не было в этом и правды, и Себан чувствовал это. Именно поэтому каждый день он вызывал ее к себе и подолгу расспрашивал, буря глазами. А она отвечала одно и то же, изо всех сил цепляясь за Великую Мать и прося, чтобы это закончилось.

Себан был умен, так умен, что, казалось, у него просто не было слабых мест. Лиара вспомнила, как ходить сквозь пространство: эта память пришла вместе с остальными воспоминаниями из детства. Но вспомнила она и то, что другие эльфы могли почувствовать, как перемещается кто-то из них, и она знала, что стоит ей только войти в пространство и слиться с ним, чтобы покинуть Эллагаин, как Себан сразу же заблокирует для нее Мембрану.

Чтобы она не удрала на лодке, Владыка сделал официальное заявление, оповестив жителей Иллидара о том, что потерянная дочь Аваиль и Артаина Элморен вернулась домой. Теперь ее узнавали на улицах, когда бы она ни пошла прогуляться, подходили к ней, выражали сочувствие из-за того, что она так долго пробыла во внешнем мире, подбадривали, говоря, что скоро она поправится и придет в себя. Незаметно пробраться к ладьям и уплыть она теперь не могла, как и незаметно покинуть дворец.

Стоял первый месяц эльфийской весны, Ларати, Месяц Цветущих Вишен. В честь этого события жилые помещения в домах перегораживали множеством бумажных стен, которые она и видела на первом этаже дворца. Этот месяц был самым благоприятным для ухаживания и начала отношений, как считали Первопришедшие, а какие отношения без тайны? В этот месяц каждый мог зайти в дом к тому, кто ему приглянулся, и никто не имел права остановить его или воспрепятствовать его присутствию. И чтобы не мешать, не стеснять, не поставить в неловкое положение, и нужны были эти перегородки. Они давали возможность молодым видеть силуэты друг друга, переговариваться, общаться, но так, чтобы это не беспокоило покой обоих. В домах стабильных пар перегородки не выставляли, показывая, что началом романтической игры не интересуются, но во дворце они традиционно были.

Первое время Лиара надеялась, что сможет тихонько удрать, спрятавшись за ними, выскользнуть из дворца наружу и добраться до реки, чтобы вплавь покинуть Эллагаин. Только днем каждый раз, когда она спускалась вниз, чтобы улизнуть прочь, за перегородками обязательно бродили чьи-то силуэты, раздавались чьи-то тихие голоса и смех, музыка, пение. И хотя бы за одним поворотом она натыкалась на кого-нибудь из благородных эльфов, что улыбались ей и предлагали свое общество во время прогулки. Все они были очень молоды и симпатичны, юноши и девушки, будто нарочно ищущие ее общества. Лиара подозревала, что тут тоже не обошлось без Себана: он надеялся познакомить ее с кем-нибудь, чтобы она забыла Раду.

Ночью выйти тоже было невозможно. Как только солнце медленно опускалось за горизонт, по всему городу зажигались маленькие разноцветные фонарики, и он превращался в громадный цветок, усыпанный то ли сверкающими под звездным светом каплями росы, то ли кружащимися над его лепестками светлячками. Повсюду играла нежная музыка, на фоне прозрачных перегородок мелькали фигуры, и Лиара, побродив по дворцу и столкнувшись с несколькими молодыми эльфами, в отчаянье возвращалась в отведенные ей покои.

Эти комнаты примыкали к комнатам матери, и таким образом Себан тоже неумолимо не оставлял ее в покое. Мать то плакала, то смеялась, то тихонько шепталась сама с собой, и ее голос был слишком хорошо слышен тонкому эльфийскому слуху Лиары. Мать была больна, она Тосковала, и Владыка действительно соболезновал ей всем собой, но свое наказание не отменял. Причем не раз и не два он давал Лиаре понять, что как только она согласится принять его силу и его покровительство над собственной душой и мыслями, он помилует мать, но Лиара просто не могла на это пойти. Не могла, потому что это означало предательство всего, за что она так отчаянно боролась.

И самым ужасным во всем этом было то, что в Эллагаине Лиара оказалась совершенно напрасно. На вопрос о Великой Матери Аваиль лишь удивленно покачала головой.

– Никогда не слышала о ней. Понятия не имею, о чем идет речь. А почему ты спрашиваешь, доченька?

Лиара отделалась туманным объяснением о том, что однажды слышала это имя от одной ведьмы из людских земель, и перевела тему, чтобы мать поскорее забыла об упомянутом. Аваиль горячо поддерживала Себана и его стремление сделать Лиару одной из них, потому она могла неумышленно помянуть при Владыке о Великой Матери, а Лиара отчего-то знала: ему нельзя говорить об этом. Если Себан услышит что-либо на эту тему, ей уже никогда не выбраться из Эллагаина. Он и так приглядывался к ней очень внимательно, следил за каждым ее взглядом. Он чувствовал, что что-то в Лиаре не дает его силе наполнить ее разум и душу, не раз спрашивал о том, что это, но Лиара ничего не отвечала.

А раз так, то вопрос оставался открытым. Откуда тогда она знала о Великой Матери, если не от Аваиль? Откуда в ней было это знание? Ее собственные вернувшиеся воспоминания не давали ответа. Они медленно тускнели, занимая тот пробел, что был в ее памяти, и, в конце концов, улеглись на своем место, слившись с остальными воспоминаниями в одно целое. И вычленить оттуда информацию Лиара просто не могла.

Невыносимо долгие дни тянулись в обществе матери и Владыки, в прогулках по городу и случайных встречах с Первопришедшими, которые проявляли к ней дружелюбие и сочувствие. И с каждым днем это становилось для нее все тяжелее, все сложнее. Лиара ломала и ломала голову над тем, как бы ей выбраться отсюда, как вернуться к Раде и друзьям. Ее буквально жгло осознание того, что один день здесь равнялся пяти дням там, за Мембраной. Там наступала зима, там было холодно, и Рада тосковала по ней, звала ее. Там было дело, ради которого все они покинули свои дома, дело очень важное, которое обязательно нужно было завершить. А дальше были Данарские горы, то самое место, где ей должны были ответить на все ее вопросы, и Лиару неудержимо тянуло туда, буквально тащило так, что она то и дело ловила себя на том, как поглядывает на запад сквозь голубое небо Мембраны.

Отчаянно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, что дало бы ей намек, откуда она знает о Великой Матери, Лиара не нашла ничего, кроме Ильвадана. Он оставался ее последней надеждой, ведь именно он нянчил ее в детстве, он подсказал Аваиль увезти ее из Иллидара, с него-то все и началось. Но узнавать о том, в какой именно части дворца он обитает, нужно было очень осторожно: Себан не должен был догадаться, что Лиара планировала с ним встречу. Она предполагала, что Владыка знает о видении Ильвадана, и, аккуратно расспрашивая мать о жизни в Иллидаре, поняла с ее слов, что Ильвадан даже не был наказан за то, что в итоге Лиара оказалась за границей Мембраны. Он вообще занимал особое место при дворе Себана, и отношение к нему здесь было двояким.