Пестрыя сказки [старая орфография]

Но въ комнат игроковъ все еще ночь; все еще горятъ свчи; игроковъ мучитъ и совсть, и голодъ, и сонъ, и усталость, и жажда; судорожно изгибаются они на стульяхъ, стараясь отъ нихъ оторваться, но тщетно: усталыя руки тасуютъ карты, языкъ выговариваетъ Шесть и Восемь, ремизъ цпляется за ремизомъ, пулька ростетъ, приходятъ игры небывалыя.

Наконецъ догадался одинъ изъ игроковъ и, собравъ силы, задулъ свчки; въ одно мгновеніе он загорлись чернымъ пламенемъ; во вс стороны разлились темные лучи и блая тнь отъ игроковъ протянулась по полу; карты выскочили у нихъ изъ рукъ: Дамы столкнули игроковъ со стульевъ, сли на ихъ мсто, схватили ихъ, перетасовали, — и составилась цлая масть Ивановъ Богдановичей, цлая масть Начальниковъ Отдленія, цлая масть Столоначальниковъ и началась игра, игра адская, которая никогда не приходила въ голову сочинителя Открытыхъ таинствъ картежной игры.

Между тмъ Короли услись на креслахъ, Тузы на диванахъ, Валеты снимали со свчей, Десятки —, словно толстые откупщики, — гордо разхаживали по комнат, Двойки и Тройки почтительно прижимались къ стнкамъ.

Не знаю долго ли Дамы хлопали объ столъ несчастныхъ Ивановъ Богдановичей, загибали на нихъ углы, гнули ихъ въ пароль, въ досад кусали зубами и бросали на полъ…

Когда матушка Ивана Богдановича, тщетно ожидавшая его къ обду, узнала что онъ никуда не вызжалъ и вошла къ нему въ комнату, — онъ и его товарищи усталые, измученные, спали мертвымъ сномъ: кто на стол, кто подъ столомъ, кто на стул…

И по Канцеляріямъ долго дивились: ?отъ чего Ивану Богдановичу не удалось въ Свтлое Воскресеніе поздравить своихъ Начальниковъ съ праздникомъ?

V ИГОША

Я сидлъ съ нянюшкой въ дтской; на полу разостланъ былъ коверъ, на ковр игрушки, а между игрушками я; вдругъ дверь отворилась, а никто не взошелъ. Я посмотрлъ, подождалъ, — все нтъ никого. „Нянюшка! нянюшка! ?кто дверь отворилъ?” —

— Безрукій, безпогій дверь отворилъ, дитятко! — Вотъ безрукій, безногій запалъ мн на мысль.

„?Что за безрукій безногій такой, нянюшка?”

— Ну да такъ, — извстно что —, отвчала нянюшка, — безрукій, безногій. — Мало мн было нянюшкиныхъ словъ и я бывало какъ дверь ли, окно ли отворится — тотчасъ забгу посмотрть: не тутъ ли безрукій — и, какъ онъ ни увертливъ, врно бы мн попался, если бы въ то время батюшка не возвратился изъ города и не привезъ съ собою новыхъ игрушекъ, которыя заставили меня на время позабыть о безрукомъ.

Радость! веселье! прыгаю! любуюсь игрушками! а нянюшка ставитъ да ставитъ рядкомъ ихъ на столъ, покрытомъ салфеткою, приговаривая: „Не ломай, не разбей, по маленьку играй, дитятко. ”Между тмъ зазвонили къ обду.

Я прибжалъ въ столовую, когда батюшка разсказывалъ отъ чего онъ такъ долго не возвращался. „Все постромки лопались,” говорилъ онъ „а не постромки такъ кучеръ то и дло что кнутъ свой теряетъ; а не то пристяжная ногу зашибетъ, бда да и только! хоть стань на дорог; ужъ въ самомъ дл я подумалъ, ?не отъ Игоши ли?”

— ?Отъ какого Игоши? — спросила его маменька. „Да вотъ послушай, — на завражк я остановился лошадей покормить; прозябъ я и вошелъ въ избу погрться; въ изб за столомъ сидятъ трое извощиковъ, а на стол лежатъ четыре ложки; вотъ они хлбъ ли ржутъ, лишній ломоть къ ложк подожатъ; пирога ли попросятъ, лишній кусокъ отрушатъ…

„?Кому ето вы, врно товарищу оставляете, добрые молодцы?” спросилъ я.

— Товарищу не товарищу —, отвчали они, — а такому молодцу, которой обидъ не любитъ. —

„?Да что же онъ такое? ”спросилъ я.

— Да Игоша, баринъ —

Что за Игоша, вотъ я ихъ и ну допрашивать.

— А вотъ послушайте баринъ —, отвчалъ мн одинъ изъ нихъ, — лтось у земляка-то родился сынокъ, такой хворенькой Богъ съ нимъ, безъ ручекъ, безъ ножекъ, въ чемъ душа; не успли за попомъ сходить, какъ онъ и духъ изпустилъ; до обда не дожилъ. Вотъ длать нчего, поплакали, погорвали, да и предали младенца земл. — Только съ той поры все у насъ стало не по прежнему… впрочемъ Игоша, баринъ, малый добрый: нашихъ лошадей бережетъ, гривы имъ заплетаетъ, къ попу подъ благословенье подходитъ; — но если же ему лишней ложки за столомъ не положишь, или попъ лишняго благословенья при отпуск въ церкв не дастъ, то Игоша и пойдетъ кутить: то у попадьи квашню опрокинетъ, или изъ горшка горохъ повыбросаетъ; а у насъ или у лошадей подкову сломаетъ, или у колокольчика языкъ вырветъ, — мало ли что бываетъ —

„И! да я вижу Игоша-то проказникъ у васъ, сказалъ я — отдайте ка его мн и если онъ хорошо мн послужитъ, то у меня ему славное житье будетъ, я ему пожалуй и харчевыя назначу.

„Между тмъ лошади отдохнули, я отогрлся, слъ въ бричку, покатился: не отъхали версты — шлея соскочила, потомъ постромки оборвались, а наконецъ ось пополамъ, — цлыхъ два часа по напрасну потеряли. Въ самомъ дл подумаешь что Игоша ко мн привязался. ”

Такъ говорилъ Батюшка; я не пропустилъ ни одного слова. — Въ раздумьи пошелъ я въ свою комнату, слъ на полу, но игрушки меня не занимали, — у меня въ голов все вертлся Игоша да Игоша. Вотъ я смотрю —, няня на ту минуту вышла, — вдругъ дверь отворилась; я по своему обыкновенію хотлъ было вскочить, но невольно прислъ, когда увидлъ что ко мн въ комнату вошелъ припрыгивая маленькій человчикъ въ крестьянской рубашк, подстриженный въ кружокъ; глаза у него горли какъ угольки и голова на шейк у него безпрестанно вертлась; съ самаго перваго взгляда, я замтилъ въ немъ что-то странное, посмотрлъ на него пристальне и увидлъ что у бдняжки не было ни рукъ ни ногъ а прыгалъ онъ всмъ туловищемъ. Смотрю, маленькій человчикъ прямо къ столу, гд у меня стояли рядкомъ игрушки, вцпился зубами въ салфетку и потянулъ ее какъ собаченка; посыпались мои игрушки: и фарфоровая моська въ дребезги, барабанъ у барабанщика выскочилъ, у колясочки слетли колеса, — я взвылъ и закричалъ благимъ матомъ: „что ты за негодный мальчишка! — зачемъ ты сронилъ мои игрушки едакой злыдень! да что еще мн отъ нянюшки достанется! говори — ?за чмъ ты сронилъ игрушки? "

— А вотъ зачемъ —, отвчалъ онъ тоненькимъ голоскомъ, — за тмъ —, прибавилъ онъ густымъ басомъ, — что твой батюшка всему дому валежки сшилъ, а мн маленькому —, заговорилъ онъ снова тоненькимъ голоскомъ —, ни одного не сшилъ, а теперь мн маленькому холодно, на двор морозъ, гололедица, пальцы костенютъ. —

„Ахъ жалкинький!” сказалъ я сначала, но потомъ одумавшись, да какіе пальцы, негодный, да у тебя и рукъ-то нтъ ?на что теб валежки?”

— А вотъ на что —, сказалъ онъ басомъ, — что ты вотъ видишь, твои игрушки въ дребезгахъ, такъ ты и скажи батюшк: „батюшка, батюшка Игоша игрушки ломаетъ, валежекъ проситъ, купи ему валежки.” —

Игоша не усплъ окончить какъ нянюшка вошла ко мн въ комнату; Игоша не простъ молодецъ, разомъ лыжи навострилъ; — а нянюшка на меня: „Ахъ ты проказникъ сударь! ?за чемъ изволилъ игрушки сронить? Вотъ ужо тебя маминька — "

— Нянюшка! не я уронилъ игрушки, право не я, ето Игоша —

„Какой Игоша сударь — еще изволишь выдумывать.”

— Безрукій, безногій — нянюшка. —

На крикъ прибжалъ батюшка, я ему разсказалъ все какъ было, онъ расхохотался —, изволь, дамъ теб валежки, отдай ихъ Игош — "

Такъ я и сдлалъ. Едва я остался одинъ какъ Игоша явился ко мн, только уже не въ рубашк, а въ полушубк. „Добрый ты мальчикъ,” сказалъ онъ мн тоненькимъ голоскомъ, — спасибо за валежки; посмотри-ка я изъ нихъ себ какой полушубокъ сшилъ, вишь какой славный!” — и Игоша сталъ повертываться со стороны на сторону и опять къ столу, на которомъ нянюшка поставила свой завтный чайникъ, очки, чашку безъ ручки, и два кусочка сахару, — и опять за салфетку и опять ну тянуть.

„Игоша! Игоша!” закричалъ я, погоди, не роняй — хорошо мн одинъ разъ прошло, а въ другой не поврятъ; скажи лучше, что теб надобно?”