Пьесы

СОФИЯ. Я не хочу лежать в постели. Она такая мягкая, матрасу, наверное, лет двадцать пять. Сколько на нем народу перележало, и все психически больные.

РОГЕР. И жить хочу, и умереть я в Швеции [14] .

АНН-МАРИ. Хотя, может, это и не там, но, в общем, где-то на Эстермальме. Ему было лет шестьдесят, не меньше… Я хотела, чтобы он был моим папой.

МАРТИН. Сколько ты уже в Швеции?

14

Немного измененная строчка из гимна Швеции; сегодня его демонстративное исполнение имеет неонацистские коннотации.

АНН-МАРИ. Он им и был.

МОХАММЕД. О. (Несколько раз кивает.) Скоро два года и два месяца я в Швеции.

АНН-МАРИ. Такой же мерзкий… Рот набит червями.

МАРТИН. A-а. (Короткая пауза.) И ты так хорошо говоришь? Потрясающе… Это хорошо.

МОХАММЕД. Я не много с кем-нибудь говорю.

АНН-МАРИ. Там я пробыла пару недель, а потом мы взорвали этот гадюшник, и они забрали меня, и я попала в детскую психушку… это было в восьмидесятые, когда все были счастливы… и меня отправили на Фэрингсё… стричь овец.

МАРТИН. Ты тут работаешь, у тебя есть работа?

МОХАММЕД. У меня есть книга. (Пауза.) Вначале она слишком простая, потом сложнее и сложнее. (Небольшая пауза.) Некоторые вещи простые… ну, машина, дерево и… женщина там… В Боснии я работал учителем и теперь я учу сам себя.

АНН-МАРИ. Наркоты там было больше, чем на Плитке [15] . Не то чтобы я часто бывала на Плитке.

15

Разговорное название площади Сергельсторг в Стокгольме, время — излюбленного места наркоманов, алкоголиков и бездомных.

МАРТИН. А, понятно… А где, где ты жил в Боснии?

МОХАММЕД. Моя жена работала на ресепшене в гостинице… до того, как она умерла.

МАРТИН. Это там была война? В Боснии? Как это место называется? (Короткая пауза.) Бихач?

МОХАММЕД. Нет, не там… Биелина.

МАРТИН. Где это? (Короткая пауза.) Ну да, карты-то у нас нет. (Короткая пауза.) А я был… я был однажды в Дубровнике в восьмидесятые, в восемьдесят седьмом кажется… потому что Макс, это мой сын, он родился осенью, в сентябре того же года… У него день рождения двадцать третьего сентября.

МОХАММЕД (кивает). Да, да… Отдыхали? Тогда было много народу.

МАРТИН. Точно. Было очень красиво, просто потрясающе… вода, старый город… Мы хотели попробовать что-то новое, не ехать далеко, потому что ей было скоро рожать.

МОХАММЕД (кивает). Много туристов… Сестра моей жены работала в Дубровнике… Ее тоже уже убили.

МАРТИН. Да… это ужасно.

МОХАММЕД. Конечно. (Короткая пауза.) Много мертвых за два-три года, когда война.

МАРТИН. Да, и ведь конца этому нет.

МОХАММЕД. Да. Моя жена, и мои дети, и мама моей жены.

МАРТИН. Да. (Короткая пауза.) Непонятно, что можно сказать… или сделать.

МОХАММЕД. Я каждый день об этом думаю. Нельзя истребить это все так сразу.

МАРТИН. Нет, нет… но должно быть…

МОХАММЕД. Вначале нельзя, потому что тогда надо просто уезжать… Но потом психически устаешь, когда думаешь об одном и том же все время… Я видел самое ужасное, что может произойти. Я вообще не сплю ночью, лежу с открытыми глазами, иногда засыпаю в пять утра, а просыпаюсь опять в семь… И тогда я не знаю, где я… Я в Швеции, но мое тело в Биелине.

МАРТИН. Да… Ты хочешь… Ты думаешь потом вернуться… ну то есть, если это будет возможно… когда война кончится.

МОХАММЕД. Да. (Короткая пауза.) Если было бы ради чего возвращаться. (Короткая пауза.) Ради чего возвращаться? (Короткая пауза.) Кто там?

РОГЕР (АНДЕРСУ — входит, двигается быстро, беспокойно). Блин, ну там и ливень!

АНДЕРС (до этого сидел и смотрел на свои сцепленные руки). Бивень?

РОГЕР. Ливень, идиот!

АНДЕРС. А-а…

РОГЕР. Кому ты, блин, молишься?

МОХАММЕД. Сербы убили их, изнасиловали и сжигали. У меня были старые друзья, которые сербы, и они убили моих детей, и мою жену, и ее маму и потом сжигали. У соседей был список людей, которых надо было ликвидировать, и мы были в этом списке, соседи, с которыми мы разговаривали, пили кофе и знали всю жизнь… Но я был в больнице, у меня была рана на ноге, и тогда приходил сосед и рассказал, что они были в моем доме, и когда я вернулся, они уже были почти мертвые… я не мог ничего делать, они все украли и все разбивали, они оставили их на улице и сжигали их… но одно тело горело все время, я не мог разглядеть лицо, ничего не осталось… мне пришлось прятаться в одном доме в подвале вместе с другими, а потом мы должны были ехать с конвоем на четырнадцать автобусов, когда уехали оттуда… Нам приходилось идти три дня… может быть, шестьдесят километров, потому что идти можно было только в темноте… чтобы не напороться на сербские посты.

РОГЕР. И жить хочу, и умереть я в Швеции!

ТОМАС. Нам плевать, где ты хочешь умереть, только бы ты исчез.

МОД. Ты уже выходила?

МОХАММЕД. Мне приходилось оставить все. (Небольшая пауза.) Вообще все.

АНН-МАРИ. Сегодня?

МОД. В парк.

АНН-МАРИ. Да, выходила ненадолго.

МОХАММЕД. И теперь я не знаю…

МАРТИН. Что делать.

МОХАММЕД. Какое я имею право жить в мире мертвых?

МОД. Народу было мало?

АНН-МАРИ. В парке? Да, мало. (Небольшая пауза.) Немного.

ТОМАС. А? (Долгая пауза.) Ну что тут происходит?

РОГЕР. Ну…

АНДЕРС. Скоро кофе.

АНН-МАРИ. Был там один, сидел и говорил по мобильному телефону.

МОД. Это просто чтобы показать, что у него есть мобильный. О чем ему говорить-то?

РОГЕР. Но раньше было лучше, раньше было лучше, раньше. В Бекомберге.

АНН-МАРИ. Не знаю — он просто сидел и дул в него.

РОГЕР. Раньше было лучше.

МОД. Дул? (Пауза.) Как это?

ТОМАС. Но только один год.

АНН-МАРИ. Просто дул. Подует, а потом снова дует.