Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Гонорар обещают приличный — 25 тысяч, можно даже машину купить.

Александр Житинский, предисловие к роману:

Дмитрий Каралис написал роман о предприимчивом человеке, другими словами — о предпринимателе. Еще пять лет назад не было бы нужды пояснять, что герой такого романа — человек несимпатичный, аморальный и реакционный. Почти наверняка ему пришлось бы жить заграницей, ибо предпринимательство никак не входило в число типических черт советского человека. Если же, на свою беду, герой романа оказался бы нашим соотечественником, то он непременно числился бы в рядах «дельцов теневой экономики». Нелегко быть предпринимателем в нашем Отечестве!

И вот перед нами сравнительно молодой человек Игорь Фирсов — герой романа Каралиса «Игра по-крупному». Он обаятелен, деловит, умен — и руки у него растут откуда надо. Вместе с тем ему скучно быть подневольным рабом госпредприятия, получая то, что у нас называется зарплатой. И вот, когда жизнь ставит его перед небольшой, но очень практической задачей — отдать долг в три тысячи рублей, он изобретает способ заработка, интересный не сам по себе, а только тем, что его необходимо осуществить в условиях системы, для заработка не предназначенной.

Читать роман Каралиса весьма любопытно. Ощущение сходно с чтением «Робинзона Крузо», где мы имеем возможность пристально следить за выживанием человека в условиях, для того не приспособленных. Здесь читатель наблюдает технологический процесс заработка, основанного на законах рыночной экономики. Это то, чем всем нам предстоит заниматься в ближайшее же время, если общество хочет выжить.

А раз так, значение романа выше, чем просто литературное. Он показывает, что человек один многое может, — и тем вселяет надежду. Он рисует один из способов или методов рыночной экономики применительно к конкретному человеку — и тем учит предпринимательству. Он разрушает стереотип предприимчивого человека как стяжателя — и тем помогает прогрессу.

К тому же роман легко и ясно написан. Автор не тщится описывать то, чего он не знает, но зато всё описанное явно попробовал на собственной шкуре, а это всегда служит лучшей гарантией читательского внимания и доверия.

Я отстоял традиционное по стилю начало романа, хотя Мясников предлагал сделать его более модерновым и забойным:

В один из ясных апрельских дней, когда с крыш поселка с коротким шелестом съезжали подтаявшие снежные шапки и хлопались у дымящих на солнце завалинок, когда вскрипывали стропила и казалось, что дома расправляют плечи после затянувшейся зимы, — в один из таких дней, бело-голубой и ветреный, Володька Вешкин подошел к окну, чтобы открыть коту форточку, и увидел на участке соседей рослого парня в ватнике, который не спеша утаптывал сапогами снег возле забора. Приглядевшись, Вешкин узнал в нем младшего сына Фирсовых, про которого говорили, что он сидит в тюрьме.

Вчера напечатал одну страницу новой повести. Рабочее название дал от фонаря — «На хутор бабочек ловить…» Есть 49 страниц текста, которые мне не нравятся.

Скоро должны приехать Коля и Света Александровы из Москвы. Хочу поселить их в «Гавани». Директор гостиницы, как выяснилось, мой старый знакомец Паша Чудников, когда-то мы работали с ним на кафедре в ЛИВТе, ездили со стройотрядом в Венгрию, пили, гуляли, чудили, потом потеряли друг друга из виду. Он двинул по комсомольской линии, одно время ходил помощником капитана на круизном «Михаиле Лермонтове», и вот, весной, после показа меня в «Телекурьере», нашел и позвонил.

Теперь всех приезжих поселяю у него. Он же — прообраз главного героя моей новой повести, который поутру обнаруживает себя в постели женщиной. Эта сцена занимает у меня страниц восемь. Страх, ужас, попытки найти объяснение случившемуся. Неудача с одеванием в одежду жены, отвращение и любопытство к своему новому телу при посещении туалета… Попытался выписать в подробностях, с максимальной реалистичностью.

Сейчас мой герой в женской одежде идет по городу — ему негде жить, он надеется на возвращение в свою плоть, дал жене телеграмму, что срочно выехал по важному делу в Москву, на работу передал, что взял отпуск за свой счет, с ним заигрывают мужики…

И работал мой герой до нелепого превращения в женщину именно директором гостиницы…

6 ноября 1990 г.

Стоял за селедками.

Купил.

Есть начало 51-й страницы.

Обещают ввести карточки на продукты.

Славно придумано, сизый нос.

Толик Мосальский написал для «Литературной газеты» трактат «Как нам накормить страну». В диалогах, на манер бесед Платона, чей бюст стоит у него на книжной полке.

Сидя у мутного окна, за которым простирается заросший травой участок, Толик собрался прочесть мне свои труды, глотнув из чашки портвейна «Ереванского розового».

Я попросил его не читать.

— Ты же лук себе вырастить не можешь, ведра картошки не соберешь, пучка редиски нет, а собираешься учить, как накормить страну. Это же нонсенс, Толик!

Он рассмеялся:

— Да, старик, это верно… От, ты какой проницательный!

И выпил пахучий портвейн. Я ушел, не мешкая.

1 декабря 1990 г.

У Сереги Барышева умер отец — сердце. За столом умер, мгновенно. Завтра иду на похороны. Веселый, безобидный и свойский был человек. Меж собой, вслед за Серегой, мы называли его Стариком Хэнком, как героя рассказа О. Генри, который подавал своими огнеупорными пальцами сковородки с плиты.

Почему Серега так окрестил отца, уже не помню. Владимир Иванович прошел всю войну шофером до Берлина, восстановил разбитый трофейный грузовичок, привез его в Ленинград, работал на нем. Последние годы — мастером на заводе «Ленгазаппарат».

Любитель выпить и поговорить. Послушать. Покивать. Рассказать свое. К Миху и ко мне относился, как к своим детям. Знал нас с четвертого класса, когда Серега перевелся в нашу школу. Светлая ему память.

Вспоминаю, как поздней осенью ездили со Стариной Хэнком в садоводство Михайловское, кормить кроликов и забирать картошку. Сошли с электрички и направились в противоположную от садоводства сторону. «В магазин, в магазин зайдем, — пояснил Хэнк. — Надо заправиться, а то замерзнем». Нам было тогда лет по двадцать семь. Купив несколько маленьких, Хэнк тут же за магазином наладился выпить и уже приготовил всегдашнюю закуску — пару таблеток валидола, которые рекомендовал лечащий врач, но обнаружилось отсутствие стакана. «Ой, помру! — принялся стонать Хэнк. — Ой, помру! Из горлышка не могу, ищите стакан, ребята…» Я вернулся на станцию и притащил вместительную мензурку, выпрошенную у кассира из медицинской аптечки. «Человеку плохо, надо лекарство принять, — пояснил я. — Через минуту верну». По сути дела, я не обманул ее. Понюхав возвращенную посудину, она прокомментировала: «Ну и лекарство у вашего больного…»

Хрустели под ногами лужи, дул стылый ветер, и фетровая шляпа с головы Хэнка несколько раз отправлялась в самостоятельное путешествие — колесом по схваченной морозом земле. Мы с Михом и Серегой ловили ее и поддерживали батю, чтобы он не поскользнулся.

Кроликов покормили, затопили печку-буржуйку и сели выпить.

— Согреться, согреться надо, — бормотал Хэнк. — А то вы еще простудитесь. Я же за вас отвечаю. Серега, наладь телевизор, повеселее будет.

Через полчаса мы уже лежали на кроватях, и ехать никуда не хотелось. Гудела печная труба, посапывал Старина Хэнк, и начинало темнеть за окнами. По экрану телевизора беззвучно метались полосы. Я понял: если не встряхнемся и не встанем, то вскоре о нас сообщат в разделе «Происшествия», и не исключено, что наши обгорелые трупы мелькнут по телевизору вслед за сгоревшей избушкой. Ибо деньги у Серегиного бати, судя по всему, были, а бдительная матушка лечилась в почечном санатории в Паланге.

Я с трудом растолкал компанию, мы погасили печку и уехали поздней электричкой. Довезли Старину Хэнка до дома, заночевали у них. Поутру Серега вытащил с антресолей валенок, вытянул из него пол-литру и приложил палец к губам: «Хэнку дадим только рюмаху — ему завтра к врачу». Мы хлопнули по рюмахе, и Серега разбудил отца — отнес ему на блюдце рюмку с водкой и соленый огурец.

Мы услышали радостное покряхтывание Владимира Ивановича, и через минуту он пришлепал на кухню, чтобы оценить обстановку и перспективы. Серега успел спрятать бутылку, мы пили чай.