Пётр и Павел. 1957 год

– А других… получше немного, нет?..

– Так они же самые лучшие?.. Эти шахматы самые свежие, нам их прямо с фабрики только позавчера поставили!.. Вот только… – она слегка смутилась. – Я знаю, эти фигурки по доске надо двигать, а вот доски… как-то нет. Доску нам не поставили. Я спросила директора: как быть? Ты знаешь, Павлик, что ответил этот идиот?.. "Доску самим можно сделать. Взять картон и начертить белые и чёрные квадратики". Так что?.. Будешь брать или нет?..

Гениальная, спасительная идея относительно подарка брату оказалась несостоятельной только из-за того, что с поставками шахмат в Краснознаменске были серьёзные проблемы.

– Да нет, пожалуй… – медленно протянул Павел Петрович. – Поищу ещё что-нибудь… Поприличнее…

За его спиной стукнула входная дверь.

– Веня!.. – истошно завопила Циля и кинулась из-за прилавка к старику, вошедшему в магазин. – Венечка!..

Она схватила его в свои объятья, прижала к обвисшей груди, стала часто и торопливо целовать лысину, глаза, плечи, руки!..

Еврейские слова мешались у неё с русскими!.. Она и плакала, и смеялась!.. Обильные слёзы текли по исчерченным мелкой сеточкой частых морщин щекам, а глаза были переполнены неизъяснимым восторгом от такой долгожданной и всё же неожиданной встречи с тем, кого она любила больше всего на свете!..

– Циля!.. Прекрати!.. – Веня безуспешно пытался защититься от этого бурного потока рухнувшей на него любви. – Ну, я прошу тебя!.. Не надо!.. Циля!..

Однако та не сдавалась:

– Нет!.. Я сейчас умру!.. Я, честное слово, умру!.. Павлик!.. Нет… Ты посмотри только, мой Веня домой вернулся!.. Павлик!..

Веня вздрогнул и обернулся к стоявшему возле прилавка Троицкому. И вдруг в магазине стало как-то неестественно тихо, лишь слабые всхлипы счастливо-несчастной Цили нарушали эту странную тишину.

– Венечка ты узнал?.. Это же Павлик!.. Ведь узнал?.. Венечка!..

– Павел?.. – как бы уточняя, спросил тот.

– Он самый…

– Привет… – небрежно кивнул Веня, словно расстались они только вчера.

– Здравствуй…

– Как ты?..

– Нормально… А ты?..

– Как видишь…

– Что с ногой?..

– В лагере повредил…

– Понятно… А в остальном?..

– Всё в норме…

– Рад за тебя…

Они замолчали. Циля, ничего не понимая, смотрела то на одного, то на другого. Ей казалось, мужчины тоже должны были кинуться друг другу в объятья. Ведь когда-то давно они были так неразлучны!.. А сейчас они стояли… Как вкопанные.

– Мальчики, и что это с вами? – в смятении выдавила из себя. – Вы как не родные.

– Да!.. – спохватился Веня. – Вот… – он обернулся к двери, где, прислонясь к косяку, стояла невысокая, очень худая женщина. Только тут Циля и Павел заметили, что в магазине они не одни.

– Познакомьтесь, это… – Веня на секунду замялся, очевидно, не зная, как представить свою спутницу, но, выбрав, наконец, самую нейтральную форму, скромно добавил: – Мой друг.

– Клара, – громко, с каким-то вызовом, сказала женщина и протянула свою узкую ладошку.

– Циля… – ответила та почти шёпотом.

– Павел… – Троицкий пожал протянутую руку.

Знакомство состоялось.

– Ой!.. И что мы стоим?.. Пойдёмте ко мне домой… – заторопилась Циля. – Венечка!.. Тебя и Кларочку надо покормить!.. Вы же проголодались с дороги!.. – она уже достала из-под прилавка табличку с надписью "Санитарный день" и направилась к двери.

– Погоди!.. – остановил её брат. – Не суетись!.. – затем обратился к Павлу. – Кто убил твоего отца, знаешь?..

– Знаю… – кивнул Павел Петрович. – Ты.

Циля всплеснула руками:

– Ой!.. Боже мой!.. Боже мой!.. И что я натворила!.. Позор на мою старую седую голову!.. Я забыла!.. Я совсем забыла!.. Ай-яй-яй!.. – заголосила она.

– Не бой! – резко, почти грубо оборвал её Веня. – Ну, положим, не я один… Там много наших ребят было… И Тараска, и Арончик, и Зураб, и Колян, и ещё другие, ты всех знаешь… Но командовал ими я, это точно!.. И, знаешь, очень хорошо, что ты всё знаешь. Не надо, значит, притворяться и, как говорил мой любимый вертухай на зоне «Веньку валять». Согласен?..

Троицкий немного помедлил с ответом, потом спросил просто, как о чём-то обыденном:

– Ты что хочешь от меня? Чтобы я ударил тебя?.. Скандал закатил?.. А может, убил?.. Тут же, прямо на месте, отомстил за отца?.. Не понимаю, чего ты добиваешься?..

Генкин опешил: такого поворота он… ну, никак не ожидал!.. Все эти годы он ждал и страшился этой встречи. Сочинял длиннющие монологи, находил всё новые и новыё доводы, отказывался от них и снова искал. Конечно, он хотел поговорить, объясниться… Вернее, объяснить, но, спроси его "зачем?", вряд ли смог бы найти вразумительный ответ. Конечно же, для того, чтобы оправдаться. И оказалось вдруг, что все его мучения были напрасны, все попытки найти разумное объяснение своему чудовищному поступку безуспешны. Потому что оправдать убийство твоего спасителя невозможно. И вот сейчас в это самое мгновение, он понял это так ясно, так отчётливо, что ему стало жутко.

– Жаль мне тебя, Венечка. Вижу: грызёт тебя твоя совесть, ни днём ни ночью покоя не даёт. Догадываешься, чем всё это может закончиться?..

– Ну?.. Чем же?..

– Рухнешь ты под её обломками, – Троицкий покачал головой. – Какую ношу взвалил на себя!.. Нет на Руси такого богатыря, которому по силам было бы всю жизнь её с собой протаскать. И ты… Не Илья Муромец, и не Алёша Попович даже… Надорвёшься…

– Напрасно иронизируете! – высокий женский голос прозвучал в магазине резко и неожиданно: Клара вся кипела от негодования. – Вениамин такой человек!.. Такой!.. Вы даже не знаете какой!.. И сколько он может выдержать!.. Тоже не знаете!.. На моих глазах люди, как щепки, ломались, а он нет!.. Веня выстоял!.. И выстоит!.. Вот увидите!..

– Заткнись! – тихо, сквозь зубы проговорил Генкин.

Циля беззвучно плакала, уронив голову на прилавок.

– Отказываешься, значит, говорить со мной? – набычив голову и сдвинув редкие бровки, угрюмо спросил Веня.

– Да нет, не отказываюсь… – Павел Петрович недовольно поморщился. – Только о чём мы с тобой говорить станем?.. Я от своих юношеских заблуждений давно отрёкся, ты в своих упорствуешь. И даже за некий героизм это упорство своё почитаешь. Как бы мы с тобой ни старались, договориться всё равно не сумеем.

– Жаль… Прежде ты иные песни пел, – в голосе Генкина послышалась угроза. – Знаешь, как это называется?.. Предательство!.. Да, да!.. Самое обыкновенное предательство!.. И не смотри ты на меня так!.. Праведник!.. – голос его сорвался почти на крик.

Троицкий отвёл от него взгляд, улыбнулся одними уголками губ:

– Ишь, как тебя крутит, Венечка!.. А насчёт предательства я с тобой согласен. Да, я предал… Дважды предал… И наказал меня Господь не за то, что я перед тобой провинился, а за то, что от веры отрёкся и от отцов своих, земного и Небесного. И смерть батюшки моего…на моей совести… Может, даже в большей мере, чем на твоей… Но, слава Богу, уберёг меня Господь от непоправимой ошибки, глаза мне открыл и на путь истины направил. Заставил предать забвению ложные истины и обратиться к вечным. Этой перемене в себе, честно скажу, я рад… И цена этим двум предательствам разная. За первое страшно, жестоко наказал меня Господь, но иначе, видно, нельзя было. Я это понимаю, и кару Его с благодарностью принимаю. Это, во-первых… А второе – пусть и невелико моё геройство, но, надеюсь, хоть в малой мере может оправдать моё отступничество перед Ним. Я как думаю?.. Чтобы искупить вину, нужно прежде понять, в чём виноват. Иначе покаяние одной сплошной риторикой окажется. Но что поделать?!.. Уж так мы устроены: страшимся ошибок своих и отмахиваемся от них, как от назойливой мухи… Так и ты, друг мой, от очевидного голову воротишь, пытаешься чёрное за белое выдать и наоборот. И борешься ты не со мной… Нет!.. Ты с самим собой воюешь… А толку-то?.. Уложишь сам себя на обе лопатки, и что?.. Думаешь, выиграл?.. Ничего подобного – проиграл!.. Неужели не понимаешь: и так плохо, и эдак… Победителей в этой борьбе не бывает.