Пётр и Павел. 1957 год

Богомолов понимал утешать, успокаивать смысла не имеет, поэтому философски изрёк:

– Что сделано, то сделано… Чего сейчас сокрушаться и сожалеть?..

– Я ведь как думал?.. Сколько можно в душе прежние обиды хранить? Когда-нибудь должен наступить этому предел?.. Потому и решился приехать, прощение у матери вымолить, но… Нет, оказывается. Не может она меня простить… Не может…

– Ничего… Ничего… перемелется, мука будет… – опять ни к селу ни к городу пустил Алексей Иванович афоризмом, но по тому, как вздыхал, как теребил свою бороду, заметно было, хочет ещё что-то сказать, да не решается.

– Я тебя, Капитолина, не тороплю, – продолжил Павел Петрович прерванный разговор. – Ты подумай хорошенько, всё взвесь и уж тогда решай… Об одном прошу: не руби с плеча и не чувствуй себя ни в чём передо мной обязанной. Положись на волю Божию. Как Он распорядится, так тому и быть. В сложных ситуациях это самый верный способ, поверь…

Алексей Иванович глубоко и сокрушённо вздохнул:

– Простите, я ваш разговор прервал, но матушка твоя, Павел, с поручением меня к тебе отправила.

– С каким поручением?..

– Просит, чтобы завтра ты уехал из города и больше в Краснознаменске не появлялся.

– Как же так?! – вырвалось у Капитолины. – Она же мать Павлу Петровичу!.. Мать!..

Павел Петрович остановил её.

– Ты забываешь, душа моя, что Валентина Ивановна мать не только мне, но и Петру Петровичу тоже. А для него лучше, если меня здесь не будет. Значит, она права.

На кухню вернулась Зинаида.

– Что сказал доктор? – спросил Павел.

– Чтобы мы готовились к самому худшему!.. – срывающимся голосом ответила она. Её била мелкая дрожь, и, чтобы унять её, она закуталась в свой пуховый платок по самое горло.

– Капа, я Матюшу у бабушки оставила, попробуй, уговори его лечь спать. Меня он совсем не слушает, – и, когда Капитолина поспешно вышла за дверь, дала волю своим чувствам. – Как это страшно, когда не можешь помочь!.. Видишь, человек умирает, а ты ничего, то есть совершенно ничего не можешь сделать!..

Павел отвёл Алексея Ивановича в сторону.

– Дядя Лёша, передай матери, чтобы не безпокоилась. Как только ей станет лучше… Да нет, в любом случае, уеду. Я про себя это давеча решил… Главное, чтобы она… – он не договорил, не смог. – Честное слово, первым поездом отправлюсь восвояси.

На кухню вошёл Савва. Обычно решительный и свободный, он сейчас почему-то чувствовал себя не в своей тарелке, явно был смущён, робок.

– Алексей Иванович, ваш совет позарез нужен.

– Что такое?..

– Хозяйка требует, чтобы я ей попа срочно привёз…

– Священника, – поправил Богомолов.

– Ну, да один хрен!.. Пусть будет священника… А как я его привезу, когда ночь на дворе?.. И вообще… Я с попами… то бишь со священниками никогда никаких дел не имел…

– Где у вас ближайшая церковь? – спросил Алексей Иванович.

– Так у нас на весь город всего одна. А все остальные мы ещё до войны порушили.

– Едем! – решительно потребовал Богомолов.

– Так ведь ночь! – попробовал остановить его Савва.

– Священники – те же врачи. Для них, что день, что ночь – всё едино. Поехали!..

И он стремительно вышел из кухни. Савва за ним.

– Ну, почему у нас так холодно?!.. – дрожь, которая била Зинаиду перешла в самый настоящий озноб и с каждой минутой становилась всё заметнее и сильнее. – Никак не могу согреться!

Павел набросил ей на плечи поверх пухового платка свой пиджак.

– Это нервы… Успокойся, Зиночка… Это я во всём виноват… Зачем приехал?.. Никогда себе этого не прощу!..

– Нет!.. Ты не в чём не виноват! – горячо зашептала Зиночка, крепкокрепко сжав его пальцы. – Это я виновата!.. Я соврала тебе, будто мой отец погиб на Гражданской. Мне было пять лет, когда мама ушла от него… Сбежала с каким-то художником… Он рисовал её портрет, и во время сеансов они влюбилась друг в друга… Голову совсем потеряли… Я хоть и маленькая была, а всё помню… По вечерам папа запирался в кабинете, смотрел на этот портрет и плакал… Я в замочную скважину подглядывала… А однажды… я уже в кроватке лежала, раздался выстрел… Потом ещё один… Я в кабинет прибежала, смотрю: папа на полу в луже крови лежит… А на портрете, там, где у мамы сердце, маленькая дырочка… от пули… Это он себя и её убил. А Татьяна Евгеньевна не мама мне вовсе. Она самой близкой маминой подругой была и взяла меня к себе из жалости… Своих детей у неё никогда не было… Так вот, она мне уже потом, когда я совсем взрослой стала, рассказала, что мама погибла в тот же вечер, что и отец. Какой-то уголовник во дворе её подстрелил, когда она домой из театра возвращалась, хотел рубиновые серьги… те, что я тебе давеча показала, снять, но тут дворник вышел, и убийца скрылся!.. Так вот, Татьяна Евгеньевна говорила мне: "Зиночка, будь осторожна!.. Над вашей семьёй проклятье висит!.." Вот оно!.. Сбывается!..

Павлу от этого рассказа стало не по себе. В мистику он не верил, но в случае убийства матери Зинаиды стечение обстоятельств было действительно потрясающим.

– Перестань морочить себе голову подобными сказками!.. Обыкновенное совпадение, и больше ничего…

– Нет, я знаю – это не совпадение!.. Когда папу похоронили, я этот жуткий портрет на меленькие кусочки изрезала, хотела сжечь… и не смогла… Холст никак не хотел гореть!.. Тогда я все кусочки собрала и в шляпную коробку сложила. А ночью коробка эта сама собой загорелась. Чуть пожар не случился!.. – и она горько заплакала.

– Вот, вот!.. – обрадовался Павел. – Ты лучше поплачь. Душу свою облегчи.

Вернулась Капитолина и с места в карьер запричитала:

– Неужто взаправду помирает?.. Господи!.. Да как же так?.. Как же мы все без неё?!..

Зинаида озлилась:

– Не ной!..

– Я к тому только, что ведь лучше Валентины Ивановны на свете человека нету. И вдруг…

– Заткнись! – заорала Зинаида. – А не то я тебя!..

В глубине дома послышались возбуждённые голоса Валентины Ивановны и Петра.

– Что это?.. – удивилась Капа. – Они ругаются!..

– Если ругаются, значит, не так всё безнадёжно, – обрадовался Павел.

На кухню в своей инвалидной коляске въехала разъярённая Валентина Ивановна. Пётр в данном случае работал извозчиком. Он толкал перед собой материнское кресло и безпрестанно повторял: "Ну, мама, ну, не надо!.. Мама, я прошу!.. Ну, что ты?!.. Мам!.."

– Молчи, мзгля!.. Он мне ещё указывать станет?!.. Сопляк!.. Сам ни на что не способен! Импотент несчастный!.. Всё мать должна за него решать!.. Всё мать!.. Вот помру, кто тебя за руку водить станет?!.. Сопли твои подтирать?!..

– Мама!.. – попыталась остановить её Зинаида. – Роман Моисеевич сказал…

– Плевала я на вашего Моисеевича! – огрызнулась старуха. – А ну, брысь с кухни!.. Мне с парнями разобраться надо!.. Хотя, нет!.. Постойте!.. Вам тоже полезно послушать, что скажу!..

– Может, не время сейчас?.. – попробовал снять напряжение Павел. – Вы же знаете, вам нельзя волноваться…

– Тебя не спросила, что можно мне, а чего нельзя! – в гневе, даже больная, она была неудержима. – Всю жизнь прожила, ни в чьих советах не нуждалась, авось, и теперь без твоих обойдусь! – и зло бросила через плечо Петру. – Сядь!.. Не маячь за спиной!.. Знаешь ведь – не люблю!.. И ты, Павел, тоже садись. Разговор у нас, хоть и недолгий, но не привыкла я, чтобы сыновья передо мной по стойке "смирно" стояли.