Пётр и Павел. 1957 год

– Петя, успокойся… Нельзя так распускаться… Ну, я прошу тебя…

– Нет!.. Нет!.. Нет!.. – продолжал мотать головой Пётр. – Я не верю… Нет!.. Этого не может быть!.. Нет!.. Я не верю!..

– Ну., встань хотя бы с пола, – Павел подхватил брата под-мышки, – вдруг кто войдёт!..

– Плевать!..

Пётр не сопротивлялся, но его ватное, безвольное тело стало каким-то очень тяжёлым. С большим трудом Павел усадил его на стул, сам пододвинул табуретку, сел рядом, обнял брата за плечи и прижал к себе:

– Плюшка, пойми… Я тебя ни в чём не обвиняю… Поверь, я вовсе не хочу тебя унизить, укорить… Я просто пытаюсь понять и… не могу… Объясни, для чего… зачем тебе понадобился этот донос?..

Пётр уткнулся в плечо брата и, продолжая хлюпать мокрым носом, тихо проговорил:

– Меня заставили…

– Кто мог тебя заставить?.. Кто?!..

– Они…

– Не верю…

Пётр поднял голову и зарёванными глазами устремил на брата до смерти перепуганный взгляд.

– Но почему?.. Почему ты не веришь мне?.. – в голосе его слышалась боль, мольба о пощаде. Отчаянье!..

Павел еле сдерживался, он сам готов был зареветь на пару с братом.

– Пойми, родной мой, написать так… вдохновенно… из-под палки нельзя. Это же не донос!.. Как бы это получше сказать?.. Поэма… стихи в прозе… А давай сожжём его, чтобы ничто больше не напоминало об этом!.. Ни тебе, ни мне!.. Нам надо забыть!.. Забыть навсегда!.. – старший брат скомкал листок в кулаке, бросил в раковину и, взяв с плиты коробок спичек, поджёг. Бумага вспыхнула сразу и очень ярко, на короткое время осветив зарёванное лицо младшего брата.

– Не могу!.. – прошептал Пётр.

– Что ты не можешь?..

– Не могу забыть!.. И никогда не смогу!.. Нет, днём ещё ничего… Днём дела, заботы… Они заслоняют собой, отвлекают… Но вот приходит ночь… Ты не представляешь, Павел… Двадцать лет!.. Каждую ночь!.. Каждую!.. Проснусь в поту… Может, приснилось мне?.. Нет!.. Не приснилось!.. И снова – ад!.. Он мне жить не даёт!.. Он измучил меня!.. Изуродовал душу!.. Сердце моё иссушил!.. Брат!.. Спаси меня!.. Христом Богом молю!.. И прости!.. Прости!.. Если сможешь…

"Мама!.. Где ты?!.. Мама!.. – со второго этажа послышался встревоженный голос Матюши. В белой ночной сорочке почти до пят он бродил по дому, искал мать. – Мне очень страшно!.. Мама!.. Ты где?!.."

– Ну-ну… Успокойся, Плюшка!.. Слышишь, Матвей проснулся!.. Не кричи так!.. – Павел опять прижал брата к себе и заговорил шёпотом. – Мы уничтожили эту гадость. Вот увидишь, теперь он не станет мучить тебя. Главное, душу свою облегчить. Представляю, каково это: таскать на себе такой грех!.. Сегодня спокойно уснёшь… Обещаю… Вот только… Чтобы совсем освободиться, признайся всё-таки… Кто заставил тебя написать этот донос?

Пётр оттолкнул брата. Вскочил. Бросился к двери. Остановился. Резко обернулся и медленно двинулся назад.

– Павел прости меня!.. Я один во всём виноват!.. Один!.. Больше никто!.. Прости, если можешь!..

Он упал перед Павлом на колени, прижался лицом к его башмакам и зашептал несвязно, болезненно, запинаясь на каждом слове, как в бреду:

– Думай, что хочешь!.. Меня заставили!., не веришь?!.. Зря!.. Ведь я – твой брат!.. Надо верить людям!.. А брату тем более!.. Я не мог отказаться!.. Не мог!..

Павел отшатнулся от упавшего перед ним Петра. Стал пятиться назад.

– Что ты, Петя?!.. Что ты?!..

Пётр на коленях пополз за ним.

– Ты не знаешь всего!.. О, если бы!.. Но я не могу открыть тебе!.. Пожалуйста, не заставляй!.. Это правда!.. Нет!.. Не слушай меня!.. Забудь!.. Я ничего не говорил!.. Брат!.. Я с ума схожу!.. Пощади!..

Цепляясь дрожащими руками за брюки Павла, он ползал за ним по всей кухне, пытаясь поцеловать его башмаки. А Павел безпомощно отбивался от него, пытаясь освободиться от его дрожащих рук.

– Павлуша!.. Братик!.. Родной мой!..

– Пётр Петрович!.. Нехорошо это!.. Встаньте!.. – неожиданно раздался голос Саввы. Братья не заметили, как и когда он вошёл на кухню. – Новый костюм испортите…

Пётр вскочил на ноги. Гримаса бешенства исказила его лицо.

– Кто позволил тебе входить без стука?!.. Я тебя спрашиваю: кто?!.. Вон отсюда!.. Сию же минуту!.. Вон!..

На лице Саввы ни один мускул не дрогнул.

– Я уйду, – спокойно сказал он. – Только матушка вас к себе требует. Что-то ей опять дурно сделалось.

На втором этаже опять послышался голос Матюши: "Где мама?.. Я боюсь!.." "Куда ты?.. Куда, дурачок?" – Капитолина ласково попытался его остановить. "Капа!.. Спаси меня!.. Там внизу дурак злой сидит!.. Я его боюсь!.." "Не бойся, иди ко мне… Я тебе песенку спою…"

Пётр взял себя в руки, поправил сбившийся на сторону галстук, застегнул пуговицу на воротнике рубашки. Удивительно, как быстро он мог переходить из одного состояния в другое. Сначала это был раздавленный слизняк, потом – разъярённый бык, теперь же на глазах Павла превратился в строгого, элегантного джентльмена. Ему бы канотье на голову, тросточку в руки и спокойно можно отправляться на Даунинг-стрит. Пригладив растрепавшиеся волосы, он почти официально обратился к брату:

– Об одном прошу: Зине ни полслова. Она ничего не знает.

Павел кивнул:

– Не волнуйся. Иди к матери.

Пётр стремительно вышел.

– Так это значит вы? – Савва с нескрываемым любопытством разглядывал Павла Петровича. Тот искренне удивился.

– Что значит: "вы"?..

– У нас перед войной байки ходили про одного чмурика… Сам Семивёрстов не мог его раскрутить, а у Тимофея Васильевича и глухонемые на втором допросе петь начинали. Стало быть, чмурик тот – вы!.. – и он протянул Павлу Петровичу свою ладонь. – Позвольте руку пожать. Уважаю…

Рукопожатие их было коротким, но крепким. Мужским.

– Скажите, Савватий, а вы про донос брата знали?

Савва коротко хохотнул:

– О!.. Я много чего знал, а теперь позабыл… Как говорится: "Много будешь знать, скоро состаришься!" А ежели очень много, то и в расцвете сил сковырнуться можно. Верно говорю?..

Павел Петрович согласно кивнул.

– Да-а!.. Сильный вы человек! – Савва был искренне восхищён. – Но на войне, как на войне: чем сильней противник, тем слаще победа!.. Семивёрстова вы на обе лопатки положили – после общения с вами он, говорили, на две недели в мёртвую запил!.. Со мной так не выйдет!.. Не советую так со мной!.. Я за Петра Петровича…