Пётр и Павел. 1957 год

Павел улыбнулся:

– А слабая половина вашего населения такого же мнения?

– Зачем?.. Для этой половины торговая сеть города предлагает широкий выбор наливок типа "Рябиновая" или "Спотыкач", а также роскошный портвейн за двенадцать рублей двадцать восемь копеек. Рекомендуется при запорах, а также для снятия напряжения у людей, страдающих тяжёлыми нервными расстройствами: за пятнадцать минут любого с ног валит! – он не стал искать рюмку или бокал, налил уникальный гумовский коньяк прямо в гранёный стакан. Невооружённым глазом было видно, что этот шутейный разговор радует его, позволяет хоть ненадолго оттянуть серьёзное выяснение отношений. – Ну, за нашу встречу Павел!.. За твоё возвращение!..

– Постой! – остановил его брат. – Налей и мне!.. Я ведь за твой полтинник так и не выпил!.. Нехорошо.

– Согласен, ужасно!

Второго стакана не нашлось.

– А давай из одного! – предложил Пётр.

– Давай, – согласился Павел. – И, если верить приметам, узнаем, кто о чём думает, – он поднял стакан с коньяком. – Поздравляю тебя!.. Желаю: будь здоров и всегда живи в согласии с самим собой! – отпил глоток, прищурил глаза и причмокнул губами. – Ты прав, напиток божественный!..

Прежде, чем выпить свою порцию, Пётр заглянул в стакан, словно хотел отыскать на дне его потаённые мысли брата. Очевидно, не нашёл их там, поэтому глубоко, сокрушённо вздохнул и выпил коньяк залпом, как водку.

– Ай-ай-ай! – покачал головой Павел. – Ну разве можно такой роскошный коньяк пить, словно банальную "Столичную"? Хорошее вино, равно, как и коньяк, надо пить маленькими глоточками, чтобы во рту оставалось приятное послевкусие. Ты лимончиком… Лимончиком закуси!.. – и пока Пётр, сжурив своё лицо, закусывал, спросил совершенно серьёзно: – Неужели вас, партийную элиту страны, таким элементарным вещам не обучили?..

– Нас другим вещам обучали… – Пётр с трудом разжевал и проглотил жёлтый лимонный кружок. – Очень кислое послевкусие, доложу я тебе.

– Ну что?.. Узнал мои тайные мысли? – вдруг очень серьёзно спросил Павел.

– А тут и узнавать нечего, всё и так ясно. Ты подумал…

– Ошибаешься. Я вот сижу и думаю: предложит мне братик чем-нибудь коньяк закусить? У меня с утра маковой росинки во рту не было. Вот и опасаюсь я, вдруг меня развезёт, всё закончится летальным исходом, и никакого серьёзного разговора у нас с тобой не получится.

– Господи! – обрадовался Пётр. – Ты бы сразу сказал! – и бросился к холодильнику.

– Сразу было неудобно, не успел человек порог дома переступить и тут же нахально требует: а ну-ка, дайте мне поесть сию же минуту!

– Как тебе не стыдно?! – Пётр начал выставлять на кухонный стол остатки прошедшего пиршества.

– Не сердись! – Павел поднял руки вверх. – Я шучу!.. Шучу…

– И ты, между прочим, не в гости, ты к себе домой пришёл. Вот… салат оливье, ростбиф… ветчинные рулетики… холодец…

– Подожди!.. Куда столько?.. Я теперь очень мало ем, к тому же Рождественский пост… Я бы рыбку заливную съел и… сыр вот этот… Прежде он "Рокфор" назывался?..

– Но ведь сыр – еда вовсе не постная?..

– Знаю… Прости меня, Господи!.. – и, перекрестившись, махнул рукой. – Так и быть!.. Согрешу…

Потом Павел принялся за еду, а Пётр сел напротив и, подперев подбородок, с каким-то умилением наблюдал за старшим братом. Бывало, в той, прежней, счастливой жизни до вселенской катастрофы, он точно так же исподтишка следил за тем, как Павел учит уроки, или мастерит воздушного змея, или тайком от матери крошит в блюдечко с горячим чаем крошки ванильного сухарика и дует, делая вид, что пытается остудить чай. На самом же деле брат устраивал в блюдце самые настоящие морские баталии, стараясь столкнуть крошки друг с другом. Нередко ему за это здорово доставалось от матери. Пётр рассмеялся.

– Что ты?.. – удивился Павел.

– Вспомнил, как ты за чаем в морской бой играл.

Ему вдруг стало необыкновенно легко и просто. Перед ним сидел его старший брат. В их жилах течёт одна кровь, и на этот свет появились они из одной утробы. Не может быть, чтобы он оттолкнул Петра от себя, заставил бы страдать ещё больше!.. Ему можно всё рассказать без утайки, не стыдясь, пожаловаться… Конечно же, он всё поймёт, и простит, и поможет!..

– Что ты всё улыбаешься? – Спросил Павел, смутившись. – Я что, смешно ем?

– Как я рад, что ты приехал! – ответил Пётр. Он стал вдруг очень серьёзен. – Ты даже не представляешь, как ты мне всё это время был нужен!.. Мне стыдно в этом признаться, но даже смерть отца я пережил не так остро, как твой уход из дома… Честное слово!..

И он рассказал брату, как жил почти сорок лет без него.

15

К своему младшенькому, Петруше, Валентина Ивановна всегда относилась с какой-то болезненной ревностью. Оттого, наверное, что он ей тяжело достался (чуть не умер при родах), в ней сидел постоянный страх за маленького. Она была уверена, что непременно потеряет его так же, как Надюшу, Борю и Глеба. Потому, просыпаясь посреди ночи, в ужасе бросалась к колыбельке: всё ей казалось, Петруша не дышит. Но мальчик выжил и к пяти годам превратился в крепкого, розовощёкого карапуза, а мать продолжала страшиться за него. И до сей поры не может избавиться от ощущения, что её пятидесятилетнему сынишке на каждом шагу грозит какая-то беда. И, может статься, оттого и упустила она Павла, что всё внимание своё отдала самому младшенькому. Самому болезненному и безпомощному.

Когда Павел убежал из родительского дома, страх этот превратился в самый настоящий кошмар или, как сказал бы домашний доктор Троицких Вадим Николаевич, маниакальный психоз: а вдруг младший последует примеру старшего и тоже покинет её? Одна эта мысль доводила до исступления!.. Она провожала Петеньку в гимназию и встречала после уроков. Когда он отправлялся с приятелями на каток или на речку купаться или удить рыбу, она, как заправский сыщик, тайком следовала за ним, не упуская своё чадо из вида ни на минуту. Порой, эта слежка стоила ей разорванных чулок, перепачканной юбки и болезненных ссадин, поскольку частенько приходилось продираться через колючие заросли шиповника или скользить по глинистому косогору, но она не обращала на это никакого внимания!.. Что значат эти мелкие неприятности в сравнении с безопасностью ненаглядного дитяти?!..

Но ведь сказано в Евангелии: "Нет ничего тайного, что не стало бы явным!.." И вот однажды это открылось!.. Она притаилась за кустиком на крутом берегу Гнилуши, но на беду ночью над Боголюбовым разразилась гроза, глинистая почва стала очень скользкой. Ноги Валентины Ивановны затекли от долгого сидения в неудобной позе, она попыталась поменять положение, поскользнулась и, ломая прибрежные кусты, безпомощно хватаясь за колючие ломкие ветки, кубарем полетела с крутого откоса. Даже цирковые акробаты не рискнули бы повторить подобное! Она совершила в воздухе самый настоящий тройной кульбит, и закончила свой фантастический полёт тем, что распласталась на прибрежном песке у ног своего потрясённого сына. Юбка её была изодрана в клочья, руки-ноги исцарапаны в кровь, под глазом набухал здоровенный фингал!.. Словом, незабываемая картина!.. Хохот, который раздался над речной гладью вслед за этим, был слышен даже в центре города!.. Естественно, такого позора Пётр вынести не смог!.. Он рыдал, бился в истерике, колотил по полу ногами, кричал, что уйдёт из дому, а кончил тем, что пригрозил… самоубийством.

Матери скрепя сердце пришлось уступить. Тем более, что отец был целиком и полностью на стороне сына.

Казалось бы, с течением времени Валентина Ивановна должна была бы успокоиться, смириться с тем, что её крошка стал взрослым и не нуждается больше в опеке… Ничего подобного. Как-то раз, заметив, что Пётр на улице обращает внимание на проходящих мимо хорошеньких девушек, она пришла в ужас!.. Как?!., неужели наступит момент, и её Петушок попадёт в лапы одной из этих голубоглазых фурий?!.. Не бывать этому!.. И мать удвоила своё внимание… утроила свои усилия, направленные только к одному – не допустить, чтобы этот кошмар стал явью. И надо признаться это ей удалось. Она душила возникавшую опасность в самом зародыше.