Пётр Машеров

Специальный корреспондент «Литературной газеты» Александр Борин по заданию редакции побывал в Минске, подготовил очерк «Взрыв». В начале 1973 года материал был уже набран и сверстан в газетной полосе. Однако в последний момент пришлось его снять. Редакции так и не удалось получить разрешение на публикацию очерка. О закулисных событиях вокруг публикации этой статьи автор рассказал через... шестнадцать лет в статье «Почему не был опубликован очерк о трагедии в Минске».

Правда, в очерке «Взрыв» и в последней публикации допущен ряд неточностей. Безосновательно, согласно судебному делу, рассмотренному с «рекомендациями», точнее, решениями Политбюро ЦК КПСС, утверждалось, что и заводчане допустили «преступную халатность», что на «халатное отношение к своим обязанностям» наводил сам стиль работы, царивший... на Минском радиозаводе..

Когда очерк был написан, главный редактор «Литературной газеты» Александр Борисович Чаковский сказал журналисту: «Напечатать это будет непросто. Надо заручиться поддержкой Машерова. Езжайте в Минск». Борин засомневался: «Если и искать поддержку, то, наверное, не в Минске. Кто захочет выставлять напоказ свои беды?» «Нет, нет, — сказал Чаковский. — Именно Машеров. Езжайте».

Помощник Машерова был предупрежден о приезде корреспондента.

— Петр Миронович вас ждет, пожалуйста, — сказал он, когда корреспондент вошел в приемную.

Борин потом рассказывал:

«Помню свое первое впечатление: небольшой кабинет, и за столом человек, чем-то неуловимо напоминающий артиста Олега Ефремова. Петр Миронович спросил меня: “Какова цель вашей публикации” — “Во-первых, рассеять слухи”, — сказал я. — “А разве они еще продолжаются?” — удивился он. — “В Москве — продолжаются”. — “А в Минске, по-моему, прекратились. Ну, а во-вторых?”

— Нам кажется, — сказал я, — что из минской трагедии необходимо извлечь уроки, а для этого люди должны знать все подробности.

Я положил на стол сверстанную газетную полосу и спросил, когда можно зайти.

— Зачем же? — сказал Машеров. — Я прочитаю сейчас, при вас.

Читал он медленно. Время от времен прерывал чтение и говорил о том, какой это бич — непрофессионализм, самообман, стремление все видеть в розовых красках и как дорого мы за это платим.

— Кстати, — добавил он, — сегодня ночью под Минском сгорел еще один заводской цех.

— Есть жертвы? — интересуюсь я.

— Да, несколько человек.

Прочитав полосу, он задумался, а потом вдруг заявляет:

— Мне кажется, есть смысл напечатать статью…

— Могу ли я сейчас позвонить Чаковскому? — я, конечно, доволен таким поворотом дел.

— Да, пожалуйста. Помощник вас соединит, — ответил Машеров, несколько нахмурив брови.

Из приемной по прямой линии ВЧ я связался с главным редактором и сообщил ему, что Машеров материал одобрил, все в порядке, можно печатать. Чаковский выслушал меня и говорит:

— Подождите, трубку возьмет Сырокомский (первый заместитель главного редактора).

— Слушай меня внимательно, — голос Сырокомского строг. — Наверху большое сопротивление материалу.

— Но, Виталий, Машеров же сказал …

— Слушай внимательно. Попроси Петра Мироновича сообщить свое мнение секретарю ЦК Устинову. Ты понял?

Я положил трубку и объяснил помощнику Машерова, что мне необходимо снова зайти к Петру Мироновичу.

— Хорошо, я сообщу Дмитрию Федоровичу о своих соображениях, — ответил Машеров, когда выслушал меня, и стрельнул в пространство жесткими глазами».

Вернувшись в Москву, А. Борин каждый день интересовался у Ча-ковского судьбой материала. «Пробиваем», — отвечал главный редактор. Однако «пробить» очерк так и не удалось.

Оказывается, газетная полоса каким-то образом попала к руководителям бывшего министерства радиопромышленности, и они просигнализировали в «верха» о том, что «Литературная газета» собирается опубликовать «антисоветский материал».

Прежние руководители министерства, которые подписывались под «преступным проектом», заставляли подписываться членов государственной комиссии под актом приемки в эксплуатацию незавершенного промышленного объекта, категорически сопротивлялись остановке запущенного цеха, в котором концентрация взрывоопасной пыли превышала в тот день санитарные нормы в 13 (!) раз. И тем самым предопределили его трагическую судьбу. Больше всего они боялись гласности, упорно не желали признавать трагедию, вызванную злосчастным взрывом… Бесспорно, испугались, что люди додумаются предъявить им иск — за человеческие жизни, за моральный и материальный ущерб.

Архивная пыль надежно скрыла на долгие годы страшную тайну, а вместе с ней и преступную халатность многих руководителей разного ранга.

***

После вынесения судебного приговора работникам Минского радиозавода Машеров постоянно интересовался их здоровьем, спрашивал, как им работается, передавал приветы. Через полгода осужденные заводчане попали под амнистию в связи с пятидесятилетием СССР и их выпустили на свободу.

Николай Хомив рассказывал:

— В ту ночь, когда нас освободили, дядя на Украине слушал зарубежную радиостанцию. «Голос Америки» передавал, что сегодня, такого-то числа, из лагеря «Северный поселок» в Минске освобождены заключенные по делу... Диктор перечислил фамилии. И мой дядя сразу же бросился к телефону, набрал Минск.

— Мыкола, Мыкола, ты вже дома? — не скрывая радости, трещит возбужденный дядин голос.

— Дома, дядя, дома, — говорю я ему, и такая радость меня охватила, что не передать никому. А через полтора часа он с женой прилетел ко мне в Минск…

Машеров, узнав, что заводчан выпустили из колонии, пригласил их к себе, помог с трудоустройством. Беседа была недолгой — первый секретарь куда-то торопился.

— Еще увидимся, — сказал, расставаясь.

В один из дней Хомив шел по главному проспекту столицы. У здания цирка услышал визг тормозов, возле него остановилась черная «Волга». Открылась дверца, к нему обратился водитель, пригласил в машину. Подойдя ближе, он увидел на заднем сиденьи Машерова. Поздоровались. Завязалась беседа.

— Расскажите, Николай Иванович, как там в неволе?

— Очень плохо, все пущено на самотек. Воспитательная работа, которая ведется с осужденными, дает обратный, негативный эффект. Надломленные люди, попадая туда, становятся еще хуже. Плохо себя ведут отдельные былые партийцы, осужденные за взяточничество, хищения.

Позднее Хомив узнал, что была создана авторитетная комиссия, которая очень основательно проверяла исправительно-трудовые колонии, размещенные на территории республики. Результаты проверки явились темой серьезного разговора в ЦК КПБ.

— А как устроились теперь? Какие трудности? Все ли хорошо в семье?

Машина стояла около двадцати минут, а Машеров все расспрашивал, задавал вопрос за вопросом.

— Спасибо, Петр Миронович, вроде бы все в порядке.

Не хотелось говорить ему, что заработал для семьи всего 80 рублей, что жена часто не работает (болел ребенок), что старшего сына из-за отца исключили из комсомола и парень очень переживал…

— Если что — не стесняйтесь: заходите или звоните, — Машеров на прощание подал руку.