Певец тропических островов

IV

Тем временем подросток в белой курточке подал ему рябиновую, и Леон, привыкший уже к существованию второй реальности, все более сладостной, а иногда и жутковатой, опрокинув четыре рюмки, приготовился к трансформации, которая вот-вот должна была наступить за окном. Он надеялся, что за окном вместо живописных, мирно зеленеющих вдали за бортом родных берегов увидит нечто, что не успокаивает, а, наоборот, бередит нервы. И что вместо мерного постукивания колес и плеска разгоняемой лопастями воды услышит зов, который так много ему обещал и в котором в последнее время все настойчивее и мощнее слышалось какое-то зловещее обещание.

Обычно подобные трансформации, в этом он отдавал себе полный отчет, не находили материального воплощения, оставаясь чем-то призрачным. Облекались в некую астральную оболочку. Сегодня же, напротив, в окне это нечто материализовалось и приняло формы тела, одетого (к сожалению, не в белый, а в синий) мундир и в синюю морскую фуражку с золотым шитьем. "Тело" это объявилось неожиданно, и можно было подумать, что Вахицкий магическими заклинаниями и гипнозом вызвал его из небытия — как ту шотландскую сумку, которая сама бросилась ему в глаза и материализовалась на витрине антикварного магазина. Сейчас увидим — зачем.

— Я морской офицер, — сказало "тело", улыбаясь и приставив два пальца к козырьку фуражки.

— Добрый день, господин поручик, — сказал Леон.

— Отличная погода.

— Да, ничего не скажешь.

Пока что "тело" это не представляло собой ничего особенного: скромный служащий "Вистулы", жалкий, потрепанный манжет рубашки, выступающий из-под синего рукава, слегка запачканного мукой, которую кто-то загружал в Сандомеже, выцветшая фуражка в пятнах. Но не надо торопиться с выводами.

— Может, выпьем по одной, а, пан поручик? — предложил Вахицкий.

— Боже, боже упаси! — неожиданно вдруг поморщилось "тело". — Вот уже два года, как я не могу смотреть на водку, с тех пор как в Сингапуре пил ее с мочой.

— Что-что?! — воскликнул Леон, и за окном, за бортом парохода замелькали и закувыркались какие-то цветные тени, казалось, кто-то на берегу стоит, отчаянно кричит и машет рукою.

— Да вот то, тьфу! — сплюнуло "тело".

— Как это — с мочой? — воскликнул Леон.

— Китайцы добавили мне в рисовую водку мочи.

— В рисовую водку? Где?

— В Сингапуре.

"A-а, ау, скорее, скорее ко мне!" — Кто-то в большой тревоге звал Леона с берега, звал все нетерпеливей, сначала на каком-то непонятном, а потом и понятном, состоящем из одних гласных языке. Пестрые, разноцветные тени все кувыркались, полностью заслоняя соломенные крыши крестьянских хаток, которые вместе с отвратными реалиями медленно отступали, по мере того как пароход неторопливо продвигался вперед.

— А как это было?

— Я плавал на торговом судне первым офицером. На Дальнем Востоке. В старой прокопченной коробке от сардин. При малейшем бризе эта развалина накренялась. Старик был немец. Schwein [7] , но я не об этом. Сошел я в Сингапуре на сушу, денег у меня не густо, пара серебряных долларов, не больше, но тут встретил дружка, который отвел меня в какую-то ихнюю дыру. Он спрашивает: "Отчего у тебя на лбу шишка?" Да вот, говорю, не сошелся со стариком во взглядах. Таскает повсюду за собой свою фрау, из-за нее все и вышло.

7

Свинья (нем.).

— Женщина? — спросил Леон.

— Вот именно! Гретхен, черт бы ее побрал, сидела бы у себя на камбузе и готовила бы ему Sauerkraut [8] . Но нет, вместо этого разгуливает в прозрачном платье без бюстгальтера! И все стоит на солнце — чтобы просвечивало. Не показывай, а если показываешь — зачем, с какой целью? С какой целью — спрашиваю! Не так разве? Дружок говорит: "Ну и что Теперь?" "Не знаю, — говорю, — хочу напиться". — "А где твой сундучок, ты что, без вещей?" — "Сундучок на дне залива. Свинья!" — говорю. "Что?! Выбросил за борт? Черт! А в управлении ты был?" — "А зачем мне туда идти!" — говорю.

8

Тушеная капуста (нем.).

— А почему было не пойти? — спросил Вахицкий, почувствовав какую-то недомолвку.

— А, долго рассказывать. Дело осложнилось, — отвечало "тело" неохотно и даже желчно. — Теперь езжу на этом трамвае, работаю за кондуктора — дырявлю билеты. Разве у нас в Гдыне найдешь справедливость? Отношение хуже некуда! Я грозился пойти к адмиралу, но все кончилось на разговоре со швейцаром. Обидеть человека — это у нас умеют, ох, умеют. И что, я теперь должен этой… извините, дерьмовой "Вистуле" целовать ручки?

Одним словом, что-то там было такое, чего "тело" не могло, а вернее, не желало объяснить. Обиды, жалобы на непонимание, горечь. И изредка "тьфу" через плечо.

— Но при чем тут рисовая водка, пан поручик?

— А при том. Дружок говорит: пошли, я знаю одного китайца, он дает в кредит. Пей за мой счет. Ставлю. Только сейчас занят, тороплюсь на свидание. Через два часа приду. Ладно! Отвел меня в портовый кабак, вижу, что там только всякая сухопутная шваль, а моряков нет. Жарко, чесноком воняет, хотя вентилятор под потолком вертится. В углу — ширма из красного лака с голубыми драконами. "Ли, — говорит дружок китайцу. Мы их всех называли Ли. — Ли, обслужишь господина помощника капитана, а мы потом с тобой сочтемся", — говорит мой дружок и добавляет еще несколько слов: тан, син, хуак, миау, миау, — одним словом, он умел малость объясняться по-ихнему.

Китаец улыбается, кивает головой, а вы небось знаете, что они улыбаются из сочувствия. Мода у них такая, верно? Подает он мне маленькую бутылку и фарфоровую чашечку. "Холосий водка, — говорит, — холосий". У них никто не выговаривает "р". Выпил четвертинку — неполную даже, но подействовала она на меня жутким образом. В глазах потемнело. Может, от жары. Поставил я локти на стол, обхватил голову руками. Черт знает что со мной делается — спать охота, клюю косом, глаза слипаются. Просыпаюсь через час — жажда страшная. "Давай еще водки, Ли!" — говорю. "Сейчас!" Вижу, берет он со стойки бутылку, наполненную до половины, уходит за ширму. Возвращается, вытирает фартуком, ставит передо мной. "Просу". Рисовая водка, как правило, белая, к ней привычку иметь надо, понимаете? А эта, гляжу, желтоватая и пахнет чем-то кислым. Глотнул, и правда — теплая и кислая до противности. "Что это за водка! — говорю. — Слабая, дрянь, а не водка!" Вижу, он все улыбается, улыбается и головой качает. Думаю, дружок мой рассказал про мою неудачу, он переживает за меня и сочувствует. "Хороший ты человек, Ли, — говорю, — но водка у тебя скверная. No good". Выпил все, до дна. Потом чувствую, меня совсем сморило, голова на стол клонится. Просыпаюсь, смотрю на часы — ах, черт, дело к вечеру. Ну, думаю, надул меня кореш. Выпью еще и пойду в Дом моряка. Может, там кого встречу. "Давай еще водки. Но только белой, не желтой. Мне моих двух долларов на это хватит?" "Долалов хватит. Холосо". Вылил из бутылки половину в стакан и опять за ширму. И дут меня будто толкнул кто — что он там делает? Встаю, а подо мною колени подгибаются. Рукою опираюсь о стенку и заглядываю сверху за ширму. Вижу, стоит Ли и дует в бутылку.

— Ну и что же? Как же так? — воскликнул Вахицкий.

— А вы как бы поступили на моем месте? Я остолбенел. Чуть не рехнулся. Ведь такое и в голову не придет. Наконец-то, наконец до меня дошло, желудок судорогой сводит. Рвота так к горлу и подступает. Сейчас я его изувечу, думаю. Тут смотрю — все из-за своих столиков повставали и ко мне. Я один — неравный бой, верно? Последний мой форменный костюм изничтожат, и что тогда будет? Еле на ногах стою. Физиономия у меня была зеленая, не иначе. Опрокинул столик — бросил под ноги этой швали — и давай ходу. У выхода еще запутался в гирляндах — там у них, в тропиках, дверей нет, везде эти самые гирлянды. Чуть не повалился на мостовую. И все думаю, что же я пил и какое оно было желтое и теплое, и чувствую — вот-вот меня вырвет. А это не положено, потому что, хотя переулок особого назначения, вижу, идет полицейский, ну а я в белом офицерском кителе. Меня рвет, а я глотаю, вот как бывает. Она из меня, а я глотаю. С тех пор водки в рот не беру!