Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945
Шрифт:
На следующее утро нам приходится перебираться в Яссы со всем персоналом. Погода скверная, летать невозможно. Пока нам приходится оставаться на земле, я могу слушаться доктора и отдыхать. Но уже на следующий день я лечу вместе с моей эскадрильей в Яссы; отсюда не очень далеко летать на будущие цели в районе Днестра. Мое плечо перевязано, и я не могу двигать рукой, но во время полета это не играет особой роли. Гораздо труднее на земле, поскольку израненные ноги слушаются меня плохо. Любое давление на педали вызывает резкую боль. До самолета меня несут на руках.
Яссы – это красивый румынский город, совершенно не тронутый войной. Нам он кажется великолепным, напоминая города нашей родины. Мы заглядываем в витрины и радуемся, как дети.
На следующее утро разведка обнаруживает сильные бронированные и моторизованные подразделения врага, продвинувшиеся уже почти к северной части Балты. Возможно, они даже достигли этого города. Погода еще плохая; поскольку местность гористая, из тумана выглядывают лишь самые высокие вершины. Положение скверное: войск, способных создать фронт, нет. Моторизованные соединения могут подойти только через полдня. Как остановить врага? Мы остались одни. Воздушная разведка докладывает о сильном огне противовоздушной артиллерии, которую Советы везут с наступающими частями.
Унтер-офицер Ротманн, мой преданный бортстрелок еще с прежнего времени, перед вылетами заносит меня в кабину самолета. До трех пополудни я делаю три боевых вылета в ужаснейшую погоду. Сильный зенитный огонь. Осколки делают пробоины, но самолетов на смену нет. Я и сам в очень скверной форме. Только решимость остановить Советы всеми доступными способами позволяет мне продолжать свою работу. Кроме того, это наверняка те солдаты, которые хотели меня поймать, – в тот день, когда я бежал, московское радио сообщило, что захвачен майор Рудель. По всей видимости, они не верят, что я мог добраться до линии фронта. Неужели те двое, кто не стал бежать, выдали мое имя?
Мы атакуем танки, вспомогательные колонны с продовольствием и бензином, пехоту и кавалерию, бросая бомбы и стреляя из пушек. Нам приходится атаковать с высот между 10 и 200 метрами, поскольку погода отвратительна.
Я вылетаю на самолете в составе моего противотанкового звена самолетов с 37-миллиметровыми пушками, чтобы охотиться за танками на возможно низкой высоте. Скоро все экипажи отстраняются от полетов, поскольку при попадании в мой самолет я беру себе другую машину и таким образом лишаю возможности летать всех остальных. Я приказываю заправить и пополнить снарядами мою машину в числе первых. Мы вдвоем отправляемся к фронту между общими вылетами эскадрильи сами по себе. Как правило, истребители нас не сопровождают, и потому русские имеют возможность реализовать свой огромный численный перевес. Маневрирование затруднительно в этих воздушных сражениях, поскольку я не могу нажимать на педали и вынужден пользоваться только ручкой. До сих пор, однако, в меня попадали только из зениток – но так было каждый вылет, а это достаточно часто. Во время последнего за день вылета я лечу на обычной «Штуке» (без противотанковой пушки) с бомбами и двумя 20-миллиметровыми пушками. С таким оружием нельзя пробить броню. По всей видимости, красные не ожидают видеть нас так поздно; нам нужно определить места их сосредоточения и получить общее представление о картине в целом, что важно для наших завтрашних вылетов. Мы летим вдоль двух дорог, идущих на север в направлении Балты. Солнце уже низко над линией горизонта; огромные облака дыма поднимаются от деревни Фалешты. Возможно, там дерется румынский отряд. Я опускаюсь ниже всех и лечу над деревней – по самолету открывают сильнейший зенитный огонь. Я вижу множество танков, за которыми идет большая колонна грузовиков и моторизованной пехоты. Танки, к моему удивлению, несут два-три бака с горючим. Внезапно я понимаю – русские не будут ждать наших завтрашних вылетов, они хотят сегодня ночью совершить прорыв и проникнуть в самое сердце Румынии, в богатые районы нефти, и тем самым отрезать наш Южный фронт. Русские пользуются сумерками, поскольку днем их продвижению вперед препятствуют мои «Штуки». На серьезные намерения русских указывают и баки с топливом на танках – с ним можно при необходимости далеко продвинуться даже без подвоза горючего. Похоже, я вижу начало большой операции. И видим это только мы; на нас теперь лежит большая ответственность. Я даю распоряжения по радио:
– Самой важной целью для атаки…
– Вы должны бросать каждую бомбу отдельно…
– В дальнейшем производите атаки на низкой высоте, пока не израсходуете последний снаряд…
– Те, у кого есть пушки, также должны стрелять по грузовикам.
Я сбрасываю свои бомбы, после чего начинаю охоту со своей 20-миллиметровой пушкой. В любое другое время стрелять по танкам из пушки этого калибра – впустую тратить снаряды, но сегодня на броне у иванов баки с горючим, так что рискнуть стоит. После первых бомб русская колонна останавливается, а затем танки перестраиваются, увеличивая дистанцию; зенитки начинают бешеную стрельбу. Но мы не отвлекаемся на борьбу с ними. И русские понимают, что мы полны непреклонной решимости. Они в панике уезжают с дороги куда-нибудь подальше или же начинают кружить, чтобы затруднить нам прицеливание. Во время каждого захода я попадаю в бак либо зажигательным, либо разрывным снарядом. По всей видимости, горючее проникает через соединения; некоторые танки, стоящие в глубокой тени холмов, взрываются с ослепительными вспышками. Если огонь от взрыва боезапаса вырывается из танка, небо озаряется настоящим фейерверком. Если при этом танк имел сигнальные ракеты, они раскрашивают этот фейерверк в самые разнообразные цвета.
Каждый раз, заходя в атаку, я чувствую лежащую на нас ответственность и надеюсь на то, что мы успешно выполним нашу задачу. Как удачно, что мы сегодня обнаружили эту колонну! У меня кончились боеприпасы. Только что я вывел из строя пять танков, но в поле видно еще несколько монстров, некоторые из них продолжают двигаться. Когда-нибудь я расквитаюсь и с ними.
– Ханнельоре 7,1, – это позывной командира 7-го звена, – истратив снаряды, вы должны лететь домой.
Я же вместе с моим ведомым на большой скорости лечу к аэродрому. Мы не будем задерживаться на заправку топливом – у нас в баках его еще достаточно, – нам требуется только пополнить запас боеприпасов. Темнота опускается быстро. Хотя те отличные ребята, что подвешивают бомбы и загружают снаряды, стараются изо всех сил, мне кажется, что все делается слишком медленно. Я уже объяснил им, что стоит на кону, и они совсем не хотят подвести своих товарищей в воздухе. Всего через десять минут после приземления я снова взлетаю. Мы видим возвращающуюся эскадрилью; она подлетает к аэродрому с включенными габаритными огнями. Мне кажется, что я вернулся к цели спустя целое столетие. Когда я улетал, взрывы ярко освещали поле битвы ярким огнем, танки и грузовики горели – сейчас же почти ничего не видно. Я лечу на север и, спускаясь на низкую высоту, двигаюсь вдоль железной дороги, пытаясь догнать двух стальных монстров, двигающихся в том же направлении, возможно, чтобы доставить печальную новость своему командованию.
Чуть наклонив самолет, я иду в атаку. В сгустившейся мгле я способен четко различить цель только в самые последние секунды, когда уже рискую врезаться в землю. Это нелегкая цель – но эти танки, как и их подбитые предшественники, несут на себе большие баки, и благодаря этому мне удается взорвать обе машины, хотя для этого и приходится израсходовать весь боезапас. С этими двумя танками я уничтожил за сегодняшний день семнадцать машин. Моя эскадрилья имеет примерно такое же число, так что потери иванов составили около тридцати танков. Довольно черный день для врага. Сегодня после всех этих событий мы, я уверен, можем спокойно спать в Яссах. Насколько был сбит наступательный порыв врага, мы узнаем завтра. Свою последнюю посадку мы делаем уже в темноте. Только теперь я начинаю чувствовать, как болит мое тело, и только сейчас я позволяю себе расслабиться. Как армейское командование, так и командование авиагруппы хочет знать все подробности. И мне приходится сидеть половину ночи с трубкой у уха.На следующий день задача очевидна: вылетать для действий против тех же сил, что и вчера.
Мы вылетаем очень рано, так чтобы прибыть к рассвету на место, поскольку иваны наверняка захотят использовать это время. Погода отвратительна, облака висят на высоте 100–150 метров над летным полем. Снова святой Петр помогает нашему противнику. Окружающие возвышенности не видны. Мы можем лететь только над долинами. Я раздумываю – какая неожиданность ждет нас сегодня. Пролетая над Фалештами, мы видим усеянное обломками поле – точно в таком виде, в каком мы оставили его вчера. Строго на юг от Балты мы встречаем первые танковые и моторизованные колонны. Они хорошо прикрыты – как зенитным огнем, так и истребителями. Должно быть, русские уже знают, что мы вчера устроили хорошее представление. Но я гоню от себя мысль, что сегодня могу сделать здесь вынужденную посадку. Мы сразу атакуем и тут же ввязываемся в воздушный бой, как и во время каждого вылета, поскольку на этом участке нет совершенно ни одного истребителя, который можно было бы выделить для нашей поддержки. Воздушный бой приходится принимать в условиях плохой погоды. Из-за низкой высоты мы несем потери, но надо сохранять эту высоту, поскольку дело срочное и терять нельзя ни минуты. Если мы не задержим иванов, они скоро появятся на нашем собственном аэродроме. Жаль, что со мной летает бортстрелком не Хеншель – этот парень имел отличный опыт, и в вылетах с ним было намного спокойнее. Сегодня моим бортстрелком является унтер-офицер Ротманн – хороший парень, но опыта у него недостаточно. Летчики любят летать с ним, поскольку верят, что Ротманн может выбраться из заварухи, из которой не выберется никто другой. По возвращении эскадрильи на аэродром я не мог дожидаться, когда заправятся остальные, и вылетел в паре с лейтенантом Фишером. Мы отправились к танкам на окраинах Балты. Над целью нас встречает несколько истребителей. Погода еще хуже, чем раньше; приходилось лететь совсем низко; видимость не превышает 250 метров. Немного подняв самолет около Балты, я осмотрелся – не появятся ли наши истребители. Но наших нет – есть лишь русские.
– Смотри, Фишер, здесь одни «аэрокобры». Подходи ко мне ближе и держись на хвосте.
Русские нас уже заметили. Их самолетов около двадцати. Для них мы удобная цель, и вот они уверенно идут в атаку. Мы не можем теперь набрать высоту, приходится лететь у самой земли, вжимаясь в любую узкую лощину, чтобы попытаться скрыться. Быстрых поворотов мой самолет при этом делать не может, поскольку при резком нажатии на педаль я ощущаю резкую боль, приходится использовать для маневров только ручку. Эта тактика меня не спасет, если за мной охотится пилот, который знает хотя бы азы пилотирования. А у меня на хвосте, похоже, пилот, который знает свое дело в совершенстве. Ротманн начинает проявлять беспокойство:
– Они собьют нас!
Я кричу, чтобы он заткнулся и стрелял, вместо того чтобы болтать языком. Он вскрикивает, – по моему фюзеляжу бьют снаряды. Попадание следует за попаданием, а я не состоянии сдвинуть педаль. Мной овладевает слепая ярость. От злости я просто вне себя. Раздаются сильные удары снарядов большого калибра: «аэрокобра» стреляет из 37-миллиметровой пушки. Помимо этого, у нее есть 20-миллиметровые орудия. Сколько еще снарядов выдержит мой верный «Ju-87»? Сколько еще ждать, когда он загорится и начнет рассыпаться? Меня сбивали во время войны тридцать раз – но всегда зенитным огнем, а не истребителями. Каждый раз я был способен управлять педалями и маневрировать с их помощью. Это был первый и последний раз, когда снаряд из истребителя попал в мой самолет.
– Ротманн, стреляй!
Он не отвечает. Его последние слова: «Я застрял… О!» Это значит, что защиты сзади нет. Иваны быстро это понимают; они становятся еще агрессивнее, чем раньше, приближаясь ко мне сзади, справа и слева. Какой-то парень атакует меня спереди, заход за заходом. Я нахожу убежище в очень узком овраге, в котором едва помещаются крылья моего самолета. Мастерство пилотов неплохое – удар в самолет следует за ударом. Шансов у меня вернуться обратно совсем мало. Но близ моего аэродрома в Яссах преследование прекращается – возможно, у истребителей кончились боеприпасы. Я потерял Фишера. Он летел от меня по диагонали, и я не имел времени следить за ним. Ротманн тоже не знает, что с ним случилось. Сделал ли Фишер вынужденную посадку или был сбит? Это так и осталось невыясненным. Потеря этого умного молодого офицера особенно тяжело поразила эскадрилью. Мой самолет был в дырах от 20-миллиметровых орудий и получил восемь пробоин от 37-миллиметровых пушек. Ротманн не мог бы долго защищать мою жизнь.
После подобного приключения любой бы почувствовал страх и усталость, но этот страх не помог бы делу. Я сажусь на другую машину и снова поднимаюсь в воздух. Советы должны быть остановлены. В этот день я уничтожаю девять танков. Тяжелый день. Во время последнего вылета приходилось напрягать зрение, чтобы высмотреть какой-нибудь танк. Хороший знак. Думаю, что ударные силы разгромлены; пехота сама по себе без танков далеко продвинуться не сможет.
На следующее утро наземная разведка подтвердила мои предположения. Никакой активности, почти мертвая тишина. Когда я приземлился после первого вылета за этот день, на крыло моего самолета вскочил молодой пилот, дико размахивая руками. Он сообщил, что я награжден бриллиантами к Рыцарскому кресту. Мной было получено сообщение по междугороднему телефону от фюрера, но в этом сообщении содержалось и запрещение летать. Некоторые слова пилота были заглушены ревом моторов, но я понял общий смысл того, что мне говорили. Чтобы не видеть запрещение в виде приказа, я на этот раз не пошел в комнату управления полетами, а стал ждать у моего самолета окончания приготовлений к следующему вылету. В полдень генерал по телефону вызвал меня в Одессу.