Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
Шрифт:
Я опять сделал паузу. Слушатели зашевелились, кто-то кашлянул. Потом снова воцарилась тишина.
— Генотипические черты исследуемой нами личности вам, товарищи, известны так же, как и мне: это — выраженный холерик, то есть сильная, активная личность с постоянным преобладанием процессов раздражения. Динамическая личность, это бесспорно. Такова форма. Каково же содержание? Я ссылаюсь на слова свидетеля, которому мы все верим; я его потом назову по фамилии: «властолюбие, грубость, нетерпимость, нелояльность, невежливость, невнимательность к товарищам, капризность». От себя добавлю: фанатическая преданность одной мысли, невероятное упорство в ее реализации, трудолюбие, беспощадность, бескомпромиссность. Я полагаю, что и мне, в качестве свидетеля, вы верите. Тогда наше собрание вызывает второго эксперта. Это крупный ученый, известный советский психиатор профессор Ганнушкин, уже давно умерший. Всю свою жизнь ученый посвятил изучению пограничных состояний, то есть болезненно развившихся характеров людей, которых нет никаких оснований считать клинически больными, но и нельзя относить к категории вполне здоровых. В одном из своих трудов Ганнушкин
Тут я оторвался от бумаги, пообещав скороговоркой: «О сверхценных идеях полнее расскажу дальше», — и снова стал читать ровным голосом настоящего лектора:
— «Их чувственная установка всегда имеет неприятный, окрашенный плохо скрываемой злобностью, оттенок, на фоне которого время от времени развиваются бурные вспышки, ведущие к опасным насильственным действиям. Эти люди крайне нетерпимы к мнению окружающих и совершенно не выносят противоречий. Если к этому прибавить большое себялюбие, чрезвычайную требовательность и нежелание считаться с чьими бы то ни было интересами, кроме своих собственных, то станет понятно, что поводов для столкновения с окружающими у них всегда много: малейшую провинность они возводят в крупную вину и ни одного проступка не оставляют без наказания. Такой человек подозрителен, обидчив, придирчив: он всегда требует покорности и подчинения себе, и, наоборот, сам совершенно не выносит критических замечаний. Всю жизнь эти люди проводят в борьбе. Очень важно подчеркнуть чрезвычайно характерную склонность к расстройствам настроения с постоянным наличием трех компонентов — злобности, страха и тоски. Именно на эти дни и падают наиболее бурные и безрассудные вспышки».
Я перевел дух.
— Ну как, не скучно?
— К черту! Не отвлекайтесь, доктор!
— «Несмотря на свою необузданность, такие люди всегда остаются очень узкими, односторонними. Их чувства лишены богатства оттенков и определяются постоянно имеющейся в наличии агрессивностью по отношению к окружающим. Чувство симпатии и сострадания, способность вчувствоваться в чужие переживания им недоступны Отсутствие этих чувств в соединении с крайним себялюбием и злобностью делает их морально неполноценными, способными на действия, далеко выходящие не только за рамки приемлемого в нормальных условиях общежития, но и за границы определяемые уголовным законом. Особенно они сталкиваются с последним из-за склонности к насильственным актам: страстные и неудержимые, они ни в чем не знают меры — в том числе и в актах жестокости».
Я опустил бумагу на колени и дал слушателям минуту отдыха. Все задвигалось. Из окна я посмотрел в небо, пожал плечами и начал говорить снова:
— Так как мы подвергаем научному анализу характер не простого человека, а выдающегося политического деятеля и партийного вождя, то тут будет не лишним ознакомить вас с мнением Ганнушкина относительно фанатиков, то есть самоотверженных и неутомимых проводников каких-либо идей. «Фанатики — люди сверхценных идей, крайне односторонние и субъективные. Центр тяжести их интересов лежит не в самих идеях, а в претворении их в жизнь, — результат того, что деятельность ума чаще всего у них отодвигается на второй план по сравнению с волей, движимой глубоким, неистощимым возбуждением. Это люди ограниченные, их мировоззрение не отличается сложностью и состоит из небольшого количества идей, чаще всего заимствованных, но благодаря своей сильной чувственной окраске глубоко сросшихся со всей их личностью, и, раз они усвоены, не подвергаются изменению до самой смерти их носителей. В личных отношениях они безразлично холодны или требовательно строги. Человеческое горе их не трогает и бездушная жестокость составляет их свойство. Главная сила фанатиков заключается в их несокрушимой воле, которая помогает им без колебания проводить в жизнь то, что они считают нужным. Железная воля фанатиков делает их опасными для общества: нередко под их руководством совершались чудовищные преступления. Русская действительность знала пытки, убийства и другие страшные дела».
Я положил бумагу на полку за бутылки с лекарствами.
— Вольф, все в порядке?
— Да, яволь, доктор, аллее ист орднунг! — ответил Вольфганг и я заговорил опять:
— На какой же почве и при каких условиях может развиваться такой ужасный фенотип из слабых порочных ростков, даваемых генотипом? В данном случае ответ даст биография интересующего нас человека, она напечатана в упомянутой выше энциклопедии: в юношеские годы мы находим добровольный уход из семьи и отрыв от обычных условий жизни, затем следуют долгие годы существования в глубоком подполье и работа под страхом провала, семь арестов, пять побегов, шесть ссылок. Довольно, чтобы ожесточить страстного человека? Я думаю, товарищи, вполне. Вот начало развития, исходная позиция. Затем исследуемый нами характер претерпевает потрясение: он добивается власти, его начинания ведут страну от победы к победе, он — фигура мирового значения. Он отчетливо сознает, что на все времена вписал в историю свое имя.
Уже несколько раз Абашидзе порывался спросить что-то, но, едва он начинал шевелиться, как все поворачивали к нему возмущенные лица и скромный человек умолкал. Один раз он даже начал: «Я хочу спросить», — но Анечка шептала: «Тише!» — махнула рукой, и я начал речь снова:
— Если внешние
раздражения повторяют из месяца в месяц и из года в год, то в мозгу складывается особая система связей, вызывающих один и тот же тип реакции — то есть ответного поведения. В быту это называется привычкой, в науке — стереотипом. Исследуемая нами личность вначале годами вырабатывала описанный выше стереотип агрессии, грубости, нетерпимости и пр., затем на этот первый стереотип стали наслаиваться черты второго, давая очень сложное сочетание. Я вновь обращаюсь к профессору Ганнушкину, в скобках поясняя только, что сверхценная идея — это длительный очаг раздражения, порождающий в сознании доминанту, а что такое доминанта — вы уже знаете.— А я догадалась, кто это! — вдруг звонко крикнула Верка-Гроб. — Знаю, но молчу, доктор!
Все засмеялись. «Тише!» — загудел Майстрах.
— Итак, я вас спрашиваю, товарищи: разве превращение профессионального революционера и сибирского ссыльного в движущий рычаг мировой истории — это нормальная среда? Нет, конечно же нет! И у рассматриваемого нами характера совершенно естественно начались наслаиваться другие, новые черты, которые, однако, также следует считать не менее болезненными. Эпилептоид стал превращаться еще и в параноида. В этом сказывается объективная логика развития явлений. Итак, цитирую тот же труд нашего авторитета: «Самым характерным свойством такого рода личностей является их склонность к образованию сверхценных идей, во власти которых они потом оказываются. Эти идеи заполняют всю их психику и оказывают доминирующее влияние на их поведение. Самой важной сверхценной идеей такого человека является мысль об особом значении собственной личности. Отсюда — его чрезмерное самомнение. Кто с ним не согласен и думает не так, тот в лучшем случае просто глупый человек, а в худшем — его личный враг. Такие люди крайне упорно отстаивают свои мысли и часто оказываются борцами. Их самомнение не оставляет места для хорошего отношения к людям, их активность побуждает к бесцеремонному отношению к тем, кем они пользуются как средством для достижения своих целей. Они недоверчивы, подозрительны, агрессивны. Они злопамятны, не прощают и не забывают ни одной мелочи. Пока человек с таким характером не пришел в состояние открытой вражды с окружающими, он может быть очень полезным работником: на избранном им поприще деятельности он будет работать со свойственным ему упорством, систематичностью и аккуратностью, не отвлекаясь никакими посторонними соображениями и интересами. Но нельзя позавидовать людям, которых обстоятельства поставили поперек его пути: он упрям, настойчив и сосредоточен в своей деятельности, если приходит к какому-нибудь решению, то уж ни перед чем не остановится для того, чтобы привести задуманное в исполнение. Жестокость принятого решения не смущает его, на него не действуют ни просьбы, ни угрозы — будучи убежден в своей правоте, он никогда не спрашивает советов, не поддается убеждению и не слушает возражений. В борьбе за свои воображаемые права он проявляет большую находчивость, очень умело отыскивает себе сторонников и, вопреки здравому смыслу, выходит победителем из явно безнадежного столкновения. Долг его совести — месть, а ведь те, кто позволяет себе поступать не так, как этого хочет и требует он, становятся его врагами. У него оказывается большое количество “врагов”, иногда действительных, а большей частью только мнимых».
Я перевел дыхание.
— Вот, товарищи, все, что я хотел сегодня рассказать. Это медицинская история превращения эпилептоида в паранои-да. Ну а социально-политические выводы? Извольте, вот они. Ганнушкин утверждает, что человек с таким характером глубоко несчастен, бесконечно одинок и в себе самом носит причины своей трагедии. Возможно. А интересы общества, спросите вы? Что же, для общества стоящая у власти личность с подобным характером неминуемо создает трагическое положение, вопреки всему своему уму и благим намерениям. Поэтому, если в личном плане мы должны такого человека пожалеть и простить, то в плане общественном и государственном мы…
— Простите, но я не могу больше молчать, — не выдержал Абашидзе. — Объясните, доктор, о ком вы говорите? Что здесь происходит у нас? — Он оперся на палочку и обвел глазами всех присутствующих.
— Вы присутствуете на общественном суде, Георгий! — ответил я. — Присяжные заседатели — вот они, все присутствующие и вы в том числе. Свидетелем выступал Владимир Ильич Ленин, я цитировал его слова из «Завещания», о котором все слышали. Заключение о характере дал профессор Ганнушкин. А фамилия обвиняемого…
— Сталин! — бойко крикнула Верка.
— Сталин! — рявкнул Майстрах и стукнул клюшкой об пол.
Сталин! — разноголосым хором подтвердили остальные.
— Хорошо, что все это сами поняли, — подтвердил я. — Раннего Сталина, когда в его характере преобладали эпи-лептоидные черты, прекрасно охарактеризовал Владимир Ильич в своем известном письме в ЦК: «властолюбие, грубость, нетерпимость, нелояльность, невежливость, невнимательность к товарищам, капризность». Позднего Сталина мы чувствуем на своей спине — фанатически преданного одной заимствованной идее, невероятно упорного, трудолюбивого, беспощадного, мучимого страхом и подозрительностью. Мы — очевидцы, Ленину мы верим больше, чем себе, это ценнейший для нас свидетель. Вы видите, как все совпадает: в одной точке сходятся свидетельские показания и научная экспертиза.
— Так что же у нас получилось, доктор?
— Репетиция великого всенародного суда. У нас есть все основания для вынесения решения.
Некоторое время Майстрах сидел молча, совершенно не двигаясь. «Очевидно, засыпает!» — внутренне улыбнулся я. Поэтому медленно, вялыми движениями закрыл книжечку, сложил вместе с тетрадью и завернул в старую тряпку — так я хранил мое сокровище в потайном месте. Вдруг Майстрах вскочил, громко ударил себя по бедрам ладонями и смешно, на месте пустился в пляс, припевая на мотив камаринского: «Эх, ура-ура, ура-ура, ура!» Потом вдруг остановился, отдышался, бросился мне на шею и поцеловал в лоб.