Письма 1886-1917

Вот еще опасность: ее страсть — ходить за больными. Если бы она могла при Вас исполнить роль горничной, она была бы счастлива. Но, увы, эта мечта неосуществимая, она это знает, — поэтому не бойтесь, она не будет приставать. Она ужасно будет бояться разговаривать с писателем и постарается заговорить об умных вещах. На втором слове перепутает «Чайку» с «Тремя сестрами», Островского с Гоголем, а Шекспира с Мольером. И несмотря на все это — она очень талантливый и чуткий человек. Ради бога, не бойтесь и не стесняйтесь ее. Верьте, что она исключительно добрый человек и искренно счастлива, когда может быть кому-нибудь полезной. Надоедать она не будет, но уж посылать фрукты и конфеты будет ежедневно. Вы их кушайте, только не очень много, а то заболеете. Вообще Антону Павловичу не мешает пожить в Любимовке. У нас много типов. Обращаю особенное внимание на старую няню Феклу Максимовну. Это штучка! Недурен тип управляющего (он никогда ничем не управлял). Все ждут, когда можно будет его отправить на пенсию, и боятся почему-то сделать это… так он и живет. Все вокруг разрушается, а он живет в свое удовольствие, никогда не следит за хозяйством, так как у него неимоверные мозоли (он так говорит), которые мешают ему ходить. Сыновья брата — удивительно славные ребята. Рисую себе картину, как Антон Павлович будет разговаривать с Микой. Это презанятный, талантливый мальчишка. Он играет роль неряхи, и потому у него всегда сваливаются панталоны. Его брат Кока, напротив, — англичанин. Они друг друга презирают, но они занятны… Если бы Антону Павловичу захотелось музыки и пения, то у брата он найдет консерваторию. Пусть Вишневский сведет его к Володе ². Сам он по болезненной застенчивости не решится придти. И долго будет издали неловко кланяться и сопеть при свидании от конфуза. Володя — это удивительный человек, большой музыкант, погубивший свою карьеру. Однако! Зачем я все это пишу? Не то я осмеиваю своих, не то рекламирую их. Нет, это не так… Я их всех очень люблю и боюсь, что Вы, увидав их странности, будете бояться их и потеряете уютность, которая так дорога нам. Конечно, все, что я пишу, останется между нами. Люди не любят, когда замечают их странности, даже если они симпатичны.

Я только что вернулся из Байрейта и опишу свои впечатления в письме к брату ³. Сделаю приписку, чтобы он переслал письмо к Вам. Прочтите, если Вас интересует артистическое паломничество.

Погода у нас преотвратительная. Дожди и холод. Отсюда мы уезжаем в среду или четверг на будущей неделе. Пока дальнейший адрес Люцерн — Poste restante. [33]

…Очень волнуюсь за «Мещан» ввиду строгости цензуры. ³ Стахович пишет, что цензор Зверев — неронствует. Что же мы будем делать без этой пьесы?

33

До востребования (франц.).

Первые месяцы будет трудновато. За границей нет на горизонте ни одной пьесы. Потапенко пишет для нас, но… ⁴. Что же молчат Андреев, Найденов?…

Низко кланяюсь и жму руку Антону Павловичу. Дай бог, чтобы Любимовка подошла ему во всех отношениях. Скажите, что в августе у нас в былое время отлично шли ерши. Около церкви у Смирновской купальни в былое время их ловили сотнями. Очень кланяюсь Александру Леонидовичу. Буду писать ему, чтобы хоть как-нибудь отблагодарить за его милые письма. Смущает меня письмо Стаховича, в котором он говорит о том, что Александр Леонидович не поправился.

Целую Ваши ручки и желаю безумно Вашего скорейшего поправления.

Искренно преданный

К. Алексеев

140. А. П. Чехову

11 августа 1902

Франценсбад

Мы счастливы, дорогой Антон Павлович, что Любимовка Вам нравится, что Вы нашли в ней ту реку, которую искали, и покой, который был Вам так необходим. Но почему Вы так скоро уезжаете? Если Вы думаете, что Вы нам помешаете, — это заблуждение.

Я один пользуюсь верхней комнатой, но в нынешнем году мне не придется жить в Любимовке. Если Вам необходимо по хозяйству ехать в Ялту или для того, чтобы писать пьесу, — это другое дело. Я должен умолкнуть, так как с приездом детей и прочих обитателей Любимовки я уже не могу поручиться за полный покой. Повторяю еще раз, что Вы нам нисколько не помешаете, напротив, было бы приятно жене пожить с Вами, а мне сознавать Вас своим гостем. Не помешаем ли мы Вам?…

Ради бога, убедите Ольгу Леонардовну не трогаться с места. Ей мы нисколько не помешаем, а она нам еще менее. Стоит ей тронуться теперь в Москву, и болезнь может ухудшиться. Она успела только наладиться, но не окрепнуть. Сейчас и до 15 сентября, я почти уверен, ей не придется репетировать. Зачем жить в Москве? Умоляю ее остаться. Она сделает вторую ошибку, если и на этот раз не уважит моей просьбы. Жена писала ей о том же. Не следует ей также в наступающем сезоне жадничать (простите, это актерское выражение) ролями. Если она будет играть и у Горького и у Вас — она изведется.

Что сказать о себе?

Не люблю я заграницы. Неуютно, деланно, а здесь, на горах, холодно, сыро. Жена чувствует себя плохо, а дети хворают поочередно, окружающие нас англичане — противны, а швейцарцы тупы. Нет, в России лучше, хотя тяжелые вести доходят до нас оттуда. С нетерпением ждем возвращения домой и надеемся на свидание с Вами. Целую ручки Ольге Леонардовне, Вишневского обнимаю, а Вам крепко жму руку.

Преданный и любящий Вас

К. Алексеев

11 авг. 1902

141*. О. Л. Книппер-Чеховой

Август– сентябрь 1902

Москва

Добрейшая Ольга Леонардовна!

Бросил все дела и сел писать Вам, так как без этой энергичной меры мне никак не удастся выполнить свое давнишнее желание.

Савва Тимофеевич горит с постройкой театра ¹, а Вы знаете его в такие моменты. Он не дает передохнуть. Я так умилен его энергией и старанием, так уже влюблен в наш будущий театр и сцену, что треплюсь и не поспеваю отвечать на все запросы Морозова. Бог даст — театр будет на славу. Прост, строг и серьезен. Комната для литераторов будет ². Фойе представит из себя галлерею русских писателей, которые будут красоваться вместо панно над дубовой панелью. В одной из стен фойе будет большая витрина со всеми подарками и адресами театра. Коридоры будут устланы мягкими коврами (как в Бургтеатре) и очень ярко освещены. Стены коридора подделаны под белый камень большими плитами. Низ сцены в зрительном зале будет отделан таким же образом. Зрительный зал очень простой, в серых тонах нашего занавеса, с широким декадентским бордюром по верху и на потолке. Ряд лож из дерева (мореный дуб) с канделябрами странного фасона под тусклую бронзу. Никаких портьер. Перед порталом, в публике, во всю ширину сцены — больших размеров стебель с цветами под старую бронзу. В этих цветах скрыто несколько десятков ламп, освещающих из публики актеров сверху. Это приспособление позволяет уничтожить рампу. Вместо люстры по потолку разбросаны какие-то лампады. Ряды дубовых кресел (как за границей, с спускающимися и поднимающимися сидениями). Читальня и библиотека для публики. Сложные вентиляции, позволяющие держать температуру театра до 14 градусов. Под всей зрительной залой — склады бутафории, мебели и костюмов. Рядом с уборными — отдельная сценка для школьных упражнений и для репетиций во время спектакля. Два фойе артистов. Каждому из артистов — отдельная уборная. Большая умывальная с теплой водой для артистов. Трехъярусная сцена (вместо одноярусной, как у Щукина). Вращающаяся сцена с громадными опускающимися и поднимающимися люками. Фотография, музей редких вещей и музей макетов. Отдельный подъезд для актеров и их передняя и проч. и проч. Думая о таком театре, становится страшно играть, особенно «Власть тьмы», с которой мы мучаемся теперь. Трудно невероятно. Первый акт уже пройден, но пока все пейзане, а не крестьяне. Как-то удастся!!! Пока роли распределены так: Петр — Судьбинин (Тихомиров), Анисья — Муратова (?), Акулина — жена (Григорьева, Халютина), Анютка — Гельцер (Халютина), Матрена — Самарова (Помялова), Никита — Грибунин (?), Митрич — я (Громов), Аким — (Артем). Пока никто еще не выделяется.

Маленькая просьба к Антону Павловичу. Нельзя ли через кого-нибудь спросить у Льва Николаевича Толстого о следующем: 4-й акт (убийство ребенка) неудобен тем, что разбит на две маленькие сцены. Как только нервы зрителя поднялись (сцена на дворе) — занавес опускается и опять с низкого тона начинается вариант. При этом публике приходится мысленно вернуться назад, так как оба варианта, происходя в одно и то же время, начинаясь с одного и того же момента, заставляют делать этот скачок во времени в фантазии смотрящих пьесу. Между тем легко слить обе сцены в одно последовательное действие (без опускания занавеса). Это возможно при особой конструкции декорации. Вот она.

Внутренность двора и избы помещены на сцене. Когда разговор на дворе прекращается и Никита с Матреной и Анисьей ушли в погреб, продолжают сцену Митрич и Анютка — в избе. Для этого, не меняя текста, надо только сделать перестановку сцен. Разрешит ли таковую перестановку Лев Николаевич? Я не сомневаюсь, что впечатление от этого удвоится, хотя бы потому, что не будет разбиваться опусканием занавеса и длинным антрактом.

Как, однако, я въехал опять в театральную жизнь. Ни о чем больше и говорить не могу. Правда, я умышленно не удерживал себя от таких разговоров, так как знаю, что они разгонят немного Вашу болезненную хандру. Я чувствую ее из Вашего милого письма. Спасибо Вам за него, спасибо, что замечаете мое отсутствие. Что касается нас — мы очень скучаем без Вас и Антона Павловича. Дай бог, чтобы он поправился. Что касается Вас, — к сожалению, Вам необходимо поскучать. Если бы теперь у Вас явилась охота выходить на воздух, бегать, то, пожалуй, результат был бы не блестящий. Вас не радует природа? Не потому ли, что Вы настоящая артистка. Я не променяю никакой пейзаж в натуре на хорошую декорацию. На сцене и жизнь и природа — красивее… Будьте добры, поправляйтесь, не спеша и, главное, не торопитесь вставать, а то все испортится.

Очень низко кланяюсь Антону Павловичу, вместе с женой. Она будет писать Вам на этих днях, пока же она Вас целует.

Целую Вашу ручку.

Уважающий Вас

К. Алексеев

142. Из письма к М. П. Лилиной

23 августа 1902

Москва

…Могу тебя порадовать тем, что сегодня (в пятницу) я приеду в Любимовку с последним поездом, отходящим из Москвы в двенадцать с половиной ночи. Пробуду в Любимовке субботу и воскресенье, а в понедельник утром уеду дня на три. Завтра приедут Симов и Клавдий Николаевич. Мы будем делать макеты ¹. Вчера ходили по ночлежкам. Ужас! ²

Не забудь на вечерний поезд выслать сегодня Пирожка ³…

143. А. П. Чехову

28 сентября 1902

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Не сердитесь на меня: я не могу отказать себе в потребности высказать то, что меня мучит и волнует все это время. Мне с женой представилось, что Вы нехорошо себя чувствуете, что Вы удалились от нас или разлюбили наш театр. Говорят даже, что Вы выходите из состава пайщиков ¹. Когда я думаю о возможности такого ухода, — у меня пропадает энергия для дальнейшей работы. Я отказываюсь верить тому, что материальная сторона может играть какую-нибудь роль в слиянии лучшего русского писателя с тем художественным учреждением, которое создалось и упрочилось его произведениями.