Письма. Часть 2

Когда же, только что, сгоряча моей огромной радости, я в огороде достала Мишу и доставила его к себе на чердак — листок с данной транскрипцией в р'yки — читайте! — он, просияв: — замечательно! Т'o, что нужно. Т'aк — это для других: — сантиментальная ерунда и дребедень, а для него — святая святых. Под этими стихами — подпишусь.

Вот Вам — читатель. (Я не сказала — ни слова.) Да и не только — он. И ребенок не ошибется. (Проверю на Муре.)

Теперь, на Ваше усмотрение:

Шестидесятые чистые годы либо:

Шестидесятые вечные годы. [1925]

Чистые — люблю и слово и вещь, и чудесное противопоставление сантиментальной ерунде клеймление — чистотой — всей той грязи (NB! не т'oй, а — этой!)

Второе — в противувес шестидесятности: временности их — ВЕЧНЫЕ. ВЕЧНЫЕ, т. е. которые никогда не кончатся.

Выбирайте — что ближе и дороже, ибо — равноценны. Острее — чистые, глубже — вечные. Товарищеский совет: подчеркните (либо чистые, либо вечные) чтобы еще, ещ'eе ударить — и пометку: прошу подчеркнутое слово — в разрядку. Чтобы не набрали жирным шрифтом, к<отор>ый нечто вроде физического воздействия, тогда как в разрядку — воздействие нравственное: молчаливая остановка внимания.

1925

В опубликованном Штейгером варианте — вечные.

Тогда физически вид будет таков:

Шестидесятые чистые годы

— смотрите, как хорошо.

А — русские — они всё равно — русские, не-русских (таких) не было, и если русские — не выходит противовеса ерунде. Говорю Вам как себе, собственности на слов'a нет, и — равно как в вопросе нашей встречи — не будем считаться копейками, которые (копейки или слова) нам все равно не принадлежат (вот — зажигалка моя мне принадлежала — верней: я — ей — когда меня прожигала), не будем этими малостями мешать возникновению вещи — встречи или стихотворения, — но третьего, которое больше нас.

________

Возвращаясь к первой транскрипции:

Ваша (да еще нарочитая) confusion [1926] — словесных штампов — и простых обиходных выражений — и бессмертных понятий — больше, чем неудачная — невозможная. Вы хотите быть понятым вопреки себе, вопреки знакам, и смыслу слов, — `a rebours. [1927] Это можно только в любви, в дружбе — нельзя. Не можете же Вы рассчитывать на точь-в-точь такого же как Вы (чего и в любви не бывает), даже не на близнеца: на двойника. Лучший читатель — только абсолютный друг, а абсолютный читатель — только любящий, т. е. все равно — другой, непременно — другой: для того и другой — чтобы любить. (Себя не любят.)

1926

Путаница (фр.).

1927

Наоборот, навыворот (фр.).

Если я усумнилась, то что же будет — с любым, с первым встречным?

— Я не для него пишу. — Нет, здесь — для него и о нем, ибо кто же лежит в больнице, сидит в тюрьме и т. д., как не Ваш первый встречный читатель — и подзащитный? Но — его защищая и о нем вопия — делайте это т'aк, чтобы он первый Вас понял, чтобы он, по крайней мере, Вас — понял: ведь это — тоже помощь! (Память.) (Как одна меня безумно любившая молодая женщина — смертельно-больная и совершенно-нищая — мне — из своих далёких: со своих высоких — Пиренеи: — Марина! Я не могу вернуть Вам чешского иждивения, я не могу послать Вам ни франка, но я изо всех сил — из моих последних сил, Марина, — не-престанно, день и ночь о Вас думаю.) [1928]

1928

Речь идет о В. И. Зелинской.

Что же Вы, со своим безымянным подзащитным, своими кавычками — делаете?

Простой умирающий (русский шофёр в госпитале — 'a сколько их — госпитал'eй и шофёров!) Ваши стихи примет как последний плевок н'a голову (с бельведера Вашего поэтического величия). — Стоило жить!

Нет, друг, оставьте темн'oты — для любви. Для защиты — нужна прямая речь. Да — да, нет — нет, а что больше — есть от лукавого.

Вы прив'oдите строки Г. Иванова: Хорошо, что нет Царя — Хорошо, что нет России. — Если стихи (я их не помню) сводятся к тому, что хорошо, что нет ничего — они сразу — понятны, — первому встречному понятны, ибо имеют только один смысл: отчаяния.

Лучше всего человеку вовсе на свет не родитьсяИ никогда не видать зоркого солнца лучей.Если ж родился — скорее сокрыться под своды АидаИ под покровом лежать тяжко-огромной земли. [1929]

Эти стихи какого-то древнейшего греческого поэта — мы все писали.

Нет, друг, защита, как нападение, должна быть прямая, это из мужских чувств, это не чувство — а acte. [1930] (И Ваши эти стихи — acte), a acte не может иметь двух смыслов — иначе Вы сами не обрадуетесь — какие у Вас окажутся единомышленники, и иначе сама Cause и Chose [1931] от Вас отвернется: своего защитника не узнает.

1929

Цитата из «Элегий» («Любовь и мудрость», LVII) древнегреческого поэта Феогнида из Мегары (2-я половина VI в. до н. э.) в переводе В. О. Нилендера

1930

Действие (фр.).

1931

Причина и вещь (фр.).

Тут умственные — словесные — и даже самые кровоточащие игры — неуместны. Направляя нож в себя. Вы сквозь себя — проскакиваете — и попадаете в То, за что… (готовы умереть). Нельзя.

Я с горечью подозреваю Вас в ницшеанстве? — Ого! —

Во-первых, ницшеанство — и Ницше.

Ницшеанство — как всякое „анство“ — ЖИРЕНЬЕ НА КРОВИ. — Заподозрить Вас в нем, т. е. в такой вопиющей дармовщине — и дешевке — унизить — себя.

Но был — Ницше. (NB! Я без Ницше — обошлась. Прочтя Заратустру — 15 лет, я одно узнала, другого — не узнала, ибо во мне его не было — и не стало никогда. Я, в жизни, любила Наполеона и Гёте, т. е. с ними жизнь прожила.)

Но помимо нашей необходимости в том или ином явлении, есть само явление, его необходимость — или чудесность — в природе. И Ницше — есть. И рода мы — одного!

Ja, ich weiss woher ich stamme!Uners"attlich wie die FlammeN"ahr ich und verzehr ich mich.Glut wird alles, was ich fasse,Kohle-alles was ich lasse.Flamme bin ich sicherlich. [1932]

(Гете — Flammentod:

Wenn Du dieses Eins nicht hast:Dieses: stirb und werde —Bist Du nur ein tr"uber GastAuf der dunkeln Erde. [1933] )

1932

Знаю я — откуда родом!

Точно огнь ненасытимый,

Сам себе я корм и смерть.

Жар — всё то, что я хватаю,

Уголь — всё, что я бросаю,

Я воистину огонь!

(Пер. с нем. М. Цветаевой.) из книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра».

1933

Гёте — Огненная смерть:

И доколь ты не поймешь:

Смерть — для жизни новой,

Хмурым гостем ты живешь

На земле суровой.

Из стихотворения Гёте «Блаженное томление» сборника «Западно-восточный диван». (Пер. с нем. Н. Вильмонта)

Итак 1) горевать о Вашем „ницшеанстве“ (и писать — брезгливо!) я не могла, ибо — если бы я могла заподозрить Вас в ницшеанстве — Вас бы для меня — не было (было бы любой позвавший — и любой — отозвавшийся. Любой с любым).

2) я не о ницшеанстве (нище-анстве!) горевала, а сказала: — Тогда — будьте как Ницше, т. е. открыто и горько и беспощадно — жгите.

(Знаете, что последней подписью под его последним письмом безумца было:

Dionyseus, der Gekreuzigte [1934]

1934

Дионисий распятый (нем.).

— Так видите, что ему Ницше — ст`oил?!

________

Ницше — одно из предельных воплощений человеческого (нечеловеческого!) страдания. И если я сказала: — тогда будьте как он — это только значило: страдайте с его чистотой. Убивайте (прежде всего — себя) бескавычечно.

Но и любите — бескавычечно.

________

На сегодня — ни о чем другом.

М.

<Приписки на полях:>